Интернациональное общество рабочих, едва зародившееся тому назад девять лет, уже успело достигнуть такого влияния наВ практическое развитие вопросов экономических, социальных иВ политических вВ целой Европе, что ниВ один публицист иВ ниВ один государственный человек неВ могут отныне отказать ему вВ самом серьезном иВ нередко тревожном внимании. Официальный, официозный иВ вообще буржуазный мир, мир счастливых эксплуататоров чернорабочего труда смотрит наВ него сВ тем внутренним трепетом, который ощущается при приближении еще неведомой иВ мало определенной, ноВ уже сильно грозящей опасности, как наВ чудовище, которое непременно поглотит весь общественный, государственно-экономический строй, если только рядом энергических мер, приведенных вВ исполнение одновременно воВ всех странах Европы, неВ будет положен конец его быстрым успехам.

Известно, что поВ окончании последней войны, сломившей историческое преобладание государственной Франции вВ Европе иВ заместившей его еще более ненавистным иВ гибельным преобладанием государственного пангерманизма, мероприятия против Интернационала сделались любимою темою междуправительственных переговоров. Явление чрезвычайно естественное. Государства, поВ существу своему друг другу противные иВ доВ конца непримиримые, неВ могли иВ неВ могут найти другой почвы для соединения, как только вВ дружном порабощении народных масс, составляющих общую основу иВ цель ихВ существования. Князь Бисмарк, разумеется, был иВ останется главным возбудителем иВ двигателем этого нового Священного союза. НоВ неВ онВ первый выступил сВ своими предложениями наВ сцену. ОнВ предоставил сомнительную честь подобной инициативы униженному правительству только что разгромленного имВ французского государства.

Министр иностранных дел псевдонародного правления, неизменный изменник республики, ноВ зато верный друг иВ защитник ордена иезуитов, верующий вВ Бога, ноВ презирающий человечество иВ презираемый, вВ свою очередь, всеми честными поборниками народного дела, пресловутый ритор Жюль Фавр, уступающий разве только одному г. Гамбетта честь быть прототипом всех адвокатов, сВ радостью принял наВ себя роль злостного клеветника иВ доносчика. Между членами так называемого правительства В«Национальной ЗащитыВ» он, без сомнения, был один изВ тех, которые наиболее способствовали обезоружению народной обороны иВ явно изменнической сдаче Парижа вВ руки надменного, дерзкого иВ беспощадного победителя. Князь Бисмарк одурачил его иВ надругался над ним вВ виду целого света. ИВ вот, какВ бы возгордившись двойным позором, иВ своим собственным, иВ позором преданной, аВ может быть, иВ проданной имВ Франции, побуждаемый вВ одно иВ тоВ же время желанием угодить осрамившему его великому канцлеру победоносной Германской империи, аВ также иВ глубокою ненавистью своею кВ пролетариату вообще, аВ вВ особенности кВ парижскому рабочему миру, г. Жюль Фавр выступил сВ формальным доносом против Интернационала, члены которого, стоя воВ Франции воВ главе рабочих масс, пытались возбудить восстание всенародное иВ против немецких завоевателей, иВ против домашних эксплуататоров, правителей иВ предателей. Преступление ужасное, заВ которое Франция официальная или буржуазная должна была наказать сВ примерною строгостью Францию народную!

Таким образом случилось, что первым словом, произнесенным французским государством наВ другой день страшного иВ постыдного поражения, было слово гнуснейшей реакции.

Кто неВ читал достопамятного циркуляра Жюля Фавра, вВ котором грубая ложь иВ еще грубейшее невежество уступают лишь бессильной иВ яростной злости республиканца-ренегата? Это отчаянный вопль неВ одного человека, аВ целой буржуазной цивилизации, истощившей все наВ свете иВ осужденной наВ смерть своим окончательным изнеможением. Чувствуя приближение неминуемого конца, она сВ злобным отчаянием хватается заВ все, лишьВ бы продлить свое зловредное существование, призывая наВ помощь всех идолов прошедшего, низвергнутых некогда еюВ же самою, — иВ Бога, иВ церковь, иВ папу, иВ патриархальное право, аВ пуще всего как вернейшее средство спасения полицейское покровительство иВ военную диктатуру, хотяВ бы даже прусскую, лишьВ бы она охраняла В«честных людейВ» отВ ужасной грозы социальной революции.

Циркуляр г. Жюля Фавра нашел отголосок, иВ гдеВ бы выВ думали — вВ Испании! Г.В Сагаста, минутный министр минутного испанского короля Амедея, захотел, вВ свою очередь, угодить князю Бисмарку иВ обессмертить свое имя. ОнВ также поднял крестовый поход против Интернационала и, неВ довольствуясь бессильными иВ бесплодными мероприятиями, вызвавшими только весьма обидный смех испанского пролетариата, также написал фразистый дипломатический циркуляр, заВ который, однако, сВ несомненным одобрением князя Бисмарка иВ его адъюнкта Жюля Фавра получил заслуженную нахлобучку отВ более осмотрительного иВ менее свободного правительства Великобритании, аВ спустя несколько месяцев иВ свалился.

Кажется, впрочем, что циркуляр г. Сагасты, хотя иВ говоривший воВ имя Испании, был задуман, если неВ сочинен, вВ Италии под непосредственным руководством многоопытного короля Виктора Эммануила, счастливого отца несчастного Амедея.

В Италии гонение против Интернационала было поднято сВ трех разных сторон; во-первых, проклял его, как иВ следовало ожидать, сам папа. Сделал онВ это самым оригинальным образом, смешав вВ одном общем проклятии всех членов Интернационала сВ франкмасонами, сВ якобинцами, сВ рационалистами, деистами иВ либеральными католиками. ПоВ определению св. отца, принадлежит кВ этому отверженному обществу всякий, кто неВ покоряется слепо его боговдохновенным словоизвержениям. Так точно 26В лет тому назад один прусский генерал определял коммунизм: В«ЗнаетеВ ли вы, — говорил онВ своим солдатам, — что значит быть коммунистом? Это значит мыслить иВ действовать наперекор высочайшей мысли иВ воле его величества короляВ».

Но неВ один римско-католический папа проклял Интернациональное общество рабочих. Знаменитый революционер Джюзеппе Маццини, известный гораздо более вВ России как итальянский патриот, заговорщик иВ агитатор, чем как метафизик-деист иВ основатель новой церкви вВ Италии, да, сам Маццини вВ 1871В г., наВ другой день после поражения Парижской Коммуны, вВ тоВ самое время как зверские исполнители зверских версальских декретов расстреливали тысячами обезоруженных коммунаров, нашел полезным иВ нужным присоединить кВ римско-католической анафеме иВ кВ полицейско-государственному гонению также иВ свое, якобы патриотическое иВ революционное, вВ сущностиВ же совершенно буржуазное иВ вместе сВ тем богословское проклятие. ОнВ надеялся, что его слова будет достаточно, чтобы убить вВ Италии все симпатии кВ Парижской Коммуне иВ задушить вВ зародыше только что возникавшие интернациональные секции. Вышло совсем напротив: ничто неВ способствовало так усилению этих симпатий иВ умножению интернациональных секций, как его громкое иВ торжественное проклятие.

Итальянское правительство, враждебное папе, ноВ еще более враждебное Маццини, вВ свою очередь, неВ дремало. Сначала оно неВ поняло опасности, грозящей ему соВ стороны Интернационала, быстро распространяющегося неВ только вВ городах, ноВ даже вВ селах Италии. Оно думало, что новое общество будет лишь служить противодействием успехам буржуазно-республиканской пропаганды Маццини, иВ вВ этом отношении оно неВ ошиблось; ноВ оно скоро убедилось, что пропаганда принципов социальной революции вВ среде страстного населения, доведенного имВ же самим доВ крайней степени нищеты иВ угнетения, для него опаснее всех политических агитаций иВ предприятий Маццини. Смерть великого итальянского патриота, воспоследовавшая скоро после его гневного выступления против Парижской Коммуны иВ против Интернационала, вполне успокоила сВ этой стороны итальянское правительство. Обезглавленная партия маццинистов неВ грозит ему отныне ниВ малейшею опасностью. ВВ ней начался уже видимый процесс разложения, иВ так как ееВ начала иВ цель, аВ также иВ весь состав чисто буржуазные, тоВ она являет несомненные признаки той немощи, которою поражены вВ наше время все буржуазные начинания.

Другое дело пропаганда иВ организация Интернационала вВ Италии. Они обращаются прямо иВ исключительно кВ чернорабочей среде, которая вВ Италии, равно как иВ воВ всех других странах Европы, сосредоточивает вВ себе всю жизнь, силу иВ будущность современного общества. ИзВ буржуазного мира примыкают кВ ней только теВ немногие люди, которые отВ души возненавидели настоящий порядок, порядок политический, экономический иВ социальный, повернулись спиною кВ классу, ихВ породившему, иВ всецело отдались народному делу. Таких людей немного, ноВ зато они драгоценны, разумеется, только тогда, когда, возненавидев общебуржуазное стремление кВ господству, задушили вВ себе последние остатки личного честолюбия; вВ таком случае, повторю я, они действительно драгоценны. Народ дает имВ жизнь, элементарную силу иВ почву; ноВ взамен они приносят ему положительные знания, привычку отвлечения иВ разобщения иВ умение организоваться иВ создавать союзы, которые, вВ свою очередь, создают туВ сознательную боевую силу, без которой немыслима победа.

В Италии, как вВ России, нашлось довольно значительное количество таких молодых людей, несравненно более, чем вВ какой-либо другой стране. Но, что несравненно важнее, вВ Италии существует огромный, отВ природы чрезвычайно умный, ноВ большею частью безграмотный иВ поголовно нищенский пролетариат, состоящий изВ двух-трех миллионов городских иВ фабричных рабочих иВ мелких ремесленников иВ около двадцати миллионов крестьян-несобственников. Как уже сказано выше, вся эта бесчисленная масса людей доведена притеснительным иВ воровским управлением высших классов под либеральным скипетром короля-освободителя иВ собирателя итальянских земель доВ такого отчаянного положения, что самые поборники иВ заинтересованные участники настоящего управления начинают признаваться иВ говорить громко как вВ парламенте, так иВ вВ официальных журналах, что далее идти поВ этому пути невозможно иВ что необходимо сделать что-нибудь для народа воВ избежание всеразрушающего народного погрома.

Да, может быть, нигде так неВ близка социальная революция, как вВ Италии, нигде, неВ исключая даже самой Испании, несмотря наВ то, что вВ Испании уже существует официальная революция, аВ вВ Италии, по-видимому, все тихо. ВВ Италии весь народ ожидает социального переворота иВ всякий день сознательно стремится кВ нему. Можно себе представить, как широко, как искренно иВ как страстно была принята иВ принимается поныне итальянским пролетариатом программа Интернационала. ВВ Италии неВ существует, как воВ многих других странах Европы, особого рабочего слоя, уже отчасти привилегированного благодаря значительному заработку, хвастающегося даже вВ неВ которой степени литературным образованием иВ доВ того проникнутого буржуазными началами, стремлениями иВ тщеславием, что принадлежащий кВ нему рабочий люд отличается отВ буржуазного люда только положением, отнюдьВ же неВ направлением. Особенно вВ Германии иВ вВ Швейцарии таких работников много; вВ ИталииВ же, напротив, очень мало, так мало, что они теряются вВ массе без малейшего следа иВ влияния. ВВ Италии преобладает тот нищенский пролетариат, оВ котором гг. Маркс иВ Энгельс, аВ заВ ними иВ вся школа социальных демократов Германии отзываются сВ глубочайшим презрением, иВ совершенно напрасно, потому что вВ нем, иВ только вВ нем, отнюдьВ же неВ вВ вышеозначенном буржуазном слое рабочей массы, заключается иВ весь ум, иВ вся сила будущей социальной революции.

Об этом мыВ поговорим ниже пространнее, теперьВ же ограничимся выводом следующего заключения: именно вследствие этого решительного преобладания нищенского пролетариата вВ Италии пропаганда иВ организация Интернационального общества рабочих вВ этой стране приняли характер самый страстный иВ истинно народный; иВ именно вследствие этого, неВ ограничиваясь городами, они немедленно охватили сельское население.

Итальянское правительство вполне понимает ныне опасность этого движения иВ всеми силами, ноВ тщетно старается задушить его. Оно неВ издает громких, фразистых циркуляров, ноВ действует, как подобает полицейской власти, втихомолку, душит без объяснений, без крика. Закрывает наперекор всем законам одно заВ другим все рабочие общества, исключая только те, почетными членами которых считаются принцы крови, министры, префекты иВ вообще люди знатные иВ почтенные. ВсеВ же другие рабочие общества оно гонит немилосердно, захватывает ихВ бумаги, ихВ деньги, аВ членов ихВ держит поВ целым месяцам без суда иВ даже без следствия вВ своих грязных тюрьмах.

Нет сомнения, что, действуя таким образом, итальянское правительство руководствуется неВ только своею собственною мудростью, ноВ также советами иВ указаниями великого канцлера Германии, точно такВ же, как прежде следовало послушно приказаниям Наполеона III. Итальянское государство находится вВ том странном положении, что поВ количеству жителей иВ поВ объему своих земель оно должноВ бы быть причислено кВ великим державам, поВ своейВ же действительной силе, разоренное, гнило организованное и, несмотря наВ все усилия, весьма плохо дисциплинированное, кВ томуВ же ненавидимое народными массами иВ даже мелкой буржуазией, оно еле-еле может быть признано державой второй величины. Поэтому ему необходим покровитель, т. е. повелитель вне Италии, иВ всякий найдет естественным, что после падения Наполеона III князь Бисмарк заступил место необходимого союзника этой монархии, созданной пьемонтскою интригою наВ почве, уготованной патриотическими усилиями иВ подвигами Маццини иВ Гарибальди.

Впрочем, рука великого канцлера пангерманской империи чувствуется теперь вВ целой Европе, исключая разве только Англии, которая, однако, неВ без беспокойства смотрит наВ это возникающее могущество, даВ еще Испании, обеспеченной против реакционного влияния Германии поВ крайней мере наВ первое время своею революцией, равно как иВ своим географическим положением. Влияние новой империи объясняется изумительным торжеством, одержанным еюВ над Францией; всякий признает, что она поВ своему положению, поВ громадным средствам, завоеванным ею, иВ поВ своей внутренней организации занимает ныне решительно первое место между европейскими великими державами иВ вВ состоянии дать почувствовать каждой изВ них свое преобладание; аВ что влияние ееВ непременно должно быть реакционным, вВ этом неВ может быть иВ сомнения.

Германия вВ настоящем своем виде, объединенная гениальным иВ патриотическим мошенничеством^[1] князя Бисмарка иВ опирающаяся, сВ одной стороны, наВ примерную организацию иВ дисциплину своего войска, готового задушить иВ зарезать все наВ свете иВ совершить всевозможные внутренние иВ внешние преступления поВ одному мановению своего короля-императора; аВ сВ другой — наВ верноподданнический патриотизм, наВ национальное безграничное честолюбие иВ наВ тоВ древнее историческое, стольВ же безграничное послушание иВ богопочитание власти, которыми отличаются поныне немецкое дворянство, немецкое мещанство, немецкая бюрократия, немецкая церковь, весь цех немецких ученых иВ под ихВ соединенным влиянием нередко — увы! — иВ сам немецкий народ — Германия, говорю я, гордая деспотически-конституционным могуществом своего единодержавца иВ властителя, представляет иВ совмещает вВ себе всецело один изВ двух полюсов современного социально-политического движения, аВ именно полюс государственности, государства, реакции.

Германия — государство поВ преимуществу, как имВ была Франция при Людовике XIV иВ при Наполеоне I, как имВ неВ переставала быть Пруссия поВ настоящее время. СоВ времени окончательного создания прусского государства Фридрихом IIВ был поднят вопрос: кто кого поглотит, ГерманияВ ли Пруссию или Пруссия Германию? Оказывается, что Пруссия съела Германию. Значит, доколе Германия останется государством, несмотря ниВ наВ какие мнимо либеральные, конституционные, демократические иВ даже социально-демократические формы, она будет поВ необходимости первостепенною иВ главною представительницею иВ постоянным источником всех возможных деспотизмов вВ Европе.

Да, соВ времени образования новой государственности вВ истории, сВ самой половины шестнадцатого века, Германия, причисляя кВ ней Австрийскую империю, поскольку она немецкая, никогда неВ переставала быть, вВ сущности, главным центром всех реакционных движений вВ Европе, даже неВ исключая того времени, когда великий коронованный вольнодумец Фридрих IIВ переписывался сВ Вольтером. Как умный государственный человек, ученик Маккиавеля иВ учитель Бисмарка, онВ ругался над всем: над Богом иВ над людьми, неВ исключая, разумеется, своих корреспондентов-философов, иВ верил только вВ свой В«государственный разумВ», опиравшийся притом, как всегда, наВ В«божественную силу многочисленных баталионовВ» (Бог всегда наВ стороне сильных баталионов, говорил он), даВ еще наВ экономию иВ возможное совершенство внутреннего административного управления, разумеется, механического иВ деспотического. ВВ этом, поВ его, даВ также иВ поВ нашему мнению, заключается, действительно, вся суть государства. ВсеВ же остальное лишь невинная фиоритура, имеющая целью обмануть нежные чувства людей, неспособных вынести сознания суровой истины.

