На свидание к мужу я пришла в начале декабря, рискуя его не застать: в любой момент Лешу могли посадить в вагонзак на этап в лагерь каким-нибудь извилистым маршрутом Ярославль-Тула-Смоленск-Ярославль-Рязань. Чтобы такие как я не дай бог не осуществили план-перехват посреди железнодорожных путей. Так и вижу: стою звездой раскинув руки перед составом вагонов без окон и ору «Тыыы не пройдееешь!», поезд останавливается, я вызволяю мужа и мы бежим по сугробам к границе за политическим убежищем.
Краткосрочное свидание в СИЗО длится, если повезет, около 80 минут, два раза в месяц. Дюжину отстоявших двухдневную очередь взволнованных родственников конвой изолятора приводит в помещение, заполненное кабинками наподобие красных британских таксофонов. Стулья прибиты к полу, на небольших полочках скользкие от вспотевших ладоней телефонные трубки — садись и высматривай лицо родного арестанта сквозь прутья решетки и два ряда толстого стекла.
В этот раз стул кабинки передо мной был пуст. Другие родственники и арестанты уже вовсю делились последними новостями, передавали приветы, справлялись о здоровье друг друга. Смотрю по сторонам — может, Лешу посадили не в ту кабинку? Но его нигде нет, нет и конвоиров, которые могли бы мне объяснить, что происходит. Сажусь на стул, пытаюсь наладить с Лешей телепатическую связь, проникнуть в его голову и представить, что он сейчас видит перед собой. Я почувствовала, как каждую секунду, пока сижу на этом стуле, Леша отдаляется от меня на километры в Сибирь, на рудники. В ушах раздалось эхо стука колес поезда — это по решеткам, напротив моего лица, стучит мужчина в камуфляже, кивая на телефонную трубку:
— Гаскаров? Сейчас приведут, ждите.
Лешу привели через сорок минут. На нем куртка и шапка, хотя в помещении жарко. Чего ты, спрашиваю, в шапке? Леша стягивает ее с головы, поворачиваясь ко мне бритым затылком:
— Меня не предупредили с утра про свидание, я сел голову побрить — успел только наполовину.
Улыбаемся. Молчим.
Леша достает что-то из кармана куртки, разжимает кулак:
— Не знаю, когда увидимся в следующий раз, а скоро Новый год.
Я щурюсь и разглядываю сквозь решетку сделанную руками мужа восковую фигурку животного. Нет, динозавра. Годзиллы! Длинный хвост, два ряда костяных пластин вдоль позвоночника, квадратная челюсть распахнута, готовая извергнуть радиоактивный луч.
Годзиллу я всегда любила за то, что он ни плохой ни хороший. Он символ бескомпромиссной справедливости: люди переборщили с испытанием водородных бомб и ковровыми бомбежками, разбудив чудовище, которое отправилось топтать города в поисках умиротворения. Прекратите мучить планету ядерными испытаниями — и Годзилла вернется на дно океана и опять заснет крепким сном.
То, что под его ногами умирают сотни людей, нельзя мерить в координатах добра и зла. Чудовище здесь только для того, чтобы восстановить баланс сил природы, когда он нарушен.
Забрать с собой сувенир из тюрьмы невозможно. Восковой Годзилла останется здесь с Лешей, когда я уйду. А настоящий Годзилла сейчас спит на дне Москвы-реки среди затонувших 6 мая полицейских дубинок и касок. Поверхность воды идет рябью от его беспокойного сна и он вот-вот проснется.
Добавить комментарий