25 октября 1929 г., 85 лет назад, был предательски убит один из наиболее видных пропагандистов и теоретиков Аргентинской региональной рабочей федерации (FORA, секции Международной ассоциации трудящихся) и рабочего анархизма Эмилио Лопес Аранго. Публикуем перевод биографического очерка революционера, который был написан после его гибели его коллегой Диего Абадом де Сантильяном. Текст на испанском появился впервые в приложении к газете "Ла Протеста" 31 октября 1929 г. и в том же году издан в качестве брошюры Американской континентальной конфедерацией трудящихся (ACAT)
Эмилио Лопес Аранго: Биографический очерк
Революционное движение Аргентины богато на пропагандистов и революционных публицистов. Ни одна прогрессивная социальная тенденция не может похвастаться таким длинным рядом людей с талантом и сердцем, как мы. Среди них самое достойное место занимает Аранго, с именем которого связана большая глава в истории анархизма страны.
Начнем с очерка его жизни.
Аранго родился в Кудильеро в провинции Овьедо в Испании 25 мая 1893 г. Кудильеро – это рыбацкое селение на берегу Кантабрии, где, помимо рыболовства, почти нет источников к существованию. Местные люди, привыкшие к борьбе против опасностей моря, обладают особенными чертами, собственной психологией, которая выделяет их даже в их же провинции. Название Кудильеро фигурирует в различных народных песнях молодежи этого региона.
Позволим себе процитировать несколько параграфов из старого тюремного дневника, в которых Аранго вспоминал о некоторых своих литературных произведениях и страницах своей биографии. Вот что они говорит там о Кудильеро:
"Это маленький рыбацкий порт, расположенный на двух горных склонах, и улицы его узки и извилисты, а дома построены на скатах обеих гор, образуя форму ступеней, с маленькой площадью, которая может называться центром этого амфитеатра. Роскошные поля и дачи можно встретить у выхода из низины, в которой расположено селение, а дальше следует бесконечная цепь неясных гор. Обширные сосновые, дубовые и каштановые леса покрывают склоны гор, и фруктовые деревья украшают плодородные поля. Белые домики из камня и деревянные амбары, разбитые на маленькие группы, образующие деревни, занимают равнину и показывают среди деревьев свою кровлю из рифленых крыш.
В Кудильеро насчитывается 11 тысяч жителей, и все они живут рыболовством; множество приезжих, прибывающих из других пунктов и деревень, особенно летом, радостно и неугомонно плещутся в море... Напротив, зима печальна; Кантабрийское море своими огромными волнами стучится о молы, и в маленьком порту невозможно укрыть суда, что заставляет рыбаков поднимать их по берегу почти до самой площади... А в дни шторма – сколькие отважные рыбаки лишились жизни, сражаясь с яростными волнами. И год за годом море хоронит в своих глубинах хрупкие суденышки, погребая их команды после титанической и безнадежной борьбы.
Посреди этих картин радости и горя и родился я; и шум волн и ветра убаюкивал меня в моей колыбели, а ярость бурь ворковала в снах моего детства..."
Эмилио был вторым ребенком в многодетной семье с 9 детьми. Это означает, что, поскольку его родители были бедными рыбаками, стол не бывал изобильным для всех. Как и многим другим мужчинам, Эмилио нужно было искать себе места под солнцем, и он эмигрировал на Кубу.
В уже цитировавшемся дневнике мы встречаем рассказ о его детстве и этом путешествии и хотели бы снова предоставить слово ему. Ведь это весьма редкий случай, когда сам Аранго рассказывает нам о своей жизни:
"Моя юность была такой же, как почти у всех: счастливя юность, когда ни о чем не думаешь и ни о чем не заботишься. До 11 лет я ходил в школу, и за это короткое время кое-чему научился, поскольку моя страсть учиться была велика, и велика моя жажда знаний. Но так как моя семья была бедной, мне пришлось бросить школу, чтобы изо всех своих малых сил помогать зарабатывать на жизнь. С того дня, как я покинул школу, я узнал, сколь горька жизнь для бедняка, обделенного фортуной..."
