Переведенная на русский язык книга Геральда Раунига оказалась необычайно актуальна в контексте развивающейся протестной ситуации в России и стала своего рода настольной книгой политически активных художников и интеллектуалов.
Название книги сразу же отсылает нас к фигуре итальянского экономиста и исторического социолога Джованни Арриги и его работе «Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени». Понятие «долгий век»», введенное
Ф. Броделем, описывает системные циклы накопления капитала, которые длятся дольше столетия и потому не укладываются в рамки объективной исторической «столетней» цикличности. В ситуации «долгого века» мы имеем дело с историей процесса становления капитализма, которая отличается нелинейным, прерывистым характером. По мнению Арриги, история развития капитализма сингулярна и внутренне противоречива и прерывиста.
Конструкцию «долгого века», разработанную представителями миросистемного анализа, кладет в основу своего повествования об искусстве и политике Геральд Рауниг и делает он это, как мне кажется, не случайно. Его проект состоит в том, чтобы написать историю наложения планов политики, искусства и жизни как некую трехмерную модель, которая спорит с идеей линейного исторического прогресса, основанного на объективных фактах, и тем самым уклоняется от нарратива о первоначале. Новая история искусства Геральда Раунига длится сто тридцать лет, начиная с боев Парижской коммуны 1871 года и находит свое завершение бурным летом 2001 года в антиглобалистских выступлениях против саммита Большой Восьмерки в Генуе. В то время как в учении Арриги «долгий двадцатый век» американского цикла накопления капитала, начавшийся в конце XIX века, все еще длится …
Текст Раунига ценен тем, что автор разрабатывает свой способ говорить об искусстве с опорой на философский методологический аппарат, разработанный такими мыслителями как Делёз и Гваттари, Хард и Негри и др. Основной момент в рассуждениях Раунига заключается в том, что он выступает против попыток мыслить искусство и революцию/искусство и жизнь в рамках логики синтетического единства. Он говорит о несвязном совмещении искусства, политики и жизни, в силу чего ассамбляж «искусство, политика, жизнь» может выступать как подрывная практика, изменяющая устоявшиеся отношения власти. Следуя мысли раннего Маркса, автор отдает предпочтения тем активистским практикам, которые создавали предпосылки для перманентного революционного процесса. Рауниг мыслит революцию как незавершенный и незавершаемый процесс, возникающий «до» и «вне» государства.
По сути, работа Раунига – это анализ эффективных и неэффективных стратегий сопротивления. Объектом критики оказывается так называемая «одномерная революция», которая осуществляется в соответствии с логикой «восстание – захват власти» и при этом подчиняется линейному характеру истории. Такие революции, как считает Рауниг вслед за Марксом, лишь усовершенствуют функционирование государственного аппарата, а не деконструируют его. Главная ошибка таких революций состоит в том, что они реализуют модель поэтапных действий, где сначала есть цель (захват власти), а потом построение нового общества. Модель поэтапности на самом деле закрепляет властные отношения, так как представляет собой борьбу партий за господство. Неудача одномерных революций состоит в том, как полагает автор, что они следуют логике партийности, тогда как партия – это уже силовое, иерархическое образование. В связи с этим Рауниг задается вопросом: как партия может деконструировать отношения власти, если сама ими насквозь пропитана? Анализируя либидинальную подоплеку протеста, автор говорит о том, что политическая стратегия одномерных революций может быть охарактеризована как «соблазн» революционера государственным аппаратом: константа желания революционера реализуется в стремлении к соблазняющей функции партии (пример – революция 1917 года в России).
Вместо поэтапной одномерной революции Гераль Рауниг предлагает концепцию революционной машины как триады: сопротивление, восстание и учредительная власть одновременно. Через эти три компонента революционная машина реализует себя как непрерывно движущийся ассамбляж, где невозможно определить момент «до» и «после», где «начало» и «окончание» движения просто невозможны. Революция, говорит нам автор, не развивается от одной точки к другой – наоборот, никакое будущее непредставимо в плане имманентной трехмерной революции. Цель такой революции состоит в том, чтобы деконструировать государство как форму.
Примером реализации таких успешных революционных действий для Раунига оказывается национальная армия освобождения – сапатисты, которые в 1994 году заняли муниципальные центры штата Чьяпас на юго-востоке Мексики. Автор полагает, что их действия носили революционный характер, так как реализовывали политику ускользания от любых форм представительности: отклонение форм господства, самоорганизация прямо посреди переговоров (постоянная возможность отзыва делегатов, каждодневные конференции, переговоры с представителями правительства и т.п.), развитие новых форм организации общества. На примере сапатистского движения Рауниг показывает удачное сопряжение сопротивления как одного из компонентов революционной машины и экспериментальное опробование учредительной власти.