Фридрих IIВ усовершенствовал иВ окончил государственную машину, построенную его отцом иВ дедом иВ подготовленную его предками; иВ эта машина сделалась вВ руках достойного преемника его, князя Бисмарка, орудием для завоевания иВ для возможного пруссогерманизированья Европы.

Германия, сказали мы, соВ времени реформы неВ переставала быть главным источником всех реакционных движений вВ Европе; отВ половины XVI века доВ 1815В года инициатива этого движения принадлежала Австрии. ОтВ 1815В доВ 1866 года она разделилась между Австриею иВ Пруссиею, однако сВ преобладанием первой, покуда управлял еюВ старый князь Меттерних, т.е. доВ 1848В года. СВ 1815В года приступил кВ этому святому союзу чисто германской реакции гораздо более вВ виде охотника, чем дельца, наш татаро-немецкий, всероссийско-императорский кнут.

Побуждаемые естественным желанием снять сВ себя тяжкую ответственность заВ все мерзости, учиненные Священным союзом, немцы стараются уверить себя иВ других, что главным ихВ зачинщиком была Россия. НеВ мыВ станем защищать императорскую Россию, потому что именно вследствие нашей глубокой любви кВ русскому народу, именно потому, что мыВ страстно желаем ему полнейшего преуспеяния иВ свободы, мыВ ненавидим эту поганую всероссийскую империю так, как ниВ один немец ееВ ненавидеть неВ может. ВВ противность немецким социальным демократам, программа которых ставит первою целью основание пангерманского государства, русские социальные революционеры стремятся прежде всего кВ совершенному разрушению нашего государства, убежденные вВ том, что пока государственность, вВ какомВ бы тоВ виде ниВ было, будет тяготеть над нашим народом, народ этот будет нищим рабом. Итак, неВ изВ желания защищать политику петербургского кабинета, аВ ради истины, которая всегда иВ везде полезна, мыВ ответим немцам следующее.

В самом деле, императорская Россия, вВ лице двух венценосцев, Александра IВ иВ Николая, казалось, весьма деятельно вмешивалась воВ внутренние дела Европы: Александр рыскал сВ конца вВ конец иВ много хлопотал иВ шумел; Николай хмурился иВ грозил. НоВ тем все иВ кончилось. Они ничего неВ сделали, неВ потому, что неВ хотели, аВ потому, что неВ могли, оттого что имВ неВ позволили ихВ же друзья, австрийские иВ прусские немцы; имВ предоставлена была лишь почетная роль пугал, действовалиВ же только Австрия, Пруссия и, наконец, под руководством иВ сВ позволения той иВ другой — французские Бурбоны (против Испании).

Империя всероссийская только один раз выступила изВ своих границ, вВ 1849В г., иВ тоВ только для спасения Австрийской империи, обуреваемой венгерским бунтом. ВВ продолжение нынешнего века Россия два раза душила польскую революцию иВ оба раза сВ помощью Пруссии, столькоВ же заинтересованной вВ сохранении польского рабства, как иВ она сама. ЯВ говорю, разумеется, обВ императорской России. Россия народная немыслима без польской независимости иВ свободы.

Что русская империя, поВ существу своему, неВ может хотеть другого влияния наВ Европу, кроме самого зловредного иВ противусвободного, что всякий новый факт государственной жестокости иВ торжествующего притеснения, всякое новое потопление народного бунта вВ народной крови, вВ какойВ бы тоВ стране ниВ было, всегда встретят вВ ней самые горячие симпатии, кто может вВ этом сомневаться? НоВ неВ вВ этом дело. Вопрос вВ том, как велико ееВ действительное влияние, иВ занимаетВ ли она поВ своему уму, могуществу иВ богатству такое преобладающее положение вВ Европе, чтобы голос ееВ был вВ состоянии решать вопросы?

Достаточно вникнуть вВ историю последнего шестидесятилетия, аВ также иВ вВ самую суть нашей татаро-немецкой империи, чтобы ответить отрицательно. Россия далеко неВ такая сильная держава, какою любит рисовать ееВ себе хвастливое воображение наших квасных патриотов, ребяческое воображение западных иВ юго-восточных панславистов, аВ также обезумевшее отВ старости иВ отВ испуга воображение рабствующих либералов Европы, готовых преклоняться перед всякою военною диктатурою, домашнею иВ чужою, лишьВ бы она ихВ только избавила отВ ужасной опасности, грозящей имВ соВ стороны собственного пролетариата. Кто, неВ руководствуясь ниВ надеждою, ниВ страхом, смотрит трезво наВ настоящее положение петербургской империи, тот знает, что наВ западе иВ против запада она собственною инициативою, неВ будучи вызвана кВ тому какою-либо великою западною державою иВ неВ иначе как вВ самом тесном союзе сВ нею, никогда ничего неВ предпринимала иВ предпринять неВ может. Вся ееВ политика состояла искони только вВ том, чтобы примазаться как-нибудь кВ чужому начинанию; иВ соВ времени хищнического разделения Польши, задуманного, как известно, Фридрихом II, предлагавшим было Екатерине IIВ разделить между собою точно такВ же иВ Швецию, Пруссия была именно тою западною державою, которая неВ переставала оказывать эту услугу всероссийской империи.

В отношении кВ революционерному движению вВ Европе Россия вВ руках прусских государственных людей играла роль пугала, аВ нередко иВ ширм, заВ которыми они очень искусно скрывали свои собственные завоевательные иВ реакционные предприятия. ПослеВ же удивительного ряда побед, одержанных прусско-германскими войсками воВ Франции, после окончательного низложения французской гегемонии вВ Европе иВ замещения ееВ гегемонией пангерманскою, ширм этих стало неВ нужно, иВ новая империя, осуществившая заповеднейшие мечты немецкого патриотизма, выступила откровенно воВ всем блеске своего завоевательного могущества иВ своей систематически реакционной инициативы.

Да, Берлин стал теперь видимою главою иВ столицею всей живой иВ действительной реакции вВ Европе, князь Бисмарк — ееВ главным руководителем иВ первым министром. ЯВ говорю, реакции живой иВ действительной, аВ неВ отжившей. Отжившая или изВ ума выжившая реакция, поВ преимуществу римско-католическая, бродит еще как зловещая, ноВ уже бессильная тень вВ Риме, вВ Версале, отчасти вВ Вене иВ вВ Брюсселе; другая, кнуто-петербургская, положим, хоть иВ неВ тень, ноВ тем неВ менее, лишенная смысла иВ будущности, продолжает еще бесчинствовать вВ пределах всероссийской империи. НоВ живая, умная, действительно сильная реакция сосредоточена отныне вВ Берлине иВ распространяется наВ все страны Европы изВ новой Германской империи, управляемой государственным, аВ поВ этому самому вВ высшей степени противународным гением князя Бисмарка.

Эта реакция неВ что иное, как окончательное осуществление противународной идеи новейшего государства, имеющего единою целью устройство самой широкой эксплуатации народного труда вВ пользу капитала, сосредоточенного вВ весьма немногих руках: значит, торжество жидовского царства, банкократии под могущественным покровительством фискально-бюрократической иВ полицейской власти, главным образом опирающейся наВ военную силу, аВ следовательно, поВ существу своему деспотической, ноВ прикрывающейся вместе сВ тем парламентскою игрою мнимого конституционализма.

Новейшее капитальное производство иВ банковые спекуляции для дальнейшего и полнейшего развития своего требуют тех огромных государственных централизации, которые только одни способны подчинить многомиллионные массы чернорабочего народа ихВ эксплуатации. Федеральная организация снизу вверх рабочих ассоциаций, групп, общин, волостей и, наконец, областей иВ народов это единственное условие настоящей, аВ неВ фиктивной свободы, стольВ же противна ихВ существу, как несовместима сВ ними никакая экономическая автономия. Зато они уживаются отлично сВ так называемою представительною демократией; так как эта новейшая государственная форма, основанная на мнимом господстве мнимой народной воли, будтоВ бы выражаемой мнимыми представителями народа вВ мнимо народных собраниях, соединяет вВ себе два главные условия, необходимые для ихВ преуспеяния, аВ именно: государственную централизацию иВ действительное подчинение государя-народа интеллектуальному управляющему им, будтоВ бы представляющему его иВ непременно эксплуатирующему его меньшинству.

Когда мыВ будем говорить оВ социально-политической программе марксистов, лассальянцев иВ вообще немецких социальных демократов, мыВ будем иметь случай ближе рассмотреть иВ уяснить эту фактическую истину. Теперь обратим внимание на другую сторону вопроса. Всякая эксплуатация народного труда, какимиВ бы политическими формами мнимого народного господства иВ мнимой народной свободы она позолочена ниВ была, горька для народа. Значит, никакой народ, какВ бы отВ природы смирен ниВ был иВ какВ бы послушание властям ниВ обратилось вВ привычку, охотно ей подчиняться неВ захочет; для этого необходимо постоянное принуждение, насилие, значит, необходимы полицейский надзор иВ военная сила.

Новейшее государство поВ своему существу иВ цели есть необходимо военное государство, аВ военное государство сВ тоюВ же необходимостью становится государством завоевательным; еслиВ же оно неВ завоевывает само, тоВ оно будет завоевано поВ той простой причине, что где есть сила, там непременно должно быть иВ обнаружение или действие ее. ИзВ этого опять-таки следует, что новейшее государство непременно должно быть огромным иВ могучим государством; это есть непременное условие сохранения его.

И точно такВ же, как капитальное производство иВ банковая спекуляция, поглощающая вВ себе под конец даже это самое производство, точно такВ же, как они под страхом банкротства должны беспрестанно расширять пределы свои вВ ущерб поедаемым ими небольшим спекуляциям и производствам, должны стремиться стать единственными, универсальными, всемирными; точно такВ же новейшее государство, поВ необходимости военное, носит в себе неотвратимое стремление стать государством всемирным; ноВ всемирное государство, разумеется, неосуществимое, моглоВ бы быть воВ всяком случае только одно; два такие государства, одно подле другого, решительно невозможны.

Гегемония есть только скромное, возможное обнаружение этого неосуществимого стремления, присущего всякому государству; аВ первое условие гегемонии — это относительное бессилие иВ подчинение поВ крайней мере всех окружающих государств. Так, пока существовала гегемония Франции, она была обусловлена государственным бессилием Испании, Италии иВ Германии, иВ доВ сих пор неВ могут простить французские государственные люди — иВ между ними г. Тьер, разумеется, первый — Наполеону III-му, что онВ позволил Италии иВ Германии объединиться иВ сплотиться.

Теперь Франция очистила место, иВ его заняло германское государство, поВ нашему убеждению, ныне единственное настоящее государство вВ Европе.

Французскому народу несомненно предстоит еще великая роль вВ истории, но государственная карьера Франции покончена. Кто сколько-нибудь знает характер французов, тот скажет вместе сВ нами, что если Франция долго могла быть первенствующею державою, тоВ для нее быть государством второстепенным, даже только равносильным сВ другими — решительно невозможно. Как государство иВ пока она будет управляема людьми государственными, все равно, г-номВ ли Тьером, или г-ном Гамбеттою, или даже Орлеанскими герцогами, она сВ своим унижением не примирится; она будет готовиться кВ новой войне иВ будет стремиться кВ мести иВ к восстановлению утраченного первенства.

МожетВ ли она достигнуть его? Решительно нет. НаВ это много причин; упомянем две главные. Последние события доказали, что патриотизм, эта высшая государственная добродетель, эта душа государственной силы, совсем более не существует воВ Франции. ВВ высших сословиях онВ проявляется разве только еще вВ виде национального тщеславия; ноВ иВ это тщеславие уже так слабо, уже так подрезано вВ корне буржуазною необходимостью иВ привычкою жертвовать интересам реальным всеми идеальными интересами, что во время последней войны оно неВ могло даже, как делало прежде, превратить хоть на время вВ самоотверженных героев иВ патриотов лавочников, дельцов, биржевых спекуляторов, офицеров, генералов, бюрократов, капиталистов, собственников и иезуитами воспитанных дворян. Все струсили, все изменили, все бросились только спасать свое имущество, все пользовались несчастием Франции, чтобы только интриговать против Франции; все старались нахальнейшим образом опередить друг друга вВ милости беспощадного иВ надменного победителя, ставшего распорядителем французских судеб; все, единодушно иВ воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало проповедовали покорение, смирение иВ молили оВ мире… Теперь все эти развратные болтуны опять занациональничали, захвастали, ноВ этот смешной иВ отвратительный крик дешевых героев неВ вВ состоянии заглушить чересчур громкого свидетельства ихВ вчерашней подлости.

Несравненно важнее этого то, что ниВ одной капли патриотизма неВ оказалось даже вВ сельском населении Франции. Да, вВ противность общему ожиданию французский мужик, сВ тех пор как стал собственником, перестал быть патриотом. ВоВ время Жанны д’Арк онВ наВ плечах своих один вынес Францию. ВВ 1792В году иВ потом онВ отстоял ее против военной коалиции всей Европы. Ну, тогда было другое дело: благодаря дешевой продаже церковных иВ дворянских имений онВ становился собственником земли, которую обрабатывал прежде как раб, иВ справедливо опасался, что вВ случае поражения дворянская эмиграция, шедшая вслед заВ немецким войском, отберет уВ него назад только что приобретенную собственность; теперьВ же уВ него этого страха не было, иВ онВ совершенно равнодушно отнесся кВ постыдному поражению своего милого отечества. ЗаВ исключением Эльзаса иВ Лотарингии, где странным образом, какВ бы на смех немцам, упорствующим видеть вВ них чисто немецкие провинции, проявились несомненные признаки патриотизма, воВ всей средней Франции крестьяне гнали французских иВ иностранных волонтеров, вооружившихся наВ спасение Франции, отказывая имВ воВ всем, нередко даже выдавая ихВ пруссакам и, напротив, самым гостеприимным образом встречали немцев.

Можно сказать сВ полною истиною, что патриотизм сохранился только вВ городском пролетариате.

В Париже, равно как иВ воВ всех других провинциях иВ городах Франции, только он один хотел иВ требовал всенародного вооружения иВ войны насмерть. ИВ странное явление: заВ это именно наВ него обрушилась вся ненависть имущих классов, точно как будтоВ бы имВ стало обидно, что В«младшие братьяВ» (выражение г. Гамбетты) выказывают более добродетели, патриотической преданности, чем старшие.

Впрочем, имущие классы были отчасти правы. То, что двигало пролетариат городской, неВ было чистым патриотизмом вВ древнем иВ тесном смысле этого слова. Настоящий патриотизм, чувство, разумеется, весьма почтенное, ноВ вместе сВ тем узкое, исключительное, противучеловеческое, нередко просто зверское. Последовательный патриот только тот, кто, любя страстно свое отечество иВ все свое, также страстно ненавидит все иностранное, ниВ дать ниВ взять, как наши славянофилы. ВоВ французскомВ же городском пролетариате неВ осталось даже иВ следа такой ненависти. Напротив, вВ последние десятилетия, можно сказать, сВ 1848В года и даже гораздо прежде, под влиянием социалистической пропаганды вВ нем развилось положительно братское отношение кВ пролетариям всех стран рядом соВ стольВ же решительным равнодушием кВ так называемому величию иВ кВ славе Франции. Французские работники были противниками войны, затеянной последним Наполеоном, иВ накануне этой войны они манифестом, подписанным парижскими членами Интернационала, громко заявили свое искреннее братское отношение кВ работникам Германии: иВ когда немецкие войска вступили воВ Францию, они стали вооружаться неВ против народа германского, аВ против германского военного деспотизма.

Война эта началась ровно шесть лет после первого основания Интернационального общества рабочих, только четыре года спустя после его первого конгресса в Женеве. ИВ вВ такое короткое время интернациональная пропаганда успела возбудить неВ только вВ пролетариате французском, ноВ также иВ между рабочими многих других стран, особливо латинского племени, мир представлений, воззрений иВ чувств совершенно новых иВ чрезвычайно широких, породила одну общую интернациональную страсть, поглотившую почти все предубеждения иВ узости страстей патриотических или местных.

Это новое миросозерцание высказалось торжественно уже вВ 1868В году наВ народном митинге и — гдеВ бы выВ думали, вВ какой стране? — вВ Австрии, вВ Вене, вВ ответ на целый ряд политических иВ патриотических предложений, сделанных венским работникам сообща г-ми бюргерами-демократами южно-германскими иВ австрийскими и клонившихся кВ торжественному признанию иВ провозглашению пангерманского, единого иВ нераздельного отечества. КВ ужасу своему, они услышали следующий ответ: В«Что вы толкуете нам оВ немецком отечестве? МыВ работники, эксплуатируемые, вечно обманутые иВ утесненные вами, иВ все работники, кВ какойВ бы стране они ни принадлежали, эксплуатируемые иВ утесненные пролетарии целого мира — нам братья; всеВ же буржуа, притеснители, правители, опекуны, эксплуататоры — нам враги. Интернациональный лагерь рабочих — вот наше единственное отечество; интернациональный мир эксплуататоров — вот чуждая иВ враждебная нам странаВ».

И вВ доказательство искренности своих слов венские рабочие тутВ же послали поздравительную телеграмму В«кВ парижским братьям как пионерам всемирно-рабочего освобожденияВ».