Когда ему исполнилось 14 лет, по приглашению дяди, жившего на Кубе, он 14 сентября 1907 г. покинул дом своих родителей и пустился в путь с маленьким эмигрантским чемоданчиком, пустыми карманами, но с сердцем, полным иллюзий. Карманы были до такой степени пусты, что в Трискорнии его задержали на 7 дней, потому что у него не было положенного количества денег, пока его не освободили родственники.
Он работал продавцом в магазине в 5-й провинции Санта-Клара. Магазин принадлежал двоюродному брату, у которого он пробыл 2 года и 4 месяца. Из этого места он перебрался в селение Лас-Вуэльтас, в универмаг, где он оставался 2 месяца. Побывал и в нескольких других местностях, отдавая дань юности и полноте жизни плодами своего труда, пока однажды не отплыл обратно в Испанию и не возвратился в свое селение, накопив опыт и, как он говорил сам, "на три года старше и с 7 песетами 25 сентимо в кармане".
За 3 года, прожитых на острове Куба, он так хорошо познакомился с состоянием дел в этой стране, что даже намного позднее мог с удивительным умением обсуждать различные кубинские проблемы, основываясь на своих старых воспоминаниях.
Процитируем снова тюремный дневник, в котором он описывает свое возвращение в родное селение:
"О, все мои иллюзии рассыпались; вся моя вера в то, что я снова смогу жить в уголке, в котором родился, в счастье и спокойствии своих скромных привычек, горько умерла в самом жестоком разочаровании. Это счастье было мнимым – всего лишь следствием невежества. А это монотонное спокойствие утомляло мой одичавший дух, жадно стремившийся испытать новые ощущения. Эти рутинные привычки и мистическая этих простодушных существ, которые пытались сохранить старую рухлядь старины, породили во мне логичное отвращение ко всему, во что я сам верил за 3 года до этого. Хотя я родился в этой же среде, она казалась мне чуждой, и месячное пребывание там со своей семьей мне совершенно наскучило..."
Он вернулся к эмигрантской жизни, сев в сентябре 1910 года на корабль, шедший в Южную Америку, и в октябре прибыл в Буэнос-Айрес. Ему было 17 лет.
+ + +
С этого момента мы можем рассказывать о жизни Аранго и всех ее перипетиях в деталях, отчасти потому что знаем об этом сами, а отчасти потому что об этом знают товарищи. Но все-таки пусть, насколько это возможно, он сам будет говорить об этом, своими собственными словами. Вот как он описывает нам свою жизнь в Буэнос-Айресе и начало своей революционной деятельности:
"Я начал свою новую боевую жизнь, иногда ночуя в кафе, иногда – на скамейках в общественных местах, но всегда без стабильного жилья. Пошел работать после месяца непрерывных блужданий по городу в пекарню, учеником пекаря, а через три месяца вышел из учеников и получил место служащего. Через 4 месяца я ушел от своего первого хозяина и поступил на службу к другому, и так переходил из одной пекарни в другую, работая в каждой по месяцу или два. Со временем мой разум начал прозревать и понимать механизм общества, и мое пребывание в заведениях стало становиться все короче... Во мне начало бунтовать сознание, а в моем мозгу закипели современные идеи. Я начал ненавидеть хозяев, которые были бессовестными эксплуататорами, и жадных рабочих, которые жестоко трудились по 12 и 14 часов из-за денежного эгоизма. После этого я стал объяснять и отстаивать в мастерских идеи современной философии, основанные на справедливости, равенстве и человеческой солидарности, и меня уволили, как опасного человека... как анархиста. И я снова начал бродить по улицам без работы, потому что из мастерских, откуда меня не выгоняли, мне приходилось уходить самому, из-за упорного противостояния мне со стороны моих же собственных товарищей по работе... Гнусные индивиды без совести и человеческого достоинства, которые действуют исключительно под воздействием импульса своего жадного эгоизма..., которые продаются за грязные деньги своим эксплуататорам и предают своих товарищей по делу и страданиям..."
