«Зона солидарности» – это проект помощи людям, которых репрессировали за антивоенное сопротивление. Altleft поговорили с активистами проекта о солидарности внутри российского общества, формах протеста и перспективах окончания войны. На вопросы отвечали участницы, работающие в России.
Коллектив avtonom.org перевел интервью на английский язык.
1. Как появилась идея проекта? Вы ранее помогали политзекам, или начинали «с нуля»?
Чобот: Мне позвонил товарищ и рассказал концепт проекта. Я сразу же согласилась – ведь это очень важная и полезная инициатива. Был разгар протестов и поджогов, и я думала, в чем могу быть полезной для общества в ситуации войны. До этого я активно помогала политзекам – участвовала в кампаниях поддержки, организовывала что-то сама. Но мне совсем не был знаком формат поиска арестованного человека, которого я не знаю, и формировании инфраструктуры его поддержки. Из новостей ты черпаешь совсем немного информации, ищешь адвоката, часто в далеком и незнакомом городе – это трудно. Адаптироваться и научиться этой сложной, но весомой деятельности очень помогали товарищки и товарищи.
Корица: Я тоже уже помогала политзаключенным. Немного знала, как это происходит изнутри, оказавшись на стороне пострадавших, тогда и появился первичный опыт. Также училась у лучших, если можно так выразиться: наблюдала за товарищ_ками, у которых опыта больше: как они действуют, выстраивают концепцию поддержки и какие действия предпринимают в экстренных ситуациях, например, если возникают проблемы во взаимодействии с адвокатом, родственниками или очередными «финтами» со стороны государства. Сама тоже начала участвовать в кампаниях поддержки и мероприятиях. Вот поиск для меня тоже стал новой деятельностью, очень помогали советы и идеи товарище_к, как наиболее эффективно это делать. Да я и сейчас каждый день чему-то учусь.
2. Кому и как вы помогаете?
Чобот: Мы помогаем арестованным за антивоенные действия. Тем, кого часто не берут другие правозащитные организации из-за того, что они выбрали милитантные методы борьбы (поджоги, диверсии). Сейчас я курирую поддержку Олега Важдаева – он поджег военкомат в Краснодаре, и разбираюсь в ситуации Ильи Бабурина – он арестован в Новосибирске по обвинению в организации теракта (поджог военкомата), и по информации, которую внушают ему спецслужбы, ему грозит пожизненное лишение свободы.
Корица: Сейчас мы активно курируем дела 14 узников. Кажд_ая самостоятельно курирует свои дела. Наша основная помощь заключается в том, что мы предоставляем адвоката, устанавливаем связь с родственниками заключенного, организуем посылки, переписываемся с самими узниками и призываем писать им письма, оказываем медиаподдержку. Тут, конечно, помощь оказываем в зависимости от запроса самого заключенного, но первое посещение адвоката всегда предоставляем.
3. Расскажите о самых сложных процессах, о том, как находите психологические и материальные ресурсы для работы?
Чобот: Самый сложный процесс – справиться с препятствиями, которые ставит сама жизнь. ФСБ отнимают письмо у адвоката, адвокаты по назначению угрожают и препятствуют работе, обвиняя в «мутности» и «работе на другое государство», однажды адвокат обманул и не пошел к обвиняемому вообще. Тянул время, а потом пропал. Либо запуганные арестанты сами отказываются от помощи, либо с трудом идут на контакт. Это все очень выматывает. Помогает то, что можно обратиться к коллегам по проекту – и они попробуют, тоже будучи на исходе своих ресурсов, придумать выход из сложившейся ситуации.
Корица: Тут я, наверное, могу добавить то, что бывает сложно установить нормальный контакт с родственниками заключенного: они думают, что никто не будет «помогать просто так», поэтому видят опасность, боятся. Что касается ресурсов, мне помогают хорошие новости о ходе дел заключенных. Да, их не так много, как неприятных и фрустрирующих, но они есть. В коллективе кто то работает или учится, или совмещает все сразу. Мы считаем, что нормально давать себе отдыхать, брать выходные или частично делегировать задачи на других участни_ц, если это возможно.
4. Есть ли что-то, чего критически не хватает проекту?
Чобот: В первую очередь – человеческого ресурса. Нас мало, и мы не справляемся с потоком репрессий, который сейчас есть в России. Он просто огромен. Множество людей бунтует и восстает против войны – и часть из них оказывается за решеткой. На данный момент мы не можем брать все дела, которые бы хотели. Но мы берем максимальное количество, которое только можем вывезти. Также мы все работаем в проекте на волонтерских началах, и ничего за это не получаем. Выбирая тратить время и силы на неоплачиваемый труд, мы лишаемся базовых и жизненно необходимых вещей.