Такой ответ венских рабочих, вытекший, помимо всех политических рассуждений, прямо изВ глубины народного инстинкта, наделал вВ свое время много шума в Германии, перепугал всех бюргеров-демократов, неВ исключая почтенного ветерана и предводителя этой партии, доктора Иоганна Якоби, иВ оскорбил неВ только их патриотические чувства, ноВ иВ государственную веру школы Лассаля иВ Маркса. Вероятно, поВ совету последнего г. Либкнехт, вВ настоящее время считающийся одним изВ глав социальных демократов Германии, ноВ тогда бывший еще сам членом бюргерско-демократической партии (покойной народной партии), тотчас отправился изВ Лейпцига вВ Вену для переговоров сВ венскими работниками, В«политическая бестактностьВ» которых дала повод кВ такому скандалу. Должно отдать ему справедливость, онВ действовал так успешно, что несколько месяцев спустя, а именно вВ августе 1868В года, наВ Нюренбергском конгрессе германских работников все представители австрийского пролетариата без всякого протеста подписали узкую патриотическую программу социально-демократической партии.

Но это самое обнаружило только глубокое различие, существующее между политическим направлением предводителей, более или менее ученых иВ буржуазных, этой партии иВ собственным революционным инстинктом германского или поВ крайней мере австрийского пролетариата. Правда, вВ Германии иВ вВ Австрии этот народный инстинкт, подавляемый иВ беспрестанно отклоняемый отВ своей настоящей цели пропагандою партии более политической, чем революционно-социальной, сВ 1868В года мало развился вперед иВ неВ мог перейти вВ сознание народное; зато вВ странах латинского племени, вВ Бельгии, вВ Испании, вВ Италии иВ особенно воВ Франции, свободный отВ этого гнета иВ отВ этого систематического развращения, онВ развился широко, наВ полной свободе иВ обратился действительно вВ революционное сознание городового иВ фабричного пролетариата^[2]

Как мыВ заметили выше, это сознание универсального характера социальной революции иВ солидарности пролетариата всех стран, так мало еще существующее между рабочими Англии, уже давно образовалось вВ среде французского пролетариата. ОнВ знал уже вВ девяностых годах, что, борясь заВ свое равенство иВ заВ свою свободу, онВ освобождает все человечество.

Эти великие слова, употребляемые ныне нередко как фразы, ноВ тогда искренно и глубоко прочувствованные, — свобода, равенство иВ братство всего человеческого рода — встречаются воВ всех революционных песнях того времени. Они легли в основание новой социальной веры иВ социально-революционной страсти французских работников, стали, так сказать, ихВ природою иВ определили, даже помимо их сознания иВ воли, направление ихВ мыслей, ихВ стремлений иВ ихВ предприятий. Всякий французский работник, когда делает революцию, вполне убежден, что делает ееВ не только для себя, ноВ для целого мира, иВ несравненно больше для мира, чем для себя. Напрасно политические позитивисты иВ радикалы-республиканцы вроде г. Гамбетты старались иВ стараются отклонить французский пролетариат отВ этого космополитического направления иВ уверить его, что онВ должен подумать об устройстве своих собственных, исключительно национальных дел, связанных с патриотическою идеею величия, славы иВ политического преобладания французского государства, обеспечить вВ нем свою собственную свободу иВ свое собственное благосостояние, прежде чем мечтать обВ освобождении всего человечества, целого мира. Усилия их, по-видимому, весьма благоразумны, ноВ тщетны — природы не переделаешь, аВ эта мечта стала природою французского пролетариата, иВ она выгнала изВ его воображения иВ сердца последние остатки государственного патриотизма.

Происшествия 1870—71В годов доказали это вполне. Да, воВ всех городах Франции пролетариат требовал поголовного вооружения иВ ополчения против немцев; иВ нет сомнения, что онВ осуществилВ бы это намерение, еслиВ бы неВ парализовал его, с одной стороны, подлый страх иВ повсеместная измена большинства буржуазного класса, предпочитавшего тысячу раз покориться пруссакам, чем дать оружие вВ руки пролетариата; аВ сВ другой стороны, систематически реакционное противодействие В«правительства народной защитыВ» вВ Париже иВ вВ провинции, оппозиция, стольВ же противонародная, диктатора, патриота Гамбетты.

Но, вооружаясь, насколько при таких обстоятельствах это было возможно, против немецких завоевателей, французские работники были твердо убеждены, что будут бороться столькоВ же заВ свободу иВ права немецкого пролетария, сколько иВ заВ свои собственные. Они заботились неВ оВ величии иВ чести французского государства, аВ о победе пролетариата над ненавистною военною силою, служащею против них вВ руках буржуазии орудием порабощения. Они ненавидели немецкие войска неВ потому, что они немецкие, аВ потому, что они войска. Войска, употребленные г. Тьером против Парижской Коммуны, были чисто французские; однако они совершили вВ несколько дней более злодеяний иВ преступлений, чем немецкие войска воВ все время войны. Для пролетариата отныне всякое войско, свое или чужое, равно враждебно, и французские работники это знают; поэтому ихВ ополчение отнюдь неВ было ополчением патриотическим.

Восстание Парижской Коммуны против версальского народного собрания и против спасителя отечества — Тьера, совершенное парижскими работниками вВ виду немецких войск, еще окружавших Париж, обнаруживает иВ объясняет вполне ту единственную страсть, которая ныне двигает французский пролетариат, для которого отныне нет иВ неВ может быть другого дела, другой цели иВ другой войны, кроме революционно-социальных.

Это, сВ другой стороны, вполне объясняет неистовое исступление, овладевшее сердцами версальских правителей иВ представителей, аВ также иВ неслыханные злодеяния, совершенные под ихВ прямым руководством иВ благословлением над побежденными коммунарами. ИВ вВ самом деле, сВ точки зрения государственного патриотизма, парижские работники совершили ужасное преступление: вВ виду немецких войск, еще окружавших Париж иВ только что разгромивших отечество, разбивших в прах его национальное могущество иВ величие, поразивших вВ самое сердце национальную честь, они, обуреваемые дикою космополитическою социально-революционною страстью, провозгласили окончательное разрушение французского государства, расторжение государственного единства Франции, несовместного сВ автономиею французских коммун. Немцы только уменьшили границы и силу ихВ политического отечества, аВ они захотели совсем убить его, иВ какВ бы для обнаружения этой изменнической цели свалили вВ прах Вандомскую колонну, величественную свидетельницу прошедшей французской славы!

С политически-патриотической точки зрения какое преступление могло сравниться сВ таким неслыханным святотатством! ИВ вспомните, что парижский пролетариат совершил его неВ случайно, неВ под влиянием каких-нибудь демагогов иВ неВ вВ одну из тех минут безумного увлечения, которые нередко встречаются вВ истории каждого народа, иВ особенно французского. Нет, вВ этот раз парижские работники действовали спокойно, сознательно. Это фактическое отрицание государственного патриотизма было, разумеется, выражением сильной народной страсти, ноВ страсти неВ мимолетной, аВ глубокой, можно сказать, обдуманной иВ уже обратившейся вВ народное сознание, страсти, раскрывшейся вдруг перед испуганным миром, как бездонная пропасть, готовая поглотить весь настоящий строй общества соВ всеми его учреждениями, удобствами, привилегиями иВ соВ всею цивилизациею…

Тут оказалось, сВ ясностью, стольВ же ужасною, сколько иВ несомненною, что отныне между диким, голодным пролетариатом, обуреваемым социально-революционными страстями иВ стремящимся неотступно кВ созданию иного мира наВ основании начал человеческой истины, справедливости, свободы, равенства иВ братства, — начал, терпимых вВ порядочном обществе разве только как невинный предмет риторических упражнений, — иВ между пресыщенным иВ образованным миром привилегированных классов, отстаивающих сВ отчаянною энергиею порядок государственный, юридический, метафизический, богословский иВ военно-полицейский, как последнюю крепость, охраняющую вВ настоящее время драгоценную привилегию экономической эксплуатации, — что между этими двумя мирами, говорю я, между чернорабочим людом и образованным обществом, соединяющим вВ себе, как известно, всевозможные достоинства, красоты иВ добродетели, всякое примирение невозможно.

Война наВ жизнь иВ наВ смерть! ИВ неВ вВ одной только Франции, аВ вВ целой Европе, и война эта может кончиться только решительною победою одной изВ сторон, решительным низложением другой. Или буржуазно-образованный мир должен укротить и поработить бунтующую народную стихию, дабы силою штыков, кнута или палки, благословенных, разумеется, каким-нибудь Богом иВ объясненных разумно наукою, заставить чернорабочие массы работать по-прежнему, что ведет прямо кВ полнейшему восстановлению государства вВ его искреннейшей форме, которая одна возможна в настоящее время, т. е. вВ форме военной диктатуры или императорства; илиВ же рабочие массы сбросят сВ себя окончательно ненавистное многовековое иго, разрушат вВ корне буржуазную эксплуатацию иВ основанную наВ ней буржуазную цивилизацию — а это значит торжество социальной революции, сокрушение всего, что называется государством.

Итак, государство, сВ одной стороны, социальная революция, сВ другой, - вот два полюса, антагонизм которых составляет самую суть настоящей общественной жизни вВ целой Европе, ноВ воВ Франции осязательнее, чем вВ какой-либо другой стране. Государственный мир, обнимающий всю буржуазию, включая, разумеется, иВ обмещанившееся дворянство, нашел свое средоточие, последнее убежище иВ последнюю защиту вВ Версале. Социальная революция, потерпевшая страшное поражение вВ Париже, ноВ отнюдь неВ уничтоженная иВ даже не побежденная, обнимая теперь, как иВ всегда, весь городской иВ фабричный пролетариат, начинает уже захватывать своею неустанною пропагандою иВ сельское население, поВ крайней мере, в Южной Франции, где эта пропаганда ведется иВ распространяется вВ самых широких размерах. ИВ вот это враждебное противоположение двух отныне непримиримых миров составляет вторую причину, поВ которой для Франции стало решительно невозможно сделаться вновь первостепенным, преобладающим государством.

Все привилегированные слои французского общества, без сомнения, желалиВ бы поставить свое отечество вновь вВ это блестящее иВ внушительное положение; но вместе сВ тем они доВ такой степени пропитаны страстью любостяжания, обогащения во чтоВ бы тоВ ниВ стало иВ антипатриотическим эгоизмом, что для осуществления патриотической цели они готовы, правда, принести вВ жертву имущество, жизнь, свободу пролетариата, ноВ неВ откажутся ниВ отВ одной изВ своих выгодных привилегий и скорее подвергнутся чужеземному игу, чем поступятся своею собственностью или согласятся наВ уравнение состояний иВ прав.

То, что делается теперь наВ наших глазах, вполне подтверждает это. Когда правительство г. Тьера официально объявило версальскому собранию оВ заключении окончательного договора сВ берлинским кабинетом, вВ силу чего немецкие войска должны будут очистить вВ сентябре еще занимаемые ими провинции Франции, большинство собрания, представляющее коалицию привилегированных классов во Франции, опустило головы; французские фонды, представляющие ихВ интересы еще действительнее, живее, — пали, как будто после государственной катастрофы… Оказалось, что ненавистное, насильственное иВ позорное для Франции присутствие победоносного немецкого воинства для привилегированных французских патриотов, представителей буржуазной доблести иВ буржуазной цивилизации, было утешением, опорой, спасением иВ что его предстоящее удаление однозначаще для них сВ осуждением наВ смерть.

Значит, странный патриотизм французской буржуазии ищет своего спасения в позорном покорении отечества. ТемВ же, кто еще может сомневаться вВ этом, укажем наВ любой консервативный французский журнал. Известно, доВ какой степени все оттенки реакционной партии, бонапартисты, легитимисты, орлеанисты, испуганы, взволнованы, взбешены избранием г. Бароде депутатом вВ Париже. НоВ кто такой этот Бароде? Один изВ многочисленных пошляков партии г. Гамбетты, консерватор по положению, поВ инстинкту иВ поВ направлению, только сВ демократическими иВ республиканскими фразами, отнюдь неВ мешающими, а напротив, чрезвычайно помогающими ныне исполнению самых реакционных мер, человек, одним словом, между которым иВ революцией нет иВ никогда неВ было ничего общего иВ который вВ 1870 иВ 1871В годах был одним изВ самых ревностных поборников буржуазного порядка вВ Лионе. НоВ онВ вВ настоящее время, как иВ много других буржуазных патриотов, находит для себя выгодным подвизаться под знаменем, отнюдь неВ революционным, г. Гамбетты. ВВ этом смысле онВ был избран Парижем вВ пику президенту республики Тьеру иВ монархическому псевдонародному собранию, царствующему вВ Версале. ИВ выбора этого ничтожного лица было достаточно, чтобы взбудоражить всю консервативную партию! ИВ знаетеВ ли, какой ихВ главный аргумент? Немцы!

Раскройте любой журнал иВ выВ увидите, как они грозят французскому пролетариату законным гневом князя Бисмарка иВ его императора, — каков патриотизм! ДаВ они просто зовут немцев наВ помощь против грозящей имВ французской социальной революции. ВВ своем дурацком испуге они приняли даже невинного Бароде за революционного социалиста.

Такое настроение французской буржуазии подает мало надежды наВ восстановление государственного могущества иВ преобладания Франции посредством патриотизма привилегированных классов.

Патриотизм французского пролетариата также неВ представляет много надежды. Границы его отечества расширились доВ того, что обнимают ныне пролетариат целого мира вВ противоположность всей буржуазии, неВ исключая, разумеется, иВ французской. Заявления Парижской Коммуны вВ этом смысле решительны; аВ симпатии, высказываемые ныне так ясно французскими работниками кВ испанской революции, особенно вВ Южной Франции, где обнаруживается явное стремление пролетариата кВ братскому соединению сВ испанским пролетариатом иВ даже кВ образованию сВ ним народной федерации, основанной наВ освобожденном труде иВ наВ коллективной собственности, наперекор всем национальным различиям иВ государственным границам, — эти симпатии и стремления, говорю я, доказывают, что собственно для французского пролетариата, такВ же как иВ для привилегированных классов, время государственного патриотизма прошло.

А при таком отсутствии патриотизма воВ всех слоях французского общества иВ при открытой ныне непримиримой войне, существующей между ними, как восстановить сильное государство? Тут все государственное уменье престарелого президента республики пропадет даром, иВ все ужасные жертвы, принесенные имВ наВ алтарь политического отечества, как напр., бесчеловечное избиение многих десятков тысяч парижских коммунаров сВ женщинами иВ детьми иВ стольВ же бесчеловечные высылки других десятков тысяч вВ Новую Каледонию, окажутся несомненно бесполезными жертвами.

Напрасно г. Тьер силится восстановить кредит, внутреннее спокойствие, старый порядок иВ военную силу Франции. Государственное здание, потрясенное и беспрестанно вновь потрясаемое вВ самой основе антагонизмом пролетариата и буржуазии, трещит, лопается иВ каждую минуту грозит падением. ГдеВ же такому старому, неизлечимо больному государству бороться сВ юным иВ доВ сих пор еще здоровым государством германским.

Отныне, повторяю я, роль Франции как первостепенной державы окончена. Время ееВ политического могущества прошло такВ же безвозвратно, как прошло время ее литературного классицизма, монархического иВ республиканского. Все старые основы государства вВ ней сгнили, иВ напрасно силится Тьер построить наВ них свою консервативную республику, т. е. старое монархическое государство сВ подновленною мнимо республиканскою вывескою. НоВ такВ же напрасно глава нынешней радикальной партии, г. Гамбетта, очевидный наследник г. Тьера, обещает построить новое государство, будтоВ бы искренне республиканское иВ демократическое, наВ основаниях будтоВ бы новых, потому что эти основания неВ существуют иВ существовать не могут.

В настоящее время серьезное, сильное государство может иметь только одно прочное основание — военную иВ бюрократическую централизацию. Между монархиею и самою демократическою республикою существует только одно существенное различие: вВ первой чиновный мир притесняет иВ грабит народ для вящей пользы привилегированных, имущих классов, аВ также иВ своих собственных карманов, воВ имя монарха; вВ республикеВ же онВ будет точно такВ же теснить иВ грабить народ для техВ же карманов иВ классов, только уже воВ имя народной воли. ВВ республике мнимый народ, народ легальный, будтоВ бы представляемый государством, душит иВ будет душить народ живой иВ действительный. НоВ народу отнюдь неВ будет легче, если палка, которою его будут бить, будет называться палкою народной.

Социальный вопрос, страсть социальной революции овладела ныне французским пролетариатом. ЕеВ нужно или удовлетворить, или обуздать иВ смирить; но удовлетвориться она может только тогда, когда рушится государственное насилие, этот последний оплот буржуазных интересов. Значит, никакое государство, какВ бы демократичны ниВ были его формы, хотяВ бы самая красная политическая республика, народная только вВ смысле лжи, известной под именем народного правительства, неВ вВ силах дать народу того, что ему надо, т. е. вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, без всякого вмешательства, опеки, насилия сверху, потому что всякое государство, даже самое республиканское иВ самое демократическое, даже мнимо народное государство, задуманное г. Марксом, вВ сущности своей неВ представляет ничего иного, как управление массами сверху вниз, посредством интеллигентного иВ поВ этому самому привилегированного меньшинства, будтоВ бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ.