Сам Аранго однажды рассказывал нам, как он познакомился с анархистскими идеями. В атмосфере все еще ощущалась память о майских днях, о великой реакции на Столетие Аргентины. Анархистская пропаганда была строжайше запрещена, организация подвергалась гонениям. Однажды днем он, безработный, брел по улицам Буэнос-Айрес и, будучи страстным любителе чтения, убивал время, перебирая книги в одном из букинистических магазинов. Его внимание привлек том под названием "Завоевание хлеба" ("Хлеб и воля" Кропоткина, – перевод.). Он купил его на свои последние сентаво, прочел эту книгу и понял, что в ней отражены его собственные чаяния. С этого момента он примкнул к анархии. "Завоевание хлеба" оказало такое влияние на формирование его идей, что он до последнего дня отстаивал кропоткинский коммунализм, неоднократно настаивая на коммуне как основе будущей социальной организации.
Он наткнулся на нескольких пекарей с революционными идеями и подружился, прежде всего, с двумя из них: одним был Авелино Аларкон, другим – Диего Москера. Авелино Аларкона ждал трагический конец в форте Ушуайя, где он умер 15 сентября 1919 г. Радовицкий живо описал нам последние дни этого товарища в письме за январь 1920 г., которое было опубликовано под заглавием "Голос моей совести". Из этих трех товарищей в живых остается только один.
+ + +
Прежде чем мы пойдем дальше, необходимо упомянуть одно событие, которое имело важные последствия для последующей деятельности Аранго. Будучи инстинктивным бунтарем и уже знакомый немного с анархистскими идеями, он быстро оказался среди самых активных и питающих энтузиазм пекарей. Он интересовался организацией и отдавал ей свои лучшие силы. Поскольку это был период кризиса 1912 – 1913 гг., вспыхивали забастовки, и бастующие далеко не всегда следовали нормам благонравного поведения, которые советовали им приверженцы законности. Они постоянно задавали работу полиции, и помещения рабочего союза находились под строжайшим наблюдением.
Мы должны поблагодарить тюремное безделье за возможность так часто цитировать слова Аранго, которые он записывал не для публикации, а для собственного отдыха. Вот что он говорит об упомянутом нами событии:
"Общество рабочих-пекарей в не очень благоприятное время, когда тысячи трудящихся бродили по столице голодные и без работы, объявило войну капиталу, и война началась. Неравная борьба, в которой труду пришлось сражаться против капитала, государства, власти и тысяч невежественных паразитов-ретроградов, каких так много в этом обществе грабежа и подлости. И случилось поражение.
На поле битвы сабля казака-полицейского решала исход сражения, и полиция, возведенная в единственное правительство, благодаря несправедливому социальному закону, стесняла свободу собраний и бросала за решетку инквизиторских застенков самых активных рабочих, самых способных придать движению цель и вывести на путь настоящей борьбы – прямого действия – разрозненные массы более робких или менее обученных рабочих..."
Далее он говорит о том дне, когда большая группа пекарей возвращалась из помещений водителей повозок на Монтес-де-Ока, где произошла стычка с полицией. Вот его слова:
"Вниз по Монтес-де-Ока, вызывая ненависть в сердцах бунтующий парий, спускалась повозка с хлебом, которую вел несознательный эксплуатируемый, который из-за своего невежества и амбиции служил орудием эксплуатора-хозяина, предав своих товарищей по делу и мукам. Тысяча голосов слилась в одном резком и оглушительном крике при виде этого недостойного рабочего, который посмел нарушить пакт солидарности. Столкнувшись с подобным оскорблением, бастующие опрокинули повозку, которая с оглушительным грохотом упала на булыжную мостовую, а крики о помощи, издаваемые "штрейкбрехером", привлекли внимание полиции, и люди стали разбегаться. Но для трагедии требовалась какая-нибудь жертва, и этой жертвой, по фатальному стечению обстоятельств, оказался я".
Аранго был арестован и помещен в 13-ю камеру департамента полиции. У нас хранятся несколько страниц, написанных в департаменте и в тюрьме; из них мы и позаимствовали все предыдущее, и если бы у нас было время, мы бы могли процитировать множество высказываний, мыслей и наблюдений, которые показывают Аранго таким, каким он всегда был в последующем: в нем продолжал кипеть пролетарский бунт против нынешнего социального строя. Суд над ним по делу о повозке вел известный реакционер судья Раседо. В соответствии со статьей 25-й социального закона, судья Раседо приговорил его к 2 годам и 3 месяцам тюрьмы. При рассмотрении апелляции ему скостили год. Оставалось отсидеть 15 месяцев.