5. Как поддержать проект? Есть ли волонтерское вакансии?
Чобот: Можно подписаться на наш Patreon – средства с него распределяются поровну между всеми участницами и участниками. К сожалению, с российской карты на Patreon не подпишешься, поэтому это актуально только для людей вне России. Реквизиты для помощи заключенным можно найти в наших социальных сетях.
Корица: Каких-то вакансий у нас нет. Вызываются люди, готовые помочь, но нам важно и необходимо знать, что мы можем доверять человеку, поэтому мы всегда обсуждаем такие моменты и не можем пригласить в работу всех желающих. Я считаю, что такое вполне валидно, не все участницы находятся вне РФ. Есть люди, которые помогают нам с некоторыми задачами, например, написанием или редактурой текстов для постов. Это важная поддержка, иногда не бывает сил и времени, чтобы написать новость, даже если на это нужно потратить 7-10 минут.
6. Как вы считаете, есть ли сейчас формы протеста, которые могут принести реальный результат?
Чобот: На мой взгляд, войну остановит только обнищание российской армии – в вопросах финансов и человеческих ресурсов. Но о чем вообще тут говорить? Часть европейских стран покупают путинский газ, не арестовывая счета российских олигархов. Санкции коснулись по большей части простых граждан. Часть людей из России отдаются в лапы военкоматов и идут умирать за имперские амбиции Путина и его шайки. Люди ходят в футболках с буквой Z и пишут доносы на тех, кто против войны. К сожалению, мы не в силах остановить многое из этого. Но нужно стремиться. Думаю, что любое действие – значимо. Как мирное, так и милитантное. И общая борьба с самых разных фронтов даст результат. Нужен комплексный подход.
Корица: Я думаю, что в какой-то степени могут сработать внутренние протесты в армии. Законодательство сильно ужесточили в этом плане и ЧВК «Вагнер» – это концентрация жестокости. Все направлено на то, чтобы подавить какое-либо сопротивление еще в зачаточной стадии. Но децентрализация всегда имеет смысл, исторически государства стремились к образованию постоянной армии, насильственному объединению территорий. Диверсия – это возможная форма протеста, если хотя бы говорить об истории войны во Вьетнаме. И не стоит забывать о том, что происходит в обществе. Также у меня есть мысли касательно этнических протестов на территориях, которые Россия упорно колонизировала и которые ей вообще не принадлежат. В общем, я говорю все о той же децентрализации, только на разных уровнях.
7. Способно ли российское общество к солидарности? Насколько у вас получается выходить за рамки активистской среды и привлекать к работе новых людей? Например, родственники и друзья узников совести участвуют в помощи только своим близким?
Чобот: Часто родственники и друзья находятся в крайне шоковом состоянии, их травмируют репрессии, и они не в силах участвовать в чем-то. Потому что репрессии в России – это не просто запугивание. Это страшные пытки, похищения и смерти. Мои близкие подвергались пыткам. Когда это случилось, я не могла заниматься ничем другим, кроме решения этой ситуации. И я считаю, что это нормально. Если говорить глобально, то люди в России, хотя бы немного интересующиеся политикой, проявляют высокую степень солидарности друг к другу. На одном вечере поддержки политзаключенных могут быть подписаны 300-400 открыток и собраны тысячи рублей, хотя мы живем в нищете. Но если брать ту часть населения, которая старше 45 лет и смотрит телевизор – они настолько одурманены пропагандой, что вряд ли поверят информации из других источников. Поэтому в кампании поддержки практически не включаются.
8. Война и Путин – это надолго? Вы верите в конец путинизма в результате военного поражения?
Чобот: Учитывая те факторы, о которых я говорила, это надолго. Конечно, мне хочется верить, что в результате военного поражения возможна революционная ситуация. Но если мыслить логически, то скорее всего будет переворот. Придет к власти Кадыров, Пригожин или кто-то еще. И я не знаю, что из этого хуже.
Корица: Учитывая, что несмотря на развязанную Путиным войну, поддержка у России есть, просто она серая. А деньги – это основной ресурс для продолжения войны. Нельзя точно сказать, когда эти самые деньги закончатся, но Путин держится за свой стул в Кремле, поэтому будет тянуть до последнего.