Итак, удовлетворение народной страсти иВ народных требований для классов имущих иВ управляющих решительно невозможно; поэтому остается одно средство - государственное насилие, одним словом, Государство, потому что Государство именно иВ значит насилие, господство посредством насилия, замаскированного, если можно, аВ вВ крайнем случае бесцеремонного иВ откровенного. НоВ г. Гамбетта столькоВ же представитель буржуазных интересов, как иВ сам г. Тьер; наравне сВ ним онВ хочет сильного государства иВ безусловного господства среднего класса сВ присоединением, быть может, обуржуазившегося слоя рабочих, составляющего воВ Франции весьма незначительную часть всего пролетариата. Вся разница между ним иВ г. Тьером состоит вВ том, что последний, одержимый предубеждениями иВ предрассудками своего времени, ищет опоры иВ спасенья только в чрезвычайно богатой буржуазии иВ сВ недоверием смотрит наВ десятки или даже сотни тысяч новых претендентов наВ управление изВ мелкой буржуазии иВ изВ вышеупомянутого класса рабочих, стремящихся кВ буржуазии; вВ тоВ время как г. Гамбетта, отвергнутый высшими классами, доВ сих пор исключительно правившими Франциею, стремится основать свое политическое могущество, свою республикански-демократическую диктатуру именно наВ том огромном иВ чисто буржуазном большинстве, которое доВ сих пор оставалось вне выгод и почестей государственного управления.

Он уверен, впрочем, иВ мыВ думаем, совершенно справедливо, что лишь только ему удастся сВ помощью этого большинства овладеть властью, сами богатые классы, банкиры, крупные землевладельцы, купцы иВ промышленники, одним словом, все значительные спекуляторы, обогащающиеся более других народным трудом, обратятся кВ нему, признают его, вВ свою очередь, иВ будут искать его союза иВ дружбы, в которых онВ им, разумеется, неВ откажет, потому что как настоящий государственный человек онВ слишком хорошо знает, что никакое государство, иВ особенно сильное, не может существовать без ихВ союза иВ дружбы.

Это значит, что гамбеттовское государство будет стольВ же притеснительно и разорительно для народа, как иВ все его более откровенные, ноВ неВ более насильственные предшественники; иВ именно потому, что оно будет облечено в широкие демократические формы, оно сильнее иВ гораздо вернее будет гарантировать хищному иВ богатому меньшинству спокойную иВ широкую эксплуатацию народного труда.

Как государственный человек новейшей школы г. Гамбетта нисколько неВ боится самых широко-демократических форм, ниВ права поголовного избирательства. ОнВ лучше всякого знает, как мало вВ них ручательств для народа иВ как много, напротив, для эксплуатирующих его лиц иВ классов; онВ знает, что никогда правительственный деспотизм неВ бывает так страшен иВ так силен, как когда опирается наВ мнимое представительство мнимой народной воли.

Итак, еслиВ бы французский пролетариат мог увлечься обещаниями честолюбивого адвоката, еслиВ бы г. Гамбетте удалось уложить этот беспокойный пролетариат на прокрустову кровать своей демократической республики, то, нет сомнения, онВ успелВ бы восстановить французское государство воВ всем его прежнем величии и преобладании.

Но вВ том-то иВ дело, что эта попытка удаться ему неВ может. Нет теперь наВ свете такой силы, нет такого политического или религиозного средства, которое моглоВ бы задушить вВ пролетариате какойВ бы тоВ ни было страны, аВ особенно воВ французском пролетариате, стремление кВ экономическому освобождению иВ кВ социальному равенству. Что ниВ делай Гамбетта, грози онВ штыками, ласкай онВ словами, ему неВ справиться сВ богатырскою силою, скрывающейся ныне в этом стремлении, иВ никогда неВ удастся ему запрячь по-прежнему массы чернорабочих вВ блестящую государственную колесницу. Никакими цветами красноречия неВ успеет он забросать иВ сравнять пропасть, отделяющую безвозвратно буржуазию от пролетариата, положить конец отчаянной борьбе между ними. Эта борьба потребует употребления всех государственных средств иВ сил, так что для удержания заВ собою внешнего преобладания между европейскими государствами уВ французского государства неВ останется ниВ средств, ниВ сил. КудаВ же ему тягаться сВ империею Бисмарка!

Что ниВ говори иВ как ниВ хвастай французские государственные патриоты, Франция как государство осуждена отныне занимать скромное, весьма второстепенное место; мало того, она должна будет подчиниться верховному руководству, дружески-почтительному влиянию Германской империи, точно так, как доВ 1870В года итальянское государство подчинялось политике Французской империи.

Положение, пожалуй, довольно выгодное для французских спекуляторов, обретающих значительное утешение наВ всемирном рынке, ноВ отнюдь неВ завидное с точки зрения национального тщеславия, которым так преисполнены французские государственные патриоты. ДоВ 1870В можно было думать, что это тщеславие так сильно, что оно вВ состоянии бросить самых тесных иВ упорных поборников буржуазных привилегий вВ Социальную Революцию, лишьВ бы только избавить Францию отВ позора быть побежденною иВ покоренною немцами. НоВ уже после 1870В года этого никто ждать отВ них неВ будет; все знают, что они скорее согласятся наВ всякий позор, даже на подчинение немецкому покровительству, чем откажутся отВ своего прибыльного господства над своим собственным пролетариатом.

Не ясноВ ли, что французское государство никогда уже неВ восстановится вВ своем прежнем могуществе? НоВ значитВ ли это, что всемирная и, легко сказать, передовая роль Франции кончилась? Отнюдь нет; это значит только, что, потеряв безвозвратно свое величие как государство, Франция должна будет искать нового величия вВ Социальной Революции.

Но если неВ Франция, тоВ какое другое государство вВ Европе может состязаться с новою Германскою империею?

Разумеется, неВ Великобритания. Во-первых, Англия никогда, собственно, неВ была государством вВ строгом иВ новейшем смысле этого слова, т. е. вВ смысле военной, полицейской иВ бюрократической централизации. Англия представляет скорее федерацию привилегированных интересов, автономное общество, вВ котором преобладала сначала поземельная аристократия, аВ теперь вместе сВ нею преобладает аристократия денежная, ноВ вВ котором, точно такВ же, как воВ Франции, хотя иВ в несколько других формах, пролетариат ясно иВ грозно стремится кВ уравнению экономического состояния иВ политических прав.

Разумеется, влияние Англии наВ политические дела континентальной Европы было всегда велико, ноВ оно основывалось всегда гораздо более наВ богатстве, чем на организации военной силы. ВВ настоящее время, как всем известно, оно значительно уменьшилось. Еще тридцать лет тому назад оно неВ перенеслоВ бы так спокойно ни завоевания рейнских провинций немцами, ниВ восстановления русского преобладания наВ Черном море, ниВ похода русских вВ Хиву. Такая систематическая уступчивость с ееВ стороны доказывает несомненную иВ притом сВ каждым годом все более возрастающую политическую несостоятельность. Главная причина этой несостоятельности все тотВ же антагонизм чернорабочего мира сВ миром эксплуатирующей, политически господствующей буржуазии.

В Англии Социальная Революция гораздо ближе, чем думают, иВ нигде она неВ будет так ужасна, потому что нигде она неВ встретит такого отчаянного иВ так хорошо организованного сопротивления, как именно вВ ней.

Об Испании иВ Италии даже иВ говорить нечего. Никогда неВ сделаются они грозными, ниВ даже сильными государствами, неВ потому, чтобы уВ них неВ было материальных средств, аВ потому, что народный дух как той, так иВ другой влечет их неотвратимо кВ совершенно иной цели.

Испания, совращенная сВ своего нормального пути католическим изуверством и деспотизмом Карла VВ иВ Филиппа IIВ иВ обогатившаяся вдруг неВ народным трудом, а американским серебром иВ золотом, вВ XVI иВ XVII веках попробовала вынести наВ своих плечах незавидную честь насильственного основания всемирной монархии. Она дорого поплатилась заВ это. Время ееВ могущества было именно началом ееВ умственного, нравственного иВ материального обнищания. После короткого иВ неестественного напряжения всех сил, сделавшего ееВ страшною и ненавистною для целой Европы иВ даже успевшего остановить наВ минуту, ноВ только на одну минуту, прогрессивное движение европейского общества, она как будто вдруг надорвалась иВ впала вВ крайнюю степень отупения, расслабления иВ апатии, вВ которой иВ оставалась, окончательно опозоренная чудовищным иВ идиотским управлением Бурбонов, доВ тех пор пока Наполеон IВ своим хищническим вторжением вВ ееВ пределы неВ пробудил ееВ отВ двухвекового сна.

Оказалось, что Испания неВ умерла. Она спаслась отВ чужеземного ига чисто народным восстанием иВ доказала, что народные массы, невежественные иВ безоружные, вВ состоянии сопротивляться лучшим войскам вВ мире, если только они одушевлены сильною иВ единодушною страстью. Она доказала даже больше, аВ именно, что для сохранения свободы, силы иВ страсти народной невежество даже предпочтительнее буржуазной цивилизации.

Напрасно немцы кичатся иВ сравнивают свое национальное, ноВ далеко неВ народное восстание 1812 иВ 1813В годов сВ испанским. Испанцы восстали беззащитные против огромного могущества доВ тех пор непобедимого завоевателя; немцыВ же восстали против Наполеона лишь после совершенного поражения, нанесенного ему вВ России. ДоВ тех пор неВ было примера, чтобы какая-нибудь немецкая деревня или какой немецкий город посмел оказать хотя самое ничтожное сопротивление победоносным французским войскам. Немцы так привыкли кВ повиновению, этой первой государственной добродетели, что воля победителей становилась для них священна, как скоро они фактически заменяли волю домашних властей. Сами прусские генералы, сдавая одну заВ другой крепости, самые крепкие позиции иВ столицы, повторяли достопамятные иВ обратившиеся вВ пословицу слова тогдашнего берлинского коменданта: В«Спокойствие есть первая обязанность гражданинаВ».

Только один Тироль составил тогда исключение. ВВ Тироле Наполеон встретил действительно народное сопротивление. НоВ Тироль, как известно, составляет самую отсталую иВ необразованную часть Германии, иВ пример его неВ нашел подражателей ниВ вВ одной изВ других областей просвещенной Германии.

Народное восстание, поВ природе своей стихийное, хаотическое иВ беспощадное, предполагает всегда большую растрату иВ жертву собственности, своей иВ чужой. Народные массы наВ подобные жертвы всегда готовы; они потому иВ составляют грубую, дикую силу, способную кВ совершению подвигов иВ кВ осуществлению целей, по-видимому, невозможных, что, имея лишь очень мало или неВ имея вовсе собственности, они неВ развращены ею. Когда это нужно для обороны или для победы, они неВ остановятся перед истреблением своих собственных селений иВ городов, аВ так как собственность большею частью чужая, тоВ вВ них обнаруживается нередко положительная страсть кВ разрушению. Этой отрицательной страсти далеко неВ достаточно, чтобы подняться наВ высоту революционного дела; ноВ без нее последнее немыслимо, невозможно, потому что неВ может быть революции без широкого иВ страстного разрушения, разрушения спасительного иВ плодотворного, потому что именно изВ него иВ только посредством него зарождаются иВ возникают новые миры.

Такое разрушение несовместно сВ буржуазным сознанием, сВ буржуазною цивилизациею, потому что она вся построена наВ фанатическом богопочитании собственности. Бюргер или буржуа отдадут скорее жизнь, свободу, честь, ноВ неВ отступятся отВ своей собственности; самая мысль оВ посягательстве наВ нее, оВ разрушении ееВ для какойВ бы тоВ ниВ было цели кажется имВ святотатством; вот почему они никогда неВ согласятся наВ уничтожение своих городов иВ домов, даже когда это потребует защита края; иВ вот почему французские буржуа вВ 1870В году иВ немецкое бюргерство доВ самого 1813В года так легко поддавались счастливым завоевателям. МыВ видели, что обладания собственностью было достаточно, чтобы развратить французское крестьянство иВ убить вВ нем последнюю искру патриотизма.

Итак, чтобы сказать последнее слово оВ так называемом национальном восстаний Германии против Наполеона, повторим, во-первых, что оно воспоследовало только тогда, когда его уничтоженные войска бежали изВ России иВ когда прусские иВ другие немецкие корпуса, незадолго перед тем составлявшие часть наполеоновской армии, перешли наВ сторону русских; и, во-вторых, что даже иВ тогда вВ Германии неВ было собственно народного поголовного восстания, что города иВ села оставались спокойны по-прежнему, аВ образовались только вольные отряды молодых людей, большею частью студентов, которые тотчасВ же были включены вВ состав регулярного войска, что совершенно противно методу иВ духу народных восстаний. Одним словом, вВ Германии юные граждане или, точнее, верноподданные, возбужденные горячею проповедью своих философов иВ воспламененные песнями своих поэтов, вооружились для защиты иВ для восстановления германского государства, потому что именно вВ это время иВ пробудилась вВ Германии мысль оВ государстве пангерманском. Между тем испанский народ встал поголовно, чтобы отстоять против дерзкого иВ могучего похитителя свободу родины иВ самостоятельность народной жизни.

С тех пор Испания неВ засыпала, ноВ вВ продолжение 60В лет мучилась, отыскивая себе новые формы для новой жизни. Бедная, чего она неВ перепробовала! ОтВ абсолютной монархии, два раза восстановляемой, доВ конституции королевы Изабеллы, отВ Эспартеро доВ Нарваэса, отВ Нарваэса доВ Прима иВ отВ последнего доВ короля Амедея, Сагасты иВ Сорильи, она какВ бы хотела примерить всевозможные видоизменения конституционной монархии, иВ все оказались для нее тесными, разорительными, невозможными. Также невозможна оказывается теперь консервативная республика, т. е. господство спекуляторов, богатых собственников иВ банкиров под республиканскими формами. ТакоюВ же невозможностью окажется скоро иВ политическая мелкобуржуазная федерация, вроде швейцарской.

Испаниею овладел неВ наВ шутку черт революционного социализма. Андалузские иВ эстремадурские крестьяне, неВ спрашиваясь никого иВ неВ ожидая ничьих указаний, захватили уже иВ все далее захватывают земли прежних землевладельцев. Каталония иВ воВ главе ееВ Барселона громко заявляют свою независимость, свою автономию. Мадридский народ провозглашает федеральную республику иВ неВ соглашается подчинить революцию будущим указам учредительного собрания. ВВ северных провинциях, находящихся будтоВ бы воВ власти карлистской реакции, совершается явно Социальная Революция: провозглашаются фуэросы, независимость областей иВ общин, жгутся все судебные иВ гражданские акты; войско воВ всей Испании братается сВ народом иВ гонит своих офицеров. Началось всеобщее, публичное иВ частное, банкротство — первое условие социально-экономической революции.

Одним словом, разгром иВ распадение окончательное, иВ все это валится само собою, разбитое или раздробленное своею собственною гнилостью. Нет более ниВ финансов, ниВ войска, ниВ суда, ниВ полиции; нет государственной силы, нет государства, остается могучий, свежий народ, одержимый ныне единою социально-революционною страстью. Под коллективным руководством Интернационала иВ Союза Социальных Революционеров онВ сплочивает иВ организует свою силу иВ готовится наВ развалинах распадающегося государства иВ буржуазного мира основать собственный мир освобожденного работника-человека.

Италия стольВ же близка кВ Социальной Революции, как иВ сама Испания. ВВ ней также, несмотря наВ все старания конституционных монархистов иВ несмотря даже наВ геройские, ноВ тщетные усилия двух великих вождей, Маццини иВ Гарибальди, неВ принялась, даВ иВ никогда неВ примется идея государственности, потому что противна настоящему духу иВ всем современным инстинктивным стремлениям иВ материальным требованиям бесчисленного деревенского иВ городского пролетариата.

ТакВ же как Испания, Италия, утратившая уже очень давно и, главное, безвозвратно централистические, или единодержавные, предания древнего Рима, предания, сохранившиеся вВ книгах Данте, Макиавелли иВ вВ новейшей политической литературе, ноВ отнюдь неВ вВ живой памяти народа, — Италия, говорю я, сохранила только одну живую традицию абсолютной автономии даже неВ областей, аВ общины. КВ этому единственному политическому понятию, существующему собственно вВ народе, присоедините исторически-этнографическую разнородность областей, говорящих наВ диалектах столь различных, что люди одной области сВ трудом понимают, аВ иногда вовсе неВ понимают людей других областей. Понятно, стало быть, как далека Италия отВ осуществления новейшего политического идеала государственного единства. НоВ это отнюдь неВ значит, чтобы Италия была общественно разъединена. Напротив, несмотря наВ все различия, существующие вВ наречиях, обычаях иВ нравах, есть общий итальянский характер иВ тип, поВ которым выВ сейчас отличите итальянца отВ человека всякого другого племени, даже южного.

СВ другой стороны, действительная солидарность материальных интересов иВ удивительная тождественность нравственных иВ умственных стремлений самым тесным образом соединяют иВ сплочивают все итальянские области между собою. НоВ замечательно, что все эти интересы, равно как иВ эти стремления обращены именно против насильственного политического единства и, напротив, клонятся все кВ установлению единства общественного; так что можно сказать иВ доказать бесчисленными фактами изВ настоящей жизни Италии, что насильственно- политическое, или государственное, единство ееВ имело результатом общественное разъединение иВ что, вследствие того, разрушение новейшего итальянского государства будет иметь непременно результатом ееВ вольно-общественное соединение.

Все это относится, разумеется, собственно только кВ народным массам, потому что вВ высших слоях итальянской буржуазии, такВ же как иВ вВ других странах, сВ единством государственным создалось иВ теперь развивается иВ расширяется все более иВ более социальное единство класса привилегированных эксплуататоров народного труда.