В национальной тюрьме он повстречался с различными товарищами, с некоторыми из которых подружился. Среди них были Аполинарио Баррера и Теодоро Антильи, двое активистов первого ряда, через которых Аранго познакомился с анархистским движением и его людьми, и его взгляды обрели более ясные ориентиры.
Объемистый тюремный дневник показывает приобретение и развитие его идей по самым различным вопросам. Он начал сотрудничать в "Ла Протеста" и стал писать стихи. Надо сказать, что Аранго страстно сочинял стихи и старался выразить в них многие из своих переживаний. Но из всех своих стихов он опубликовал только одно стихотворение в журнале "Альборада" в 1917 г., посвященное той, которой суждено было стать его подругой. Никто из тех, кто знал его в последующие годы, и вообразить не мог, что за его холодным и бесчувственным видом скрывается тонкая душа, которая умеет чувствовать красоту, и что он пережил период поэтической лирики.
Ворота тюрьмы отворились перед ним 13 сентября 1915 г. Время, проведенное в ней, не было потеряно напрасно, послужив формированию его личности и укреплению его убеждений.
+ + +
Приговор судьи Раседо не испугал молодого бунтаря. Совсем наоборот. Выйдя из тюрьмы, он с еще большей страстью ринулся в пролетарские битвы, заняв надлежащее ему место среди товарищей по профессии.
В январе 1915 г. Северная секция Общества сопротивления рабочих-пекарей Буэнос-Айреса реорганизовалась; ее помещения находились на улице Ла-Пас, в доме №665. Эта Северная секция, благодаря людям, которые находились в ее первых рядах, и развернутой ею активности, превратилась в центр общей реорганизации пекарей. Аранго, выйдя из тюрьмы, вступил в нее, и одна из его первых задач состояла в выпуске профессионального органа "Эль Обреро панадеро", чей первый номер вышел 1 января 1916 г. Через это издание он начал излагать свое понимание революционного рабочего движения, подписываясь собственным именем или псевдонимом Шашара. Хотя необходимость пропаганды заставила его перестать работать пекарем, он оставался главным редактором центрального органа профессии до самой смерти. В 1920 – 1922 г. он сотрудничал также в "Эль Репартидор де пан", чьи передовицы написаны почти исключительно им. Его работа по ориентации пекарей была плодотворной и нашла всеобщее признание, как в газете, так и на ассамблеях, когда он работал в профсоюзе. Он настолько выделялся, что его вскоре пригласили войти в редакцию "Ла Протеста". В феврале 1916 г. он пришел в эту газету. Это было время острых внутренних конфликтов. Редакции менялись чуть ли не каждый день. В июне этого года функцию администратора стал выполнять Баррера, который начал страстную и отчаянную борьбу за обеспечение материальной жизни газеты, одновременно обрушиваясь на любых внутренних и внешних противников. Наконец, в противовес "Ла Протеста" появилось издание "Ла Протеста умана" с участием Антильи, Гонсалеса Пачеко, Р. Торрента и других. Это была прелюдия к развернувшейся годы спустя борьбе между "Ла Анторча" и "Ла Протеста". К сожалению, в этом пустил глубокие корни дух традиционализма.
В начале 1917 г. Баррера и Аранго оставили свои посты, чтобы лучше обороняться против потоков лжи и клеветы, но продолжали неустанно вносить свой вклад – один в административную жизнь газеты, в второй – в ее редакцию.
Аранго был настолько полезен в редакции, что его пригласил вернуться в нее Рамос Хименес, парагвайский товарищ, которого уже нет в живых. С этого момента, с середины 1917 г., Аранго до самой смерти нес на себя основную тяжесть редакции газеты, за исключением короткого периода времени после Недели в январе 1919 г. Как редактор, он также был основным мотором оригинального еженедельника, наполненного антивоенной и антиполитической сатирой, "Эль Бурро", который продавался за сентаво за штуку. Он вышел всего три раза – 1, 7 и 14 мая 1917 г. Поглощающая все силы работа в газете положила конец этой инициативе. Несколько позднее Оресто Ристори воспользовался тем же самым названием для широко известного антиклерикального еженедельника. По его предложению, последние номера (с 52 по 56) второго года издания (с 10 апреля по 8 мая 1920 г.) редактировал Аранго.