Сапатистская армия национального освобождения
По мнению Раунига, эффективными революционными практиками являются те, которые работают на приостановку привычных режимов производства и предлагают альтернативный образ действия. Мыслитель настаивает на том, что политическая борьба в первую очередь должна преобразовывать опыт общественной жизни. Трехмерная революционная машина растворяет государственный аппарат в социальном контексте, при этом непрерывно переизобретая социальные сети этого контекста. Но как возможно постоянное переизобретение социальности? Автор находит ответ как минимум в реализации следующих стратегий:
техника перманентного вопрошания (девиз сапатистского движения: «продвигаемся, вопрошая»);
неустанная критическая рефлексия активно действующей группы о собственном устроении («командовать, подчиняясь», «не обязательно завоевывать весь мир, достаточно создать его по-новому»);
микрополитики сопротивления трансверсальных групп («воля быть против» Хардта и Негри, мобильный образ действий: номадизм, исход, бегство). Здесь речь идет о стратегии опустошительного ухода, который дестабилизирует и разрушает власть. По мысли Хардта и Негри, в современном глобализующемся власть обрела значение тотальности, то есть она лишена центра и места как такового. С этим связан и «алокальный» характер эксплуатации, которая реализует себя повсюду. В силу этого философы выдвигают мысль о том, что, если механизмы власти функционируют без центра/центрального контроля, то и успешное сопротивление возможно из любого локального контекста;
каждодневное восстание. Здесь автор говорит о роли СМИ в отношении к восстанию: стратегии СМИ носят двойственный характер, либо замалчивая, либо скандализируя протест, тогда как логика каждодневного восстания порождает возможные миры, противостоящие логике репрезентации. Создается событие, где артикуляция и публичная сфера занимаются неустанным производством сингулярных образов и высказываний;
учредительная власть как коллективное изобретение новой социально-экономической конституции. Рауниг делает акцент на том, что конституция как юридический документ нуждается в непрерывным пересмотре и изменении. Удачным примером служит «боливарский процесс», связанный с демократизацией в Венесуэле в 1999 году, где новый тип конституции дал возможность осуществить демократию прямого участия, конституция включала в себя сложные версии прав человека. Однако Хардт и Негри критикуют данный опыт, так как предполагают, что учредительная республика, где революционный процесс длится непрерывно, должна прийти к тому, что конституция как форма себя исчерпает и будет упразднена.
Парижская коммуна. Баррикада на пересечении улиц Рауля и Бреге (возле бульвара Ришар Леноир)
Проект трехмерной революции для Раунига – это способ борьбы с представительной демократией и любой формой репрезентации. Примером же активизации революционной машины для автора является Парижская коммуна. Аналогично, через отказ от репрезентации, Рауниг мыслит и подрывную роль машины искусства. Для него важную роль играет позиция художника и интеллектуала в процессе. Автор основывается на идее Беньямина о том, что интеллектуал/художник должен стать инженером, который трансформирует производственный аппарат. Ему необходимо буквально предать тот класс, из которого он произошел, и перестать снабжать идеологический производственный аппарат революционным содержанием. Интеллектуал/художник вынужден отказываться от логики представимости, выпадая из медийного спектакля и зрелища.
Основные моменты, характеризующие искусство – это анонимность, множественный характер авторства, отказ от роли комментатора текущих событий, отказ от производства лозунгов для медиасреды. Художник должен устанавливать новую политику истины. Задача искусства состоит не в том, чтобы менять сознание людей. Изменение политического, экономического, институционального строя производства истины – вот в чем его революционный смысл. Рауниг настаивает на том, что художнику следует трансформироваться в трансверсального специалиста, вступающего в трансверсальные отношения обмена, действия которого скорее близки к практике ведения партизанской войны: атака рамок репрезентации посредством фальсификаций, подлогов, лжи и т.п. Ситуационистский интернационал мыслится автором как выход из чистой художественной практики в контекст революционной теории и политического действия. Создание и испытание ситуации, полагает Рауниг, есть не что иное, как реализация проекта топической утопии Джорджо Агамбена – опыт жизни и сопротивления как искусства на территории общества спектакля.