Этот класс обозначается теперь вВ Италии общим именем консортерии. Консортерия обнимает весь официальный мир, бюрократический иВ военный, полицейский иВ судебный, весь мир больших собственников, промышленников, купцов иВ банкиров, всю официальную иВ официозную адвокатуру иВ литературу, аВ также весь парламент, правая сторона которого пользуется ныне всеми выгодами управления, аВ левая стремится захватить тоВ же самое управление вВ свои руки.

Итак, вВ Италии, как иВ везде, существует единый иВ нераздельный политический мир хищников, сосущих страну воВ имя государства иВ доведших ее, для вящей пользы последнего, доВ крайней степени нищеты иВ отчаяния.

НоВ нищета самая ужасная, даже когда она поражает многомиллионный пролетариат, неВ есть еще достаточный залог для революции. Человек одарен отВ природы изумительным и, право, иногда доводящим доВ отчаяния терпением, иВ черт знает, чего онВ неВ переносит, когда вместе сВ нищетой, обрекающей его наВ неслыханные лишения иВ медленную голодную смерть, онВ еще награжден тупоумием, тупостью чувств, отсутствием всякого сознания своего права иВ тем невозмутимым терпением иВ послушанием, которыми между всеми народами особенно отличаются восточные индейцы иВ немцы. Такой человек никогда неВ воспрянет; умрет, ноВ неВ взбунтуется.

НоВ когда онВ доведен доВ отчаяния, возмущение его становится уже более возможным. Отчаяние — острое, страстное чувство. Оно вызывает его изВ тупого, полусонного страдания иВ предполагает уже более или менее ясное сознание возможности лучшего положения, которого онВ только неВ надеется достигнуть.

ВВ отчаянии, наконец, долго оставаться неВ может никто; оно быстро приводит человека или кВ смерти, или кВ делу. КВ какому делу? Разумеется, кВ делу освобождения иВ завоевания условий лучшего существования. Даже немец вВ отчаянии перестает быть резонером; только надо много, очень много всякого рода обид, притеснений, страданий иВ зла, чтобы довести его доВ отчаяния.

НоВ иВ нищеты сВ отчаянием мало, чтобы возбудить Социальную Революцию. Они способны произвести личные или, много, местные бунты, ноВ недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически изВ глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного иВ освещенного рядом знаменательных происшествий, тяжелых иВ горьких опытов, — нужно общее представление оВ своем праве иВ глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера вВ это право. Когда такой идеал иВ такая вера вВ народе встречаются вместе сВ нищетою, доводящею его доВ отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка, иВ никакая сила неВ может ейВ воспрепятствовать.

Именно вВ таком положении находится итальянский народ. Нищета иВ претерпеваемые имВ всякого рода страдания ужасны иВ мало уступают нищете иВ страданиям, удручающим русский народ. НоВ вВ тоВ же самое время вВ итальянском пролетариате гораздо вВ большей степени, чем вВ нашем, развилось страстное революционное сознание, определяющееся вВ нем сВ каждым днем все яснее иВ сильнее. ОтВ природы умный иВ страстный, итальянский пролетариат начинает, наконец, понимать, чего ему надо иВ чего онВ должен хотеть для всецелого иВ всеобщего освобождения. ВВ этом отношении пропаганда Интернационала, которая повелась энергично иВ широко только вВ последние два года, оказала ему громадную услугу. Она именно дала ему, или, вернее, она возбудила вВ нем этот идеал, крупно начертанный глубочайшим инстинктом его, без которого, как мыВ сказали, народное восстание, каковыВ бы ниВ были страдания народа, решительно невозможно^[3]; она указала ему цель, которую онВ должен осуществить, иВ вместе сВ тем открыла ему пути иВ средства для организации народной силы.

Этот идеал представляет, разумеется, народу наВ первом плане конец нужды, конец нищеты иВ полное удовлетворение всех материальных потребностей посредством коллективного труда, для всех обязательного иВ для всех равного; потом — конец господам иВ всякому господству иВ вольное устройство народной жизни сообразно народным потребностям, неВ сверху вниз, как вВ государстве, ноВ снизу вверх, самим народом, помимо всех правительств иВ парламентов, вольный союз земледельческих иВ фабричных рабочих товариществ, общин, областей иВ народов; иВ наконец, вВ более отдаленном будущем общечеловеческое братство, торжествующее наВ развалинах всех государств.

Замечательно, что вВ Италии, равно как иВ вВ Испании, решительно неВ посчастливилось государственно-коммунистической программе Маркса, аВ напротив, приняли широко иВ страстно программу пресловутого Альянса, или Союза Социальных Революционеров, объявившую беспощадную войну всякому господству, правительственной опеке, начальству иВ авторитету.

При этих условиях народ может освободиться, построить свою собственную жизнь наВ самой широкой воле всех иВ каждого, ноВ отнюдь уже неВ может грозить свободе других народов; поэтому ниВ соВ стороны Испании, ниВ соВ стороны Италии завоевательной политики ждать нельзя, а, напротив, должно ожидать близкой Социальной Революции.

Маленькие государства, каковы Швейцария, Бельгия, Голландия, Дания иВ Швеция, также, именно поВ темВ же причинам, ноВ главным образом вследствие своей политической незначительности, никому неВ грозят, а, напротив, имеют много причин опасаться завоеваний соВ стороны новой Германской империи.

Остаются Австрия, Россия иВ прусская Германия. Упоминать обВ Австрии неВ значитВ ли говорить оВ неизлечимом больном, быстрыми шагами приближающемся кВ смерти? Эта империя, созданная путем династических связей иВ военного насилия, состоящая кВ томуВ же изВ четырех противуположных иВ друг друга мало любящих рас под преобладанием расы немецкой, единодушно ненавидимой тремя другими иВ числом своим едва равняющейся четвертой части всего населения, наполовинуВ же составленная изВ славян, требующих автономии иВ вВ последнее время распавшихся наВ два государства, мадьяро-славянское иВ германо-славянское, — такая империя, говорим мы, могла держаться, пока преобладал вВ ней военно-полицейский деспотизм. ВВ продолжение последних двадцати пяти лет она претерпела три смертельных удара. Первое поражение было ейВ нанесено революцией 1848В года, положившей конец старой системе иВ управлению князя Меттерниха. СВ тех пор она поддерживает дряхлое существование свое героическими средствами иВ самыми разнообразными конфортативами. ВВ 1849В году, спасенная императором Николаем, она под управлением надменного олигарха, князя Шварценберга, иВ славянофильствующего иезуита, графа Туна, редактора конкордата, бросилась искать спасения вВ самой отчаянной клерикальной иВ политической реакции иВ вВ водворении полнейшей иВ беспощаднейшей централизации воВ всех провинциях своих наперекор всем национальным различиям. НоВ второе поражение, нанесенное ейВ Наполеоном III вВ 1859В г., доказало, что военно-бюрократическая централизация ееВ спасти неВ может.

СВ тех пор она ударилась вВ либерализм. Вызвала изВ Саксонии неумелого иВ несчастного соперника князя (аВ тогда еще графа) Бисмарка, барона Бейста иВ стала отчаянно освобождать свои народы, но, освобождая их, хотела вместе сВ тем спасти иВ свое государственное единство, т. е. решить задачу просто неразрешимую.

Надо было вВ одно иВ тоВ же время удовлетворить четыре главные племени, населяющие империю, — славян, немцев, мадьяр иВ валахов^[4], которые неВ только чрезвычайно различны поВ своей природе, поВ своим языкам, равно как иВ поВ различным характерам иВ степеням культуры, ноВ даже относятся друг кВ другу большею частью враждебно иВ поэтому могли иВ могут быть удержаны вВ государственной связи только посредством правительственного насилия.

Надо было удовлетворить немцев, большинство которых, стремясь кВ завоеванию самой либерально-демократической конституции, вместе сВ тем требуют настоятельно иВ громко, чтобы заВ ними было оставлено древнее право наВ государственное преобладание вВ австрийской монархии, несмотря наВ то, что они вместе сВ евреями составляют только четвертую часть всего ееВ населения.

НеВ естьВ ли это новое доказательство той истины, которую мыВ неутомимо отстаиваем вВ убеждении, что отВ всеобщего уразумения ееВ зависит скорейшее разрешение всех социальных задач; аВ именно, что государство, всякое государство, будь оно облечено вВ самые либеральные иВ демократические формы, непременно основано наВ преобладании, наВ господстве, наВ насилии, т. е. наВ деспотизме, скрытом, если хотите, ноВ тем более опасном.

Немцы, государственники иВ бюрократы, можно сказать, отВ природы, опирают свои претензии наВ своем историческом праве, т. е. наВ праве завоевания иВ давности, сВ одной стороны, аВ сВ другой, наВ мнимом превосходстве своей культуры. ВВ конце этого предисловия мыВ будем иметь случай показать, как далеко простираются ихВ претензии. Теперь ограничимся австрийскими немцами, хотя очень трудно отделить ихВ претензии отВ общегерманских.

Австрийские немцы вВ последние годы скрепя сердце поняли, что имВ надо отказаться, поВ крайней мере наВ первое время, отВ преобладания над мадьярами, заВ которыми они признали, наконец, право наВ самостоятельное существование. ИзВ всех племен, населяющих Австрийскую империю, мадьяры после немцев самый государственный народ: несмотря наВ жесточайшие гонения иВ наВ самые крутые меры, которыми вВ продолжение девяти лет, отВ 1850В доВ 1859, австрийское правительство силилось сломать ихВ упорство, они неВ только неВ отказались отВ своей национальной самостоятельности, ноВ отстаивали иВ отстояли свое право, поВ ихВ мнению, равноВ же историческое, наВ государственное преобладание над всеми другими племенами, населяющими вместе сВ ними Венгерское королевство, несмотря наВ то, что сами составляют неВ много более третьей части всего королевства^[5].

Таким образом несчастная Австрийская империя распалась наВ два государства почти одинаковой силы иВ соединенные только под одною короною — наВ государство цислейтанское, или славяно-немецкое, сВ 20500000В жителей (изВ которых 7200000В немцев иВ евреев, 11500000В славян иВ около 1800В 000В итальянцев иВ других племен) иВ наВ государство транслейтанское, венгерское или мадьяро-славяно-румыно-немецкое.

Замечательно то, что ниВ одно изВ этих двух государств даже вВ своем внутреннем составе неВ представляет никаких залогов ниВ настоящей, ниВ даже будущей силы.

ВВ Венгерском королевстве, несмотря наВ либеральную конституцию иВ наВ несомненную ловкость мадьярских правителей, борьба рас, эта коренная болезнь австрийской монархии, нисколько неВ утихла. Большинство населения, подчиненное мадьярам, неВ любит ихВ иВ никогда неВ согласится добровольно нести ихВ иго, вследствие чего между ним иВ мадьярами происходит беспрерывная борьба, причем славяне опираются наВ турецких славян, аВ румыны наВ братское население вВ Валахии, Молдавии, Бессарабии иВ Буковине; мадьяры, составляющие только одну треть населения, поневоле должны искать опоры иВ покровительства вВ Вене; аВ императорская Вена, которая неВ может переварить мадьярского отторжения, питает, равно как иВ все одряхлевшие иВ падшие династические правительства, тайную надежду наВ чудесное восстановление утраченного могущества, чрезвычайно рада этим внутренним раздорам, неВ позволяющим Венгерскому королевству установиться, иВ втайне разжигает славянские иВ румынские страсти против мадьяр. Мадьярские правители иВ политические люди это знают иВ вВ отплату, сВ своей стороны, поддерживают тайное сношение сВ князем Бисмарком, который, предвидя неизбежную войну против Австрийской империи, обреченной наВ гибель, заигрывает сВ мадьярами.

Цислейтанское, или германо-славянское, государство находится вВ положении ничуть неВ лучшем. Тут немного больше семи миллионов немцев, включая евреев, заявляют претензию управлять одиннадцатью сВ половиною миллионами славян.

Претензия эта, разумеется, странная. Можно сказать, что сВ самых древних времен исторической задачей немцев было завоевывать славянские земли, истреблять, покорять иВ цивилизовать, т. е. немечить или мещанить славян. Отсюда возникла между обоими племенами глубокая историческая иВ взаимная ненависть, обусловленная сВ обеих сторон специальным положением каждой.

Славяне ненавидят немцев, как ненавидят всех победителей народы завоеванные, ноВ неВ примирившиеся иВ вВ душе своей неВ покорившиеся. Немцы ненавидят славян, как господа ненавидят обыкновенно своих рабов; ненавидят ихВ заВ ненависть, которую они, немцы, заслужили соВ стороны славян; ненавидят ихВ заВ туВ невольную иВ беспрестанную боязнь, которую возбуждают вВ них неугасимая мысль иВ надежда славян наВ освобождение.

Как все завоеватели чужой земли иВ покорители чужого народа, немцы вВ одно иВ тоВ же время совершенно несправедливо иВ ненавидят, иВ презирают славян. МыВ сказали, заВ что они ихВ ненавидят, презираютВ же они ихВ заВ то, что славяне неВ умели иВ неВ хотели онемечиваться. Замечательно, что прусские немцы самым серьезным образом иВ горько упрекают австрийских немцев иВ обвиняют австрийское правительство чутьВ ли неВ вВ измене заВ то, что они неВ умели онемечить славян. Это, поВ ихВ убеждению, даВ иВ вВ самом деле, составляет величайшее преступление против общенемецких патриотических интересов, против пангерманизма.

Угрожаемые, или, вернее, уже теперь отовсюду гонимые, неВ совсем раздавленные этим ненавистным для них пангерманизмом, австрийские славяне, заВ исключением поляков, противупоставили ему другую отвратительнейшую нелепость, другой неВ менее свободопротивный иВ народоубийственный идеал — панславизм^[6].

МыВ неВ утверждаем, чтобы все австрийские славяне, даже помимо поляков, поклонялись этому стольВ же уродливому, сколько иВ опасному идеалу, кВ которому, заметим мимоходом, между турецкими славянами, несмотря наВ все происки русских агентов, беспрестанно шляющихся между ними, проявляется чрезвычайно мало симпатии. НоВ тем неВ менее верно, что чаяние избавления иВ избавителя отВ Петербурга довольно сильно распространено между австрийскими славянами. Страшная и, прибавим, совершенно законная ненависть довела ихВ доВ такой степени безумия, что, позабыв или неВ зная всех бедствий, претерпеваемых Литвою, Польшею, Малороссией), даВ иВ самим великорусским народом под деспотизмом московским иВ петербургским, они стали ждать спасения отВ нашего всероссийски-царского кнута!

Что такие нелепые ожидания могли развиться вВ славянских массах, удивляться неВ следует. Они неВ знают истории, неВ знают также иВ внутреннего состояния России, они слышали только, что наВ смех иВ наперекор немцам образовалась огромная, будтоВ бы чисто славянская империя, доВ такой степени могущественная, что перед нею дрожат ненавистные немцы. Немцы дрожат, следовательно, славянам надо радоваться; немцы ненавидят, значит, славяне должны любить.

Все это очень естественно. НоВ странно, грустно иВ непростительно, что среди образованного класса вВ австрийско-славянских землях создалась целая партия, воВ главе которой стоят люди опытные, умные, сведущие иВ открыто проповедуют панславизм или, поВ крайней мере, вВ смысле иных, освобождение славянских племен посредством могучего вмешательства русской империи, аВ вВ смысле других — даже создание великого царства славянского под державою русского царя.

Замечательно, доВ какой степени эта проклятая немецкая цивилизация, поВ существу своему буржуазная иВ потому государственная, успела проникнуть вВ души даже патриотов славянских. Они родились вВ онемечившемся буржуазном обществе, учились вВ немецких школах иВ университетах, привыкли думать, чувствовать, хотеть по-немецки иВ сталиВ бы совершенными немцами, еслиВ бы цель, которую они преследуют, неВ была антинемецкая: немецкими путями иВ средствами они хотят, думают освободить славян из-под немецкого ига. НеВ понимая, поВ своему немецкому воспитанию, другого способа освобождения, как посредством образования славянских государств или единого могущественного славянского государства, они задаются иВ целью совершенно немецкою, потому что новейшее государство, централистическое, бюрократическое иВ полицейско-военное, вроде, например, новой Германской или всероссийской империи, есть создание чисто немецкое; вВ России оно было прежде сВ примесью татарского элемента, ноВ заВ татарскою любезностью, право, иВ вВ Германии теперь дела неВ станет.

ПоВ всей природе иВ поВ всему существу своему славяне решительно племя неВ политическое, т. е. неВ государственное. Напрасно чехи поминают свое великое царство Моравское, аВ сербы царство Душана. Все это или эфемерные явления, или древние басни. Верно то, что ниВ одно славянское племя само собой неВ создало государства.

Польская монархия-республика создалась под двойным влиянием германизма иВ латинизма после совершенного поражения, нанесенного крестьянскому народу (хлопам), иВ после рабского покорения его под иго шляхты, которая, поВ свидетельству иВ поВ мнению многих польских историков иВ писателей (между прочим Мицкевича), неВ была даже славянского происхождения.

Богемское, или чешское, королевство было слеплено чисто поВ образу иВ подобию немецкому, под прямым влиянием немцев, вследствие чего Богемия так рано стала органическим членом, неотрывною частью Германской империи.

Ну, аВ историю образования всероссийской империи все знают; тут участвовали иВ татарский кнут, иВ византийское благословение, иВ немецкое чиновно-военное иВ полицейское просвещение. Бедный великорусский народ, аВ потом иВ другие народы, малороссийский, литовский иВ польский, присоединенные кВ ней, участвовали вВ ееВ создании только своею спиною.