+ + +
А теперь несколько слов о первом времени работы в редакции "Ла Протеста". Годы 1916-й и 1917-й были особенно тяжелыми. Реконструкция как движения, так и материальной базы газеты была в самом разгаре. Деньги не выплачивались, и сотрудники как редакции, так и администрации ели из одного котла мяса, которое готовилось в этом же помещении. Самое большее, если доходы позволяли, тратилось несколько сентаво на парикмахера, сигареты и кофе. Но речь шла о сентаво, не о песо.
Можно все, что угодно, говорить о коллективе, который взвалил на себя тяжкую ответственность за выпуск газеты, но нельзя сказать, что он жил за счет пропаганды. Скорее надо сказать, что пропаганда жила за счет огромных жертв, на которые шли эти товарищи, – жертв, воли и способности для которых нет у всех тех, кто выносит суждения. Вот она сегодня, эта газета. Если бы мы были такими, какими нас любят рисовать недоброжелатели, то были бы не в состоянии в этих условиях отвечать широким и меняющимся нуждам революционного движения.
Больно смотреть оставшиеся позади годы. Можно составить целую антологию из клеветы против людей из нашего вестника. Не будем на этом останавливаться. Пусть их собственная работа говорит сама за себя, и если кто-то может сделать больше, мы не чинили и не станем чинить ему препятствия.
Но мы хотим поговорить немного о жизни Аранго, богатствах, роскоши и расточительности.
Поскольку деньги не выплачивались, ни маленькие, ни большие, то после одного пикника было торжественно решено направить собранные средства на удовлетворение неотложных потребностей некоторых соседей по дому. Аранго и Фонтана получили по огромной сумме в 50 песо каждый на покупку костюма. Стояли первые месяцы 1917 г. Это был день торжества. Они обошли половину Буэнос-Айреса в поисках подходящего костюма и, наконец, нашли его за 38 песо; оставалось еще на шляпу и некоторые мелкие расходы. Речь шла об обычном зимнем костюме, который Аранго вынужден был носить до середины 1926 г., не имея возможности снять его даже на один день, потому что других у него не было. В 1926 году он, наконец, смог его сменить. Но знаете, как? Его купил ему Диего Москера на одном из базаров подержанных вещей на улице 25 мая. И раз уж мы заговорили о костюмах, скажем о том, что за несколько дней до смерти, впервые за 15 лет анархистской активности, он обзавелся костюмом по размеру в рассрочку. Он его так ни разу и не одел. Эти детали упомянуть необходимо, потому что клеветники не оставляли его в покое и обвиняли в накоплении богатств, собственности и т.д. Если бы анархистская солидарность не была начеку на следующий день после его смерти, у его семьи не было бы во рту ни единого куска хлеба.
+ + +
Анархистское и рабочее движение активно оживилось с начала 1917 г. Это было время крупных стачек железнодорожников и аграрных волнений. Пришла российская революция, и пролетариат потрясла искра энтузиазма и идеализма. "Ла Протеста" была одним из главных очагов внимания бунтующих масс, и Аранго был в этой газете тем спокойным и вдумчивым ориентатором, который пытался смотреть дальше сиюминутных обстоятельств.
Сегодня было бы крайне интересно шаг за шагом проследить всю жизнь и труд Аранго. Но для этого потребовалось бы много места, ведь многое нужно было бы сказать, и многие аспекты его жизни заслуживают изучения. Поэтому речь пойдет о последнем периоде, последних 10 или 11 лет, которые должно помнить большинство товарищей.
Бунтарская лихорадка народа нарастала день ото дня. Неудачный побег Симона Радовицкого с Баррерой в ноябре 1918 г. вызвал разлив энтузиазма по всей стране. Ожидали неминуемого радикального изменения ситуации; забастовки с каждым днем становились все более бурными, воинственность трудящихся только нарастала. Печатные станки "Ла Протеста" не могли обеспечить тираж газеты. Число изданий росло. 7 января произошли события на фабрике "Васена", пролетарский протест против убийства рабочих, наиболее ожесточенная всеобщая стачка из всех, которые переживала страна, а затем – самая свирепая реакция, куда более суровая, чем на Столетие в 1910 г. "Ла Протеста" призывала к вооруженной борьбе, к революции, но сознательности в массах не хватило. 15 января Аранго был арестован, а на следующий день полиция ворвалась в типографию газеты, и все сотрудники были арестованы. Но народный натиск был настолько силен, что через несколько дней арестованные вышли на свободу, и пропаганда продолжилась с новым рвением.