9. Готов ли режим к массовым репрессиям или это слишком затратная стратегия по вашим ощущениям от соприкосновения с репрессивной системой?
Чобот: Массовые репрессии уже идут. Да, они не такие, как в 37-38 годах, но и уровень организованности у полицаев не такой высокий. Сейчас фигурантов антивоенных дел «всего» 440. Но акции запугивания идут на всех уровнях – от административных арестов, огромных штрафов, до уголовных дел с возможными сроками до 10 лет за замену ценников в супермаркете. Есть неплохая тенденция – часть людей, которые участвовали в поджогах военкоматов, получили не такие огромные сроки. К сожалению, кажется, что этот «недочет» системы исправлен – и теперь за поджоги в среднем грозит от 10 до 20. Поживем-увидим, но сдаваться ни в коем случае не будем. Готовимся к худшему, но верим в лучшее! В нашем коллективе есть мнение, что следователи не смогут вести в 2000 раз больше дел, чем сейчас, то есть масштаб репрессий вряд ли достигнет уровня 1937 года. Хочется, чтобы это было действительно так!
Статистика. Источник: Telegram-канал Зоны Солидарности
Корица: Я думаю, что режим не то, что готов, к массовым репрессиям, он уже эскалирует. В 2012, когда было «Болотное дело», режиму было еще не очень понятно, что делать и как себя вести. «Болотное дело» стало знаковым событием, на мой взгляд, как для сообщества, так и для подготовки власти к последующим репрессиям. Если идет волна недовольства, то нужно знать, как ее приструнить. Начались точечные репрессии. В 2017 появилось очень громкое «Дело Сети»: ужасающие пытки, большие сроки, возникли и последующие многочисленные репрессии. Статьи за «терроризм» или его «оправдание» стали основными политическими. И тут для государства разницы нет – совершеннолетние это люди или подростки. Под репрессии попали ребята, так называемого, «Канского дела». Сейчас в «антивоенных делах» тоже фигурируют 205-е – террористические статьи. Если за поджоги сначала вменяют ч. 2 ст. 167 УК РФ (умышленное уничтожение или повреждение имущества), потом меняют квалификацию на ч. 1 ст. 205 УК РФ (террористический акт) или ч. 1 ст. 30, п. «а» ч. 2. ст. 205 УК РФ (покушение на террористический акт). Некоторым заключенным, дела которых мы курируем, вменяют обе статьи. Давление оказывается очень сильное, но все же воля, внутренняя свобода и идеи человека сильнее
репрессий.
10. Некоторые участницы и участники находятся в России. Можете рассказать об их опыте?
Корица: Труд «в тени» в основном не репрезентуется. Находясь в России, невозможно работать открыто, иначе репрессии коснутся самих активисто_к. Я честно скажу, что бывает страшно, но главное не поддаваться страху, не параноить. Когда ты трудишься из РФ, тут больше моментов по (кибер)безопасности и осторожности в целом. Всегда нужно иметь четкий план в голове, быть готовой к эвакуации и находиться на связи с теми, кто тебе будет помогать в этом случае. Обычно такой план уже имеется, важно его придерживаться и не паниковать. Я хочу продолжать работать из России настолько долго, насколько это возможно, у меня сейчас есть выбор – и я остаюсь. Поэтому мне (и не только) важно сохранять анонимность. Такое психологическое давление отнимает немало ресурса, бывает, что постоянно как на иголках. Но тут нужно выдохнуть и помнить, что ты не одна. Я могу обратиться за помощью и поддержкой к своим товарищ_кам, это
очень помогает.
Чобот: Есть определенная усталость и обреченность. Кажется, что будучи активисткой в России, всегда есть шанс уголовного преследования – и я для себя выбираю, чтобы меня посадили не за комментарий или репост, а за что-то, за что не будет обидно сидеть. Конечно, мы работаем анонимно, соблюдаем правила активисткой безопасности, но морально я все равно стараюсь себя готовить к худшему, чтобы это не было как «снег на голову». Радует, что организовывают целые инициативы по экстренному вывозу людей из России. Есть надежда. Также существует проблема невидимости труда – когда работаешь анонимно, ты видишь мало поддержки, а со своими тревожными мыслями сталкиваешься постоянно: достаточно ли сделала, можно ли больше? Очень помогает товарищеская атмосфера в коллективе, где мы можем делиться переживаниями и просто радостными или грустными событиями жизни, а также поддерживать друг друга и быть чуткими. Забота друг о друге в коллективе дает большую результативность по моему опыту.
Добавить комментарий