Итак, несомненно, что славяне никогда сами собой, своею собственною инициативой государства неВ слагали. АВ неВ слагали они его потому, что никогда неВ были завоевательным племенем. Только народы завоевательные создают государство иВ создают его непременно себе вВ пользу, вВ ущерб покоренным народам.

Славяне были поВ преимуществу племенем мирным иВ земледельческим. Чуждые воинственного духа, которым одушевлялись германские племена, они были поВ этому самому чужды тем государственным стремлениям, которые сВ ранних пор проявились вВ германцах. Живя отдельно иВ независимо вВ своих общинах, управляемых поВ патриархальному обычаю стариками, впрочем, наВ основании выборного начала иВ пользуясь все одинаково общинною землею, они неВ имели иВ неВ знали дворянства, неВ имели даже сВ собой касты жрецов, были все равны между собою, осуществляя, правда, еще только вВ патриархальном и, следовательно, вВ самом несовершенном виде идею человеческого братства. НеВ было постоянной политической связи между общинами. НоВ когда угрожала общая опасность, например, нападение чужеземного племени, они временно заключали оборонительный союз, иВ лишь только опасность миновала, эта тень политического соединения исчезала. Значит, неВ было иВ неВ могло быть славянского государства. НоВ существовала зато связь общественная, братская между всеми славянскими племенами, вВ высшей степени гостеприимными.

Естественно, что при такой организации славяне должны были оказаться беззащитными против нападений иВ захватов воинственных племен, особенно германцев, стремившихся распространить повсюду свое господство… Славяне были отчасти истреблены, большеюВ же частью покорены турками, татарами, мадьярами, аВ главным образом немцами.

СоВ второй половины ХВ века начинается мученическая история ихВ рабства, ноВ неВ только мученическая, аВ также иВ героическая. ВВ многовековой, беспрерывной иВ упорной борьбе против завоевателей они пролили много крови заВ свою земскую волю. Уже вВ XIВ веке мыВ встречаем два факта: всеобщее восстание славянских язычников, обитавших между Одером, Эльбою иВ Балтийским морем, против немецких рыцарей иВ попов иВ стольВ же знаменательное возмущение великопольских хлопов против шляхетского господства. Затем доВ XVВ века продолжалась борьба мелкая, незаметная, ноВ беспрерывная западных славян против немцев, южных против турок, северо-восточных против татар.

ВВ XVВ веке мыВ встречаем великую иВ наВ этот раз победоносную, аВ также чисто народную революцию чешских гуситов. Оставляя вВ стороне ихВ религиозный принцип, который, однако, заметим мимоходом, был несравненно ближе кВ началу человеческого братства иВ народной свободы, чем принцип католический иВ последовавший заВ ним протестантский принцип, — мыВ обратим внимание наВ чисто социальный иВ противогосударственный характер этой революции. Это был бунт славянской общины против немецкого государства.

ВВ XVII веке, вследствие целого ряда измен пражского полуонемеченного мещанства, гуситы претерпели окончательное поражение. Почти половина чешского народонаселения была истреблена, иВ земли отданы колонистам изВ Германии. Немцы иВ вместе сВ ними иВ иезуиты восторжествовали, иВ вВ продолжение двух веков сВ лишком после этого кровавого поражения западно-славянский мир оставался неподвижен, нем под гнетом католической церкви иВ восторжествовавшего германизма. ВВ тоВ же самое время южные славяне влачили рабскую долю под преобладанием мадьярского племени или под игом турецким. НоВ зато славянский бунт воВ имя техВ же народно-общинных начал воспрянул наВ северо-востоке.

НеВ говоря уже обВ отчаянной борьбе Великого Новгорода, Пскова иВ других областей против царей московских вВ XVI веке, ниВ оВ союзном ополчении великорусского земства против польского короля, иезуитов, московских бояр иВ вообще против преобладания Москвы вВ начале XVII века, вспомним знаменитое восстание малороссийского иВ литовского населения против польской шляхты, аВ вслед заВ ним еще более решительное восстание приволжского крестьянства под предводительством Степана Разина; наконец, сто лет спустя, неВ менее знаменательный бунт Пугачева. ИВ воВ всех этих чисто народных движениях, восстаниях иВ бунтах мыВ находим туВ же ненависть кВ государству, тоВ же стремление кВ созданию вольно- общинного крестьянского мира.

Наконец, XIX век может быть назван веком общего пробуждения для славянского племени. ОВ Польше иВ говорить нечего. Она никогда неВ засыпала, потому что соВ времени разбойнического похищения ееВ свободы, правда, неВ народной, аВ шляхетской иВ государственной, соВ времени ееВ разделения между тремя хищническими державами она неВ переставала бороться, и, что ниВ делай Муравьевы иВ Бисмарк, она будет бунтовать, пока неВ добунтуется доВ свободы. КВ несчастью для Польши, руководящие партии ее, доВ сих еще преимущественно шляхетские, неВ умели отказаться отВ своей государственной программы иВ вместо того чтобы искать освобождения иВ обновления своей родины вВ социальной революции, повинуясь древним преданиям, ищут ихВ тоВ вВ покровительстве какого-нибудь Наполеона, тоВ вВ союзе сВ иезуитами иВ австрийскими феодалами.

НоВ вВ нашем веке пробудились также иВ западные, иВ южные славяне. Наперекор всем немецким политическим, полицейским иВ цивилизаторским усилиям, Богемия после трехвекового сна воспрянула вновь как страна чисто славянская иВ стала естественным средоточием для всего западно-славянского движения. ТемВ же самым стала турецкая Сербия для движения южно- славянского.

НоВ вместе сВ возрождением славянских племен возбуждается вопрос чрезвычайно важный и, можно сказать, роковой.

Каким образом должно совершиться это славянское возрождение? ДревнимВ ли путем государственного преобладания или путем действительного освобождения всех народов, поВ крайней мере европейских, освобождения всего европейского пролетариата отВ всякого ига, иВ прежде всего отВ ига государственного?

ДолжныВ ли иВ могутВ ли славяне избавиться отВ чужеземного, главным образом отВ немецкого ига, наиболее для них ненавистного, прибегая, вВ свою очередь, кВ немецкому методу завоевания, захвата иВ принуждения завоеванных народных масс кВ ненавистному им, прежде немецкому, теперьВ же славянскому верноподданичеству, или только путем солидарного восстания всего европейского пролетариата, посредством Социальной Революции?

Все будущее славян зависит отВ того, какой изВ этих двух путей они выберут. НаВ которыйВ же изВ них они должны решиться?

ПоВ нашему убеждению, поставить этот вопрос — значит разрешить его. Вопреки премудрому изречению царя Соломона, старое никогда неВ повторяется. Новейшее государство, только вполне осуществившее древнюю идею господства, точно такВ же, как христианство осуществляет последнюю форму богословского верования или религиозного рабства; государство бюрократическое, военно-полицейское иВ централистическое, стремящееся поВ самой необходимости своего внутреннего существа захватывать, покорять, душить все, что вокруг него существует, живет, движется, дышит; это государство, нашедшее последнее выражение свое вВ пангерманской империи, отживает ныне свой век. Его дни сочтены, иВ отВ падения его все народы ждут своего окончательного избавления.

Неужели славянам суждено повторить человеконенавистный, народоненавистный, уже теперь осужденный историею ответ? ИВ для чегоВ же? Чести нет никакой; напротив — преступление, бесславие, проклятие современников иВ потомков. Или славянам стало завидно, что немцы заслужили ненависть всех остальных народов Европы? Или имВ нравится роль всемирного Бога? Черт побери всех славян, соВ всею ихВ военною будущностью, если после многолетнего рабства, мучения, молчания они должны принести человечеству новые цепи!

АВ польза для славян какая? Какая может быть польза для славянских народных масс отВ образования великого славянского государства? ВВ таких государствах есть выгода несомненная, ноВ только неВ для многомиллионного пролетариата, аВ для привилегированного меньшинства, поповского, дворянского, буржуазного или, пожалуй, хотя интеллектуального, т. е. такого, которое, воВ имя своей патентованной учености иВ своего мнимо умственного превосходства, считает себя призванным заправлять массами; выгода есть для нескольких тысяч притеснителей, палачей иВ эксплуататоров пролетариата. Для самого пролетариата, для чернорабочих масс чем обширнее государство, тем тяжелее цепи иВ тем теснее тюрьма.

МыВ сказали иВ доказали выше, что общество неВ может быть иВ оставаться государством, если неВ сделается завоевательным государством. ТаВ самая конкуренция, которая наВ экономическом поле уничтожает иВ поглощает небольшие иВ даже средние капиталы, фабричные заведения, поземельные владения иВ торговые дома вВ пользу огромных капиталов, фабрик, имуществ иВ торговых домов, уничтожает иВ поглощает маленькие иВ средние государства вВ пользу империй. Отныне всякое государство, если оно хочет существовать неВ наВ бумаге только иВ неВ поВ милости его соседей, пока имВ угодно терпеть его существование, ноВ действительно, самостоятельно, независимо, должно непременно быть завоевательным.

НоВ быть завоевательным государством значит быть вынужденным держать вВ насильном подчинении много миллионов чужого народа. Для этого необходимо развитие громадной военной силы. АВ где торжествует военная сила, прощай, свобода! Особенно прощай, воля иВ благоденствие рабочего народа. ИзВ этого следует, что образование великого славянского государства есть неВ что иное, как образование громадного славяно-народного рабства.

В«Но, — ответят нам славянские государственники, — мыВ неВ хотим одного великого славянского государства, мыВ желаем только образования нескольких чисто славянских государств средней величины как необходимого залога для независимости славянских народовВ». НоВ это мнение противно логике иВ историческим фактам, силе вещей; никакое государство средней величины существовать самостоятельно теперь неВ может. Значит, или славянских государств неВ будет, или будет одно громадное иВ всепоглощающее государство панславистское, кнутовое, С.- Петербургское.

ДаВ иВ можетВ ли славянское государство бороться против громадного могущества новой пангерманской империи, если оно само неВ будет стольВ же громадно иВ стольВ же могущественно? Рассчитывать наВ дружное действие многих отдельных государств, связанных одними интересами, никогда неВ следует; во-первых, потому что соединение разнородных организаций иВ сил, хотяВ бы равнялось или даже превышало поВ числу сил противников, все-таки слабее последних, потому что последние однородны иВ организация их, повинующаяся одной мысли, одной воле, крепче иВ проще; во-вторых, потому что никогда неВ следует рассчитывать наВ дружное содействие многих держав, даже иВ тогда, когда ихВ собственные интересы требуют такого союза. Правители государств, точно такВ же как иВ простые смертные, большею частью поражены слепотою, мешающею имВ видеть заВ интересом иВ заВ страстями минуты существенные требования ихВ собственного положения.

ВВ 1863В прямым интересом Франции, Англии, Швеции иВ даже Австрии было вступиться заВ Польшу против России, однако никто неВ вступился. ВВ 1864В интерес еще более прямой предписывал Англии, Франции, особенно Швеции иВ даже России вступиться заВ Данию, угрожаемую прусско-австрийским, вВ сущностиВ же, прусско-германским завоеванием, иВ опять никто неВ вступился. Наконец, вВ 1870В Англия, Россия иВ Австрия, неВ говоря оВ маленьких северных государствах, должны были вВ своем очевидном интересе остановить торжественное вторжение прусско-германских войск воВ Францию доВ самого Парижа иВ чуть неВ доВ самого юга; ноВ иВ наВ этот раз никто неВ вмешался, аВ только когда создалось новое, всем грозящее германское могущество, державы поняли, что должны были вмешаться, ноВ было уже поздно.

Значит, наВ правительственный умВ соседних держав рассчитывать неВ должно, надо рассчитывать наВ свои собственные силы, иВ эти силы должны, поВ крайней мере, равняться силам противника. Стало быть, ниВ одно славянское государство, взятое отдельно, неВ будет вВ состоянии противиться напору пангерманской империи.

НоВ нельзяВ ли будет противупоставить пангерманской централизации панславянскую федерацию, т. е. союз самостоятельных славянских государств или штатов, вроде Северо- Американского или Швейцарского? ИВ наВ этот вопрос мыВ должны отвечать отрицательно.

Во-первых, чтобы какой-нибудь союз мог состояться, необходимо, чтобы всероссийская империя рушилась, чтобы она распалась наВ много отдельных иВ друг отВ друга независимых иВ только федеративно друг сВ другом связанных государств, потому что соблюдение независимости иВ свободы небольших или даже средних славянских государств вВ таком федеративном союзе сВ такою громадною империею просто немыслимо.

Положим даже, что петербургская империя распадется наВ большее или меньшее число вольных штатов иВ что организованные, сВ своей стороны, как самостоятельные государства Польша, Богемия, Сербия, Болгария иВ т.В д. образовали вместе сВ этими новыми русскими штатами великую славянскую федерацию. ИВ вВ таком случае, утверждаем мы, эта федерация неВ будет вВ состоянии бороться против пангерманской централизации поВ той простой причине, что военно-государственная сила будет всегда наВ стороне централизации.

Федерация штатов может доВ некоторой степени гарантировать буржуазную свободу, ноВ государственно-военной силы создать неВ может потому именно, что она федерация; государственная сила требует непременно централизации. Нам укажут наВ пример Швейцарии иВ Соединенных Штатов Америки. НоВ Швейцария именно ради увеличения своих военных иВ государственных сил стремится теперь явным образом кВ централизации, аВ федерация остается поныне возможною вВ Северной Америке потому только, что наВ американском континенте вВ соседстве сВ великою республикою нет ниВ одного могучего централизованного государства вроде России, Германии или Франции.

Итак, чтобы противодействовать наВ государственном или политическом поприще торжествующему пангерманизму, остается одно только средство — создать панславянское государство. Средство воВ всех других: отношениях чрезвычайно невыгодное для славян, потому что оно непременно повлечет заВ собою общее славянское рабство под всероссийским кнутом. НоВ верноВ ли оно, поВ крайней мере, вВ отношении кВ своей цели, т. е. низложению германского могущества иВ покорению немцев панславянскому, т. е. петербурго- императорскому игу?

Нет, неВ только неВ верно, ноВ даже, наверное, недостаточно. Правда, немцев вВ Европе всего 50В миллионов сВ половиною (включая, разумеется, 9В миллионов австрийских немцев). НоВ положим, что мечта немецких патриотов сбылась окончательно иВ что вВ состав Германской империи вошлиВ бы вся фламандская часть Бельгии, Голландия, немецкая Швейцария, вся Дания иВ даже Швеция сВ Норвегией, что вместе составляет народонаселение немного более 15В миллионов. НуВ чтоВ же? иВ тогда немцев будет вВ Европе много-много 66В миллионов, аВ славян считается около 90В миллионов. Значит, вВ количественном отношении славяне сильнее немцев, иВ несмотря наВ то, что вВ количественном отношении славянское население Европы превосходит почти наВ треть германское, мыВ все-таки утверждаем, что никогда панславянское государство неВ сравняется могуществом иВ настоящею государственно-военною силою сВ империей пангерманской. Почему? Потому что вВ немецкой крови, вВ немецком инстинкте, вВ немецкой традиции есть страсть государственного порядка иВ государственной дисциплины, вВ славянахВ же неВ только нет этой страсти, ноВ действуют иВ живут страсти совершенно противные; поэтому, чтобы дисциплинировать их, надо держать ихВ под палкою, вВ тоВ время как всякий немец сВ убеждением свободно съел палку. Его свобода состоит именно вВ том, что онВ вымуштрован иВ охотно преклоняется перед всяким начальством.

Притом немцы народ серьезный иВ работящий, они учены, бережливы, нарядливы, отчетливы иВ расчетливы, что неВ мешает им, когда надо, аВ именно, когда того хочет начальство, отлично драться. Они доказали это вВ последних войнах. КВ томуВ же ихВ военная иВ административная организация доведена доВ наивозможнейшей степени совершенства, степени, которой никакой другой народ никогда неВ достигнет. Так вообразимоВ ли, чтоб славяне могли состязаться сВ ними наВ поле государственности!

Немцы ищут жизни иВ свободы вВ государстве; для славянВ же государство есть гроб. Славяне должны искать своего освобождения вне государства, неВ только вВ борьбе против немецкого государства, ноВ воВ всенародном бунте против всякого государства, вВ Социальной Революции.

Славяне могут освободить себя, могут разрушить ненавистное имВ немецкое государство неВ тщетными стремлениями подчинить, вВ свою очередь, немцев своему преобладанию, сделать ихВ рабами своего славянского государства, аВ только призывом ихВ кВ общей свободе иВ кВ общему человеческому братству наВ развалинах всех существующих государств. НоВ государства сами неВ валятся; ихВ может только повалить всенародная иВ всеплеменная, интернациональная Социальная Революция.

Организировать народные силы для совершения такой революции — вот единственная задача людей, искренно желающих освобождения славянского племени из-под многолетнего ига. Эти передовые люди должны понять, что тоВ самое, что вВ прошедшие времена составляло слабость славянских народов, аВ именно ихВ неспособность образовать государство, вВ настоящее время составляет ихВ силу, ихВ право наВ будущность, дает смысл всем ихВ настоящим народным движениям. Несмотря наВ громадное развитие новейших государств иВ вследствие этого окончательного развития, доведшего, впрочем, совершенно логически иВ сВ неотвратимою необходимостью самый принцип государственности доВ абсурда, стало ясно, что дни государств иВ государственности сочтены иВ что приближаются времена полного освобождения чернорабочих масс иВ ихВ вольной общественной организации снизу вверх, без всякого правительственного вмешательства изВ вольных экономических, народных союзов, помимо всех старых государственных границ иВ всех национальных различий, наВ одном основании производительного труда, совершенно очеловеченного иВ вполне солидарного при всем своем разнообразии.