Однако, если бы народный подъем продолжал и далее нарастать, вне всяких сомнений, последовала бы революция. Капитализм и правительство это понимали и решились на неожиданно смелый удар. 4 мая полиция, воспользовавшись полномочиями, данными ей социальным законом, запретила всю анархистскую печать. Ничего нельзя было поделать, трудящиеся были застигнуты врасплох и не дали ответа в надлежащем тоне. С этого момента "Ла Протеста" не могла выйти в свет вплоть до 24 октября того же года.
Аранго, который соединился со своей подругой в 1917 г., поняв, что в Буэнос-Айресе, где царит полицейский террор, делать нечего, укрылся у родных в Санта-Фе, но не для того, чтобы забыть о прошедших годах интенсивной активности, а чтобы продолжать свою пропагандистскую работу. Этот вынужденный исход он описал в юмористическо-сатирическом тоне в "Трибуна пролетариа" (17 августа 1919 г.) под псевдонимом "Шашара".
29 июня, примерно через месяц после закрытия "Ла Протеста", мы стали издавать в Санта-Фе журнал "Ла Кампана" – первое издание, увидевшее свет после запрета 4 мая. Аранго написал для этого журнала несколько великолепных стаей, и все шло хорошо, но полиция придерживалась иного взгляда на вещи, чем мы, и после того, как она прибегла к тактике нашего ареста, освобождения и нового ареста, Аранго получил приказ покинуть город.
По возвращении в Буэнос-Айрес ему пришлось искать хлеба и работы для себя и своей семьи. Он мастерски владел пером; кто-нибудь другой в его положении поискал бы деятельности на ниве литературы и журналистики, но он не хотел уходить из своей среды и пошел работать докером в порту. Для него это было тяжким делом, но она не втоптала его в землю. Не сразу он вернулся в газету; сменилось несколько редакций, и ни одна не смогла удержаться. В конце концов, оказалось необходимым прибегнуть к его сотрудничеству.
В то время, пока он оставался вне газеты, он активно сотрудничал в различных существовавших тогда либертарных журналах – "Прометео", "Нуэвос Каминас" (первый номер вышел 18 июля 1920 г.), который выходил в Авельянеде, и в ряде рабочих профессиональных органов. Регулярно участвовал в организации пекарей и в Федеральном совете ФОРА. Одним словом, он не успокоился и продолжал быть полезным делу, со всем своим огромным чувством ответственности, своей мощью и энергией.
+ + +
Здесь нет нужды упоминать все вынужденные стычки, которые у него в различных ситуация происходили с полицией. Он никогда не отказывался ни от какой ответственности и в моменты самой большой опасности без колебаний шел своим путем. Чувство долга приковывало его к боевому посту, в то время как столько других пользовались любым предлогом для того, чтобы освободиться и уйти от неминуемой тюрьмы. Он редко утрачивал спокойствие, и эта было его характерной чертой в движении. Так ему удавалось почти всегда находить самое адекватное решение различных проблем, когда большинство, охваченное страстями или смятением, теряло здравый смысл.
Духовное наследие войны оказалось смертоносным для чернил прогрессивных движений. Утрата душевного равновесие и дисбаланс страстей, наступившие во всем мире по окончании великой гекатомбы 1914 – 1918 гг., оказали глубокое влияние и на менталитет анархистов. Это был один из самых трудных периодов в истории мысли; все ценности были нарушены, и было необходимо реконструировать фундаментальные понятия духовной жизни.
Аранго делал то, что мог. Полем действия, которое он знал лучше всего, было рабочее движение, и в нем он был смелым ориентатором, как мало кто другой, определив значение революционного профсоюзного действия. Но он, конечно же, жил в эпоху, которая сопротивлялась любой конструктивной работе, и его усилия сталкивались с бесчисленными трудностями. Однако в своих газетных статьях можно обнаружить ясное понимание того, каким путем следует идти, и твердую волю к преодолению менталитета войны.
Продуктом такого ослабленного образа мыслей были внутренние разногласия, которые мы имели в движении на протяжении ряда лет, и которые имеем до сих пор. По своему положению, Аранго поневоле должен был выделяться в этих конфликтах, и в них он мог подчас утратить обычное для него спокойствие. Это не удивительно. Будущее покажет, кто был прав, и даст объяснение фактам и духу, который породил их. Не нам быть судьями и присяжными. Те, кому, так или иначе, удалось преодолеть развязанные страсти, прежде всего, в 1923-1926 гг. – единственные, кто может бросить первый камень в Аранго и всех нас.
Пусть последующие, менее предвзятые поколения напишут печальную главу о разногласиях в анархистском движении Аргентины, – расколах, помешавших Аранго в эти годы дать все то, что он мог бы дать, чтобы не столкнуться с таким количеством внутренних противников.
Но мы удовлетворимся тем, что были первыми, кто подавил проклятые страсти и искренне начал борьбу за мир и солидарность между анархистами. Эту работу мы ведем годами, пройдя через все оскорбления и поднявшись над всеми обидами.
Нам никогда не нравилось прославлять самих себя, но следует сказать, что борьба за мир была и остается куда более ценной и героической, чем война. И те, кто знаком с последними месяцами жизни Аранго, знают, какой вклад он внес в этот мир, ценой невероятного героизма.
В последние месяцы жизни он страдал больше, чем за все 15 лет вражды со стороны всех мыслимых недругов, и страдал, потому что получал подлые удары и не отвечал на них. Но необычно в этом то, что полученные им удары кровоточат в нас, и раны не заживут еще очень долго. Это уже другая глава, которую мы не хотим здесь описывать.
+ + +
Аранго – человек труда; он не писал со сладострастием графомана или повинуясь импульсу эстетического чувства, которое пробивает себе дорогу литературными фразами. Он был убежден, что пером надо владеть как оружием, как мотыгой. Он был рабочим, со складом мышления рабочего; весь его труд проникнут конструктивным чувством, чувством человека, который взял на себя трудовой долг и, стремясь достичь цели, не жалеет для этого сил и не экономит свою энергию. Аранго упорно работал, с постоянством, в котором выражались не только духовная сила, но и выносливость. Ясность его ума при подходе к избранным им проблемам почти не имеет себе равных.
Долгие годы мы будем ощущать пустоту, которая осталась нам без него. Не каждый день встретишь такое твердое перо, как у него, и такой преданный и прямой характер.
Можно, сколько угодно, воспевать коллектив, осознавать его значение и потенциал. Но давайте не питать иллюзий: исчезновение отдельных людей, несомненно, будет иметь долгосрочные последствия, и пропаганда более или менее серьезно пострадает. Неудивительно, что реакция во все времена пытались предотвратить продвижение революции, уничтожая или нейтрализуя людей, которые его воплощают.
Но надо продолжать. То, что мы могли бы сказать, уже известно, потому что Аранго вёл жизнь, прозрачную для всех – и для друзей, и для врагов. С настоящей любовью заботясь о двух центрах своей жизни – пропаганде и семье. Он редко выходил из этих очагов, которые освещали все его существование.
Таков был этот человек, который погиб вечером 25 октября в своем доме, пораженный пулями наемных убийц самого низкого пошиба при всем известных обстоятельствах. Убийцы могут быть довольны: они не покаются, потому что неспособны понять, какой ущерб они нанесли делу обездоленных. Но их сообщники – а их много – должны однажды понять, что их поведение выиграло для сил тьмы большое сражение.
Исчезновение Аранго оставило беспомощными троих малолетних сирот и преданную ему подругу.
Анархистское движение продемонстрировало желание принять эту семью как символ своей симпатии и уважения к подло убитому другу.
Диего Абад де Сантильян
Источник: La Protesta, Suplemento Quincenal. Buenos Aires, 31 octubre 1929.
Перевод Вадима Дамье
Добавить комментарий