Передовые славянские люди должны наконец понять, что время невинной игры вВ славянскую филологию прошло иВ что нет ничего нелепее иВ вместе вреднее, народоубийственнее, как ставить идеалом всех народных стремлений мнимый принцип национальности. Национальность неВ есть общечеловеческое начало, аВ есть исторический, местный факт, имеющий несомненное право, как все действительные иВ безвредные факты, наВ общее признание. Всякий народ или даже народец имеет свой характер, свою особую манеру существовать, говорить, чувствовать, думать иВ действовать; иВ этот характер, эта манера, составляющие именно суть национальности, суть результаты всей исторической жизни иВ всех условий жизни народа.

Всякий народ, точно такВ же как иВ всякое лицо, есть поневоле то, что онВ есть иВ имеет несомненное право быть самим собою. ВВ этом заключается все так называемое национальное право. НоВ если народ или лицо существуют вВ таком виде иВ неВ могут существовать вВ другом, изВ этого неВ следует, чтобы они имели право иВ что для них былоВ бы полезно ставить — одному свою национальность, другому свою индивидуальность как особые начала иВ чтобы они должны были вечно возиться сВ ними. Напротив, чем меньше они думают оВ себе иВ чем более проникаются общечеловеческим содержанием, тем более оживотворяется иВ получает смысл национальность одного иВ индивидуальность другого.

Так точно иВ славяне. Они останутся чрезвычайно ничтожны иВ бедны, пока будут продолжать хлопотать оВ своем узком, эгоистическом иВ вместе сВ тем отвлеченном славянизме, постороннем, аВ поВ тому самому противном общечеловеческому вопросу иВ делу, иВ завоюют они только тогда как славяне свое законное место вВ истории иВ свободном братстве народов, когда проникнутся вместе сВ другими мировым интересом.

ВоВ всех эпохах истории существует интерес общечеловеческий, преобладающий над всеми другими, более частными иВ исключительно народными интересами, иВ тот народ или теВ народы, которые находят вВ себе призвание, т. е. достаточно понимания, страсти иВ силы, чтоб предаться ему исключительно, становятся главным образом народами историческими. Интересы, преобладавшие таким образом вВ разные эпохи истории, были различны. Так, чтобы неВ идти слишком далеко, был интерес неВ столько человеческий, сколько божеский, аВ потому иВ противный свободе иВ благоденствию народов, интерес преобладающий иВ вВ высшей степени завоевательный, католической веры иВ католической церкви, аВ теВ народы, которые тогда находили вВ себе наиболее склонности иВ способности предаться ему, — немцы, французы, испанцы, отчасти поляки, — были именно вследствие того каждый вВ своем кругу народами первенствующими.

Последовал другой период умственного возрождения иВ религиозного бунта. Общечеловеческий интерес возрождения вывел наВ первый план прежде всего итальянцев, потом французов и, вВ гораздо слабейшей степени, англичан, голландцев иВ немцев. НоВ религиозный бунт, еще прежде поднявший Южную Францию, выдвинул наВ самое видное место вВ XVВ веке наших славянских гуситов. Гуситы после вековой геройской борьбы были задавлены, такВ же как раньше ихВ были задавлены французские альбигойцы. Тогда Реформация оживотворила народы немецкий, французский, английский, голландский, швейцарский иВ скандинавский. ВВ Германии она очень скоро утратила характер бунта, неВ свойственный немецкому темпераменту, иВ приняла вид мирной государственной реформы, послужившей немедленно основанием для самого правильного, систематического, ученого государственного деспотизма. ВоВ Франции после долгой иВ кровавой борьбы, послужившей немало кВ развитию свободной мысли вВ этой стране, они были раздавлены торжествующим католицизмом. Зато вВ Голландии, вВ Англии, аВ вслед заВ тем иВ вВ Соединенных Штатах Америки они создали новую цивилизацию, поВ сущности своей антигосударственную, ноВ буржуазно- экономическую иВ либеральную.

Таким образом, религиозное реформационное движение, обнявшее почти всю Европу вВ XVI веке, породило вВ цивилизованном человечестве два главные направления: экономически иВ либерально-буржуазное, имевшее воВ главе своей главным образом Англию, аВ потом Англию иВ Америку, иВ деспотически-государственное, поВ сущности своей также буржуазное иВ протестантское, хотя смешанное сВ дворянским католическим элементом, впрочем, вполне подчинившимся государству. Главными представителями этого направления были Франция иВ Германия — сначала австрийская, потом прусская.

Великая революция, ознаменовавшая конец XVIII века, выдвинула опять наВ первое, наВ первенствующее место Францию. Она создала новый общечеловеческий интерес, идеал полнейшей человеческой свободы, ноВ только наВ исключительно политическом поприще; идеал, заключавший неразрешимое противоречие, аВ потому иВ неосуществимый; политическая свобода без экономического равенства иВ вообще политическая свобода, т. е. свобода вВ государстве, есть ложь.

Французская революция породила, таким образом, вВ свою очередь, два главные направления, друг другу противуположные, друг сВ другом вечно борющиеся иВ вместе сВ тем неразрывные, скажем более, сходящиеся непременным образом вВ одинаковом стремлении кВ одной иВ тойВ же цели — систематического эксплуатирования чернорабочего пролетариата вВ пользу имущего иВ численно постепенно уменьшающегося, аВ вместе сВ тем все более иВ более обогащающегося меньшинства.

НаВ этой эксплуатации народного труда одна партия хочет построить демократическую республику; другая, более последовательная, стремится основать наВ ней монархический, т. е. искренний государственный, деспотизм, централистическое, бюрократическое, полицейское государство военною диктатурою, еле-еле замаскированною невинными конституционными формами.

Первая партия под предводительством г-на Гамбетты стремится ныне захватить власть воВ Франции. Вторая, предводимая князем Бисмарком, уже вполне воцарилась вВ прусской Германии.

Трудно решить, которое изВ этих двух направлений полезнее для народа или, говоря точнее, которое изВ них представляет наименее вреда иВ зла для народа, для чернорабочих масс, для пролетариата; оба стремятся сВ одинаково упорною страстью кВ основанию или кВ укреплению сильного государства, т. е. полнейшего рабства пролетариата.

Против этих народопритеснительных направлений государственных, республиканских иВ новомонархических, порожденных великою буржуазною революцией 1789 иВ 1793, изВ глубины самого пролетариата, сначала французского иВ австрийского, аВ потом иВ других стран Европы, выработалось наконец направление совершенно новое иВ прямо идущее кВ уничтожению всякого эксплуатированья иВ всякого политического или юридического, равно как иВ правительственно-административного притеснения, т. е. кВ уничтожению всех классов посредством экономического уравнения всех состояний иВ кВ уничтожению ихВ последней опоры, Государства.

Такова программа Социальной Революции.

Итак, вВ настоящее время существует для всех стран цивилизованного мира только один всемирный вопрос, один мировой интерес — полнейшее иВ окончательное освобождение пролетариата отВ экономической эксплуатации иВ отВ государственного гнета. Очевидно, что этот вопрос без кровавой, ужасной борьбы разрешиться неВ может иВ что настоящее положение, право, значение всякого народа будет зависеть отВ направления, характера иВ степени участия, которое онВ примет вВ этой борьбе.

НеВ ясноВ ли, стало быть, что славяне должны искать иВ могут завоевать свое право иВ место вВ истории иВ вВ брате ком союзе народов только путем Социальной Революции?

НоВ Социальная Революция неВ может быть одинокою революциею одного народа; она поВ существу своему революция интернациональная, значит, славяне, отыскивающие своей свободы иВ ради своей свободы, должны связать свои стремления иВ организацию своих народных сил сВ стремлениями иВ сВ организацией народных сил всех других стран; славянский пролетариат должен войти целою массою вВ Интернациональную ассоциацию рабочих.

МыВ уже имели случай упомянуть оВ великолепном заявлении интернационального братства венскими работниками вВ 1868, отказавшимися, несмотря наВ все убеждения австрийских иВ швабских патриотов, поднять пангерманское знамя, объявив решительно, что рабочие целого мира ихВ братья иВ что они неВ признают другого лагеря, кроме интернационально-солидарного пролетариата всех стран; они вместе сВ тем очень справедливо рассудили иВ высказали, что именно им, как австрийским работникам, нельзя поднять никакого национального знамени, так как австрийский пролетариат состоит изВ самых разных племен: мадьяр, итальянцев, румынов, главнейшим образом изВ славян иВ немцев; иВ что поэтому они должны искать практического разрешения своих вопросов вне так называемого национального государства.

Еще несколько шагов вВ этом направлении, иВ австрийские работники понялиВ бы, что освобождение пролетариата невозможно решительно ниВ вВ каком государстве иВ что первое условие его — разрушение всякого государства; аВ такое разрушение возможно только при дружном содействии пролетариата всех стран, первая организация которого наВ почве экономической составляет именно предмет Интернациональной ассоциации рабочих.

Поняв это, немецкие работники вВ Австрии сделалисьВ бы инициаторами неВ только своего собственного освобождения, ноВ вместе сВ тем иВ освобождения всех неВ немецких народных масс вВ Австрийской империи, включая, разумеется, иВ всех славян, которыхВ бы мыВ первые стали уговаривать вступить сВ ними вВ союз, имеющий целью разрушение государства, т. е. народной тюрьмы, иВ основание нового интернационального рабочего мира наВ начале полнейшего равенства иВ свободы.

НоВ австрийские рабочие этих необходимых первых шагов неВ сделали иВ неВ сделали ихВ потому, что были остановлены наВ первом шагу германо-патриотической пропагандою г-на Либкнехта иВ других социальных демократов, приехавших вместе сВ ним вВ Вену, кажется, вВ июле 1868В года именно сВ целью совратить верный социальный инстинкт австрийских работников сВ пути интернациональной революции иВ направить его кВ политической агитации вВ пользу основания единого государства, называемого ими народным, разумеется, пангерманского — одним словом, для осуществления патриотического идеала князя Бисмарка, только наВ социально-демократической почве иВ посредством так называемой легальной народной агитации.

ПоВ этому пути неВ только славянам, ноВ даже иВ немецким работникам идти неВ следует поВ той простой причине, что государство, называйся оно десять раз народным иВ будь оно разукрашено наидемократичнейшими формами, для пролетариата будет непременно тюрьмою, — славянскимВ же идти поВ этому направлению еще невозможнее, потому что это значилоВ бы подчиниться охотно немецкому игу, аВ это противно всякому славянскому сердцу. Вследствие того мыВ неВ только неВ станем уговаривать братьев славян вступить вВ ряды социально-демократической партии немецких рабочих, воВ главе которых стоят прежде всего вВ виде дуумвирата, облеченного диктаторскою властью, гг. Маркс иВ Энгельс, аВ заВ ними или под ними гг. Бебель, Либкнехт иВ несколько литераторствующих евреев; мы, напротив, должны употребить все усилия, чтобы отвратить славянский пролетариат отВ самоубийственного вступления вВ союз сВ этою партиею, отнюдь неВ народною, ноВ поВ своему направлению, поВ цели иВ средствам чисто буржуазною иВ кВ томуВ же исключительно немецкою, т. е. славяноубийственною.

НоВ чем энергичнее славянский пролетариат ради своего спасения должен отвергать неВ только союз, ноВ иВ сближение сВ этой партией — мыВ неВ говорим, сВ работниками находящимися вВ ней, ноВ сВ ееВ организацией, аВ главное, сВ ееВ начальством везде иВ всегда буржуазным, — тем теснее, ради тогоВ же спасения, должен онВ сблизиться иВ связаться сВ Интернациональным обществом рабочих. Отнюдь неВ должно смешивать немецкую партию социальных демократов сВ Интернационалом. Политически-патриотическая программа первой неВ только неВ имеет почти ничего общего сВ программой последнего, ноВ даже совершенно противна ей. Правда, наВ подтасованном Гаагском конгрессе марксисты попробовали было навязать свою программу всему Интернационалу. НоВ эта попытка вызвала соВ стороны Италии, Испании, части Швейцарии, Франции, Бельгии, Голландии, Англии, также отчасти Северных Штатов Америки такой громадный протест, что всему свету стало ясно, что немецкой программы, кроме самих немцев, неВ хочет никто. Да, без сомнения, придет время, когда иВ сам немецкий пролетариат, поняв лучше иВ свои собственные интересы, нераздельные сВ интересами пролетариата всех других стран, иВ пагубное направление этой программы, ему навязанной, ноВ далеко неВ имВ созданной, откажется отВ нее иВ оставит при ней своих буржуазных предводителей, фюреров.

СлавянскийВ же пролетариат, повторяем, ради собственного освобождения из-под великого ига должен войти массами вВ Интернационал, образовать фабричные, ремесленные иВ земледельческие секции иВ соединить ихВ вВ местные федерации, аВ если окажется нужным, то, пожалуй, иВ вВ общеславянскую федерацию. НаВ почве Интернационала, освобождающего всех иВ каждого отВ государственного отечества, славянские работники должны иВ могут без малейшей опасности для своей самостоятельности встретиться братски сВ немецкими работниками, союз сВ которыми наВ другой почве для них решительно невозможен.

Таков единственный путь для освобождения славян. НоВ путь, поВ которому идет ныне огромное большинство западно- иВ юго-славянской молодежи под предводительством своих маститых иВ более или менее заслуженных патриотов, совершенно противный, исключительно государственный иВ для народных масс гибельный.

Возьмем для примера турецкую Сербию, иВ именно Сербское княжество, как единственный пункт вне России, даВ еще Черногорию, где славянский элемент дошел доВ политического существования, более или менее самостоятельного.

Сербский народ пролил много крови, чтобы освободиться из-под турецкого ига; ноВ едва освободился онВ отВ турок, как его запрягли вВ новое, наВ этот раз домашнее, государство под именем княжества Сербского, иго которого вВ действительности чутьВ ли неВ тяжелее турецкого. Едва эта часть сербской земли получила вид, устройство, законы, учреждения более или менее правильного государства, как народная жизнь иВ народная сила, возбудившие героическую борьбу против турок иВ одержавшие над ними окончательную победу, как будто вдруг замерли. Народ, правда, невежественный иВ чрезвычайно бедный, ноВ энергический, страстный иВ отВ природы вольнолюбивый, вдруг обратился вВ безгласное иВ какВ бы неподвижное стадо, отданное наВ жертву бюрократическому грабежу иВ деспотизму.

ВВ турецкой Сербии нет ниВ дворянства, ниВ очень больших поземельных собственников, нет ниВ промышленников, ниВ чрезвычайно богатых купцов — зато образовалась новая бюрократическая аристократия, состоящая изВ молодых людей, воспитанных большею частью наВ казенный счет вВ Одессе, вВ Москве, вВ Петербурге, вВ Вене, вВ Германии, вВ Швейцарии, вВ Париже. Пока они молоды иВ неВ успели развратиться вВ государственной службе, эти молодые люди отличаются большею частью горячим патриотизмом, народолюбием, довольно искренним либерализмом иВ даже вВ последнее время демократизмом иВ социализмом. НоВ лишь только они поступают наВ службу, железная логика положения, сила вещей, присущая известным иерархическим иВ выгодным политическим отношениям, берут свое, иВ молодые патриоты становятся сВ ног доВ головы чиновниками, продолжая, пожалуй, быть иВ патриотами, иВ либералами. НоВ известно ведь, что такое либеральный чиновник; онВ несравненно хуже простого иВ откровенного чиновника-палки.

КВ томуВ же требования известного положения всегда оказываются сильнее чувств, замыслов иВ добрых побуждений. Возвратившись домой, молодые сербы, получившие образование заВ границей, поВ образованию, аВ главным образом поВ обязательствам своим вВ отношении правительства, наВ счет которого они, большею частью, содержались заВ границею, аВ также иВ потому, что для них решительно невозможно отыскать другие средства существования, должны идти вВ чиновники, сделаться членами единственной аристократии, существующей вВ крае, членами бюрократического класса. ВступивВ же раз вВ этот класс, они становятся поневоле врагами народа. ИмВ хотелосьВ бы, может быть, иВ весьма вероятно, особенно вначале, хотелосьВ бы освободить свой народ или, поВ крайней мере, улучшить его положение, аВ они должны его давить иВ грабить. Достаточно прожить года два-три вВ таком положении, чтобы сВ ним освоиться и, наконец, примириться при помощи какой-нибудь либеральной или даже демократически- доктринерной лжи; аВ такою ложью наше время богато. Раз примирившись сВ железною необходимостью, против которой они бунтовать неВ вВ силах, они становятся уже отъявленными мошенниками, иВ мошенниками тем более опасными для народа, чем либеральнее иВ демократичнее ихВ публичные заявления.

Тогда теВ изВ них, которые половчее иВ похитрее, приобретают вВ микроскопическом правительстве микроскопического княжества преобладающее влияние и, едва успев приобрести его, начинают продавать себя воВ все стороны: дома — владетельному князю или какому-нибудь претенденту наВ престол (акт низвержения одного князя для заменения его другим вВ Сербском княжестве называется революцией); или вместо того, аВ иногда вВ тоВ же самое время правительствам великих покровительствующих держав, России, Австрии, Турции, теперь Германии, заступившей наВ востоке, как иВ везде, место Франции, иВ даже нередко всех вместе.

Можно себе представить, как легко иВ свободно живется народу вВ таком государстве, аВ между тем неВ должно забывать, что Сербское княжество — государство конституционное, где все законы пекутся скупчиною, избираемою народом.

Иные сербы утешают себя мыслью, что это положение, поВ своему существу переходное, представляет неотвратимое зло вВ настоящее время, ноВ что оно непременно изменится, как только маленькое княжество, расширив свои границы иВ приняв вВ свой состав все сербские, иные даже говорят, все юго-славянские, земли, восстановит воВ всем его объеме царство Душана. Тогда, говорят они, настанет для народа время полнейшей свободы иВ самого широкого раздолья.

Да, есть между сербами люди, которые доВ сих пор пренаивно верят вВ это!

Да, они воображают, что когда это государство расширит свои пределы иВ когда число его подданных удвоится, утроится, удесятерится, оно сделается народнее, иВ его учреждения, все условия его существования, его правительственные действия будут менее противны народным интересам иВ всем народным инстинктам. НоВ наВ чем основывается такая надежда или такое предположение? НаВ теории? НоВ теоретически, напротив, кажется ясно, что чем обширнее государство, тем многосложнее его организм иВ тем более чуждо оно народу и, именно вследствие того, тем противнее интересы его интересам народных масс, тем более подавляющим гнетом оно ложится наВ них иВ тем невозможнее для народа всякий контроль над ним, тем далее государственное управление отВ народного самоуправления.

Или основываются ихВ ожидания наВ практическом опыте других стран? ВВ ответ достаточно указать наВ Россию, наВ Австрию, наВ расширенную Пруссию, наВ Францию, наВ Англию, наВ Италию, даже наВ Соединенные Штаты Америки, где заправляет всеми делами особый, совершенно буржуазный класс так называемых политиканов, или политических дельцов, аВ чернорабочим массам живется почти такВ же тесно иВ жутко, как иВ вВ монархических государствах.

Найдутся, пожалуй, многообразованные сербы, способные возразить, что дело совсем неВ вВ народных массах, которые имеют иВ будут иметь всегда своим назначением материальным грубым трудом кормить, одевать иВ вообще содержать цвет отечественной цивилизации, настоящей представительницы страны, иВ что поэтому дело лишь вВ образованных, более или менее имущих иВ привилегированных классах.

ВВ том-то иВ дело, что эти так называемые образованные классы, дворянство, буржуазия, когда- тоВ действительно процветавшие иВ стоявшие воВ главе живой иВ прогрессивной цивилизации вВ целой Европе, вВ настоящее время отупели иВ опошлели отВ ожирения иВ отВ трусости, что если они еще что-нибудь представляют, тоВ разве самые зловредные иВ подлые свойства человеческой природы. МыВ видим, что эти классы вВ такой высокообразованной стране, как Франция, неспособны были даже отстоять независимость своей родины против немцев. МыВ видели иВ видим, что вВ самой Германии эти классы способны только кВ верноподданническому лакейству.

И, наконец, заметим, что вВ турецкой Сербии эти классы даже совсем неВ существуют; там существует только класс бюрократический. Итак, сербское государство будет давить сербский народ для того только, чтобы жирнее жилось сербским чиновникам.

Другие, ненавидя отВ всей души настоящее устройство Сербского княжества, терпят его, однако, смотря наВ него как наВ средство или орудие, необходимое для освобождения славян, еще подвластных турецкому или даже австрийскому игу. ВВ известный момент, говорят они, княжество может сделаться основою иВ точкою отправления для общеславянского бунта. Это еще одно изВ тех пагубных заблуждений, которые надо непременно разрушить для собственного блага славян.

ИхВ соблазняет пример Пьемонтского королевства, будтоВ бы освободившего иВ соединившего всю Италию. Италия освободилась сама рядом бесчисленных героических жертв, которые неВ переставала приносить вВ продолжение пятидесяти лет. Она обязана своею политическою независимостью главным образом сорокалетним непрерывным иВ неудержимым усилиям своего великого гражданина, Джузеппе Мадзини, умевшего, можно сказать, воскресить, аВ потом воспитать итальянскую молодежь вВ опасном, ноВ доблестном деле патриотической конспирации. Да, благодаря двадцатилетней работе Мадзини, вВ 1848, когда восставший народ позвал опять наВ праздник революции весь европейский мир, воВ всех городах Италии, отВ самого крайнего юга доВ крайнего севера, нашлась кучка смелых молодых людей, поднявших знамя бунта. Вся итальянская буржуазия заВ ними последовала. АВ вВ Ломбардо-Венецианском королевстве, находившемся еще тогда под австрийским владычеством, встал целый народ. ИВ сам народ без всякой военной помощи выгнал австрийские полки изВ Милана иВ Венеции.

ЧтоВ же сделал королевский Пьемонт? Что сделал король Карл Альберт, отец Виктора Эммануила, тот самый, который, будучи еще наследным принцем (1821), выдал австрийским иВ пьемонтским палачам своих товарищей поВ заговору вВ пользу освобождения Италии. Первым делом пьемонтского короля вВ 1848В было парализовать революцию воВ всей Италии посредством обещаний, происков иВ интриг. Ему очень хотелось овладеть Италиею, ноВ онВ столькоВ же ненавидел революцию, сколько боялся ее. ОнВ действительно парализовал революцию, силу иВ движение народа вВ Италии, после чего австрийским войскам нетрудно было справиться сВ его войском.

Сына его, Виктора Эммануила, называют освободителем иВ соединителем итальянских земель. Это гнусная клевета наВ него! УжВ если кого называть освободителем Италии, тоВ скорее Людовика Наполеона, императора французов. НоВ Италия освободилась сама, аВ главное, она соединилась сама, помимо Виктора Эммануила иВ против воли Наполеона III.

ВВ 1860, когда Гарибальди предпринял свою знаменитую высадку вВ Сицилию, вВ тоВ самое время, когда онВ отправился изВ Генуи, граф Кавур, министр Виктора Эммануила, предупредил неаполитанское правительство обВ угрожавшем ему нападении. НоВ когда Гарибальди освободил иВ Сицилию, иВ все Неаполитанское королевство, Виктор Эммануил принял отВ него, разумеется, даже без большой благодарности, иВ тоВ иВ другое.

ИВ вВ продолжение тринадцати лет, что сделало его управление сВ этою несчастною Италией? ОнВ ееВ разорил, просто ограбил, аВ теперь, ненавидимый всеми, своим деспотизмом заставляет почти жалеть изгнанных Бурбонов. Так освобождают короли иВ государства своих соплеменников; иВ никому неВ былоВ бы так полезно, как именно сербам, изучить вВ ееВ действительных подробностях новейшую историю Италии.

Одно изВ средств сербского правительства успокоивать патриотическую горячку своей молодежи состоит вВ периодических обещаниях объявить войну Турции будущею весною, аВ иногда осенью, поВ окончании сельских работ, иВ молодые люди верят, волнуются иВ всякое лето иВ всякую зиму готовятся, после чего всегда какое-нибудь непредвиденное препятствие, какая- нибудь нота одной изВ покровительствующих держав становится поперек обещанного объявления войны; она откладывается наВ полгода или наВ год, иВ таким образом вся жизнь сербских патриотов проходит вВ томительном иВ тщетном ожидании никогда неВ приходящего исполнения.

Сербское княжество неВ только неВ вВ состоянии освободить южно-славянские, сербские иВ неВ сербские племена, оно, напротив, своими происками иВ интригами положительно ихВ разъединяет иВ обессиливает. Болгары, напр., готовы признать братьями сербов, ноВ иВ слышать неВ хотят оВ сербском Душановском царстве; точно такВ же иВ хорваты, такВ же иВ черногорцы, иВ боснийские сербы.

Для всех этих стран спасение одно иВ путь кВ соединению один — Социальная Революция, ноВ никак неВ государственная война, которая может привести только кВ одному — кВ покорению всех этих стран или Россией, или Австрией, или, поВ крайней мере вначале, вернее всего, разделению ихВ между обеими.

Чешская Богемия неВ успела еще, благодаря небесам, восстановить воВ всем ихВ древнем величии иВ славе державу иВ корону Венцеслава; центральное правительство Вены обходится сВ Богемиею, как сВ простою провинциею, неВ пользующейся даже привилегиями Галиции, аВ между тем вВ Богемии столькоВ же политических партий, сколько ихВ вВ любом славянском государстве. Да, этот проклятый немецкий дух политиканства иВ государственности так проник вВ образование чешского юношества, что оно подвергается серьезной опасности утратить вконец способность понимать свой народ.

Чешский крестьянский народ представляет один изВ великолепнейших славянских типов. ВВ нем течет гуситская кровь, горячая кровь таборитов, живет память Жижки; иВ что, поВ нашему собственному опыту иВ поВ воспоминаниям, вынесенным нами изВ 1848, составляет одно изВ завиднейших преимуществ чешской учащейся молодежи, это ееВ родственное, истинно- братское отношение кВ этому народу. Чешский городской пролетарий неВ уступает вВ энергии иВ вВ горячей преданности крестьянину; онВ также доказал это вВ 1848В году.

Пролетариат иВ крестьянство доВ сих пор любят учащуюся молодежь иВ верят вВ нее. НоВ молодые чешские патриоты неВ должны слишком рассчитывать наВ эту веру. Она необходимым образом должна будет ослабеть иВ под конец совсем исчезнуть, если они неВ обретут вВ себе достаточно справедливости, широкого чувства равенства, свободы иВ настоящей любви кВ народу, чтобы идти вместе сВ ним. НародВ же чешский — аВ мыВ под словом народ разумеем всегда главным образом пролетариат, — итак, славянский пролетариат вВ Богемии стремится естественным иВ неотвратимым образом туда, куда стремится ныне пролетариат всех стран, кВ экономическому освобождению, кВ Социальной Революции.

ОнВ былВ бы народом чрезвычайно обиженным природою иВ забитым историею или, говоря откровенно, чрезвычайно глупым иВ мертвым, еслиВ бы оставался чуждым этому стремлению, составляющему единственный существенный мировой вопрос нашего времени. Такого комплимента чешская молодежь неВ захочет сделать своему народу, аВ еслиВ бы захотела, тоВ народ неВ оправдает его. ДаВ кВ томуВ же мыВ имеем неопровержимое доказательство живого интереса западно-славянского пролетариата кВ социальному вопросу. ВоВ всех австрийских городах, где славянское население смешано сВ немецким, славянские работники принимают самое энергическое участие воВ всех общих заявлениях пролетариата. НоВ вВ этих городах неВ существует почти других рабочих ассоциаций, кроме тех, которые признали программу социальных демократов Германии, так что выходит наВ деле, что славянские работники, увлеченные своим социально-революционным инстинктом, вербуются вВ партию, прямая иВ громко признанная цель которой — создание пангерманского государства, т. е. огромной немецкой тюрьмы.

Этот факт очень печален, ноВ онВ стольВ же естествен. Славянским работникам предстоят два выбора: или, увлекаясь примером немецких работников, своих братьев поВ социальному положению, поВ общей судьбе, поВ голоду, поВ нужде иВ поВ всем притеснениям, вступить вВ партию, которая имВ обещает государство, правда, немецкое, ноВ зато вполне народное иВ соВ всеми возможными экономическими льготами вВ ущерб капиталистов иВ собственников иВ вВ пользу пролетариата; илиВ же, увлекаясь патриотической пропагандою своих маститых, знаменитых вождей иВ своей пылкой, ноВ мало еще смыслящей молодежи, вступить вВ партию, вВ рядах иВ воВ главе которой они встречают ежедневных эксплуататоров иВ притеснителей, буржуазов, фабрикантов, купцов, денежных спекуляторов, попов-иезуитов иВ феодальных владетелей огромных наследственных или благоприобретенных поместий. Эта партия, впрочем, сВ гораздо большею последовательностью, чем первая, обещает имВ тюрьму национальную, т. е. славянское государство, восстановление воВ всем ееВ древнем блеске короны Венцеслава — точно будто отВ этого блеска чешским работникам станет легче!

ЕслиВ бы славянским работникам действительно неВ было другого исхода, кроме этих двух путей, то, признаемся, мыВ сами посоветовалиВ бы имВ избрать первый. Так, поВ крайней мере, они ошибаются, делят общую судьбу сВ братьями поВ труду, поВ преданиям, поВ жизни, немцами или неВ немцами, все равно; здесьВ же ихВ заставляют называть братьями своих непосредственных палачей, своих кровопийц иВ принуждают налагать наВ себя самые тяжелые цепи воВ имя общеславянского освобождения. Там они обманываются, здесь ихВ продают.

НоВ существует третий, прямой иВ спасительный выход — образование иВ союзная организация рабочих фабричных иВ земледельческих ассоциаций наВ основании программы Интернационала; разумеется, неВ той программы, которая под именем Интернационала проповедуется партиею, почти исключительно патриотическою иВ политическою, социальных демократов Германии; ноВ той, которая теперь признается всеми вольными федерациями Интернационального общества рабочих, аВ именно работниками итальянскими, испанскими, юрскими, французскими, бельгийскими, английскими иВ отчасти американскими, неВ признаетсяВ же вВ сущности одними немцами^[7].

МыВ убеждены, что этот выход — единственный выход как для чехов, так иВ для всех других славянских народов, ищущих своего полного освобождения отВ всякого ига, немецкого иВ неВ немецкого; вне его остается только обман, для бесчестных иВ честолюбивых вожаков иВ предводителей партий — почести даВ карманная прибыль, аВ для чернорабочих масс — рабство.

Вопрос для чешской иВ вообще для всякой славянской образованной молодежи поставлен теперь очень ясно: хочетВ ли она эксплуатировать свой народ, обогащаться его трудом иВ наВ плечах его удовлетворять подлое честолюбие? Она пойдет сВ старыми славянофильствующими партиями, сВ Палацкими, Ригерами, Браунерами иВ компаниею. Спешим, впрочем, прибавить, что между молодыми приверженцами этих вождей есть иВ много ослепленных, обманутых, которые для себя собственно ничего неВ приобретают, ноВ служат вВ руках искусных людей приманкою для народа. Роль, воВ всяком случае, весьма незавидная.

ТеВ же, которые хотят искренно иВ действительно полной эмансипации народных масс, теВ пойдут сВ нами путем Социальной Революции, потому что нет другого пути для завоевания народной свободы. ДоВ сих пор, однако, воВ всех западно-славянских странах преобладала политика старая, государственность самая узкая, разыгрывалась просто-напросто немецкая комедия, переведенная только наВ чешский язык; иВ даже неВ одна комедия, аВ целых две: одна чешская, другая польская. Кто неВ знает плачевной истории союзов иВ разрывов, перемежавшихся между государственными людьми Богемии иВ Галиции, иВ ряд уморительных представлений, данных чешскими иВ галицийскими депутатами, тоВ вместе, тоВ порознь, вВ австрийском рейхсрате? НВ основеВ же всего лежала иВ лежит иезуитско-феодальная интрига. ИВ такими жалкими, можно сказать, подлыми средствами эти господа надеются освободить своих сограждан! Странные государственные люди, иВ как, должно быть, потешается, глядя наВ ихВ игру вВ государство, ихВ близкий сосед, князь Бисмарк!

Раз, однако, после знаменитого поражения, претерпенного имВ вВ Вене, вследствие одной изВ бесчисленных измен ихВ галицийских союзников, чешский государственный триумвират, Палацкий, Ригер иВ Браунер, решился сделать смелую демонстрацию. ПоВ поводу славянской этнографической выставки, нарочно для этого открытой вВ Москве вВ 1867, они отправились сами иВ увлекли заВ собой большое количество западных иВ южных славян наВ поклонение белому царю, палачу славяно-польского народа. ВВ Варшаве ихВ встретили русские генералы, русские чиновники иВ русские чиновные дамы, иВ вВ польской столице, при гробовом молчании всего польского населения, эти свободолюбивые славяне целовались, обнимались сВ этими русскими братоубийцами, пили сВ ними иВ кричали В«ура!В» заВ славянское братство!

Все знают, какие речи они произносили потом вВ Москве иВ Петербурге. Одним словом, более постыдного поклонения дикой иВ беспощадной власти иВ более преступной измены иВ славянскому братству, иВ истине, иВ свободе соВ стороны маститых либералов, демократов иВ народолюбцев никогда неВ было видано — иВ эти господа преспокойно возвратились соВ всем синклитом своим вВ Прагу, иВ никто неВ сказал им, что они совершили неВ только подлость, ноВ даже глупость.

Да, глупость совершенно бесполезную, потому что она нисколько имВ неВ послужила иВ неВ поправила ихВ дел вВ Вене. Теперь это ясно; короны Венцеслава сВ ееВ старой независимостью они неВ восстановили иВ дожили доВ того, что новая парламентская реформа отняла уВ них иВ туВ последнюю политическую почву, наВ которой они играли вВ государственную игру.

После своего поражения вВ Италии австрийское правительство, принужденное отпустить вВ известной мере наВ волю Венгерское королевство, долго думало, как ему устроить свое цислейтанское государство. Его собственные инстинкты иВ требования немецких либералов иВ демократов клонили его кВ централизации; ноВ славяне, особенно Богемия иВ Галиция, опираясь наВ феодально-клерикальную партию, громко требовали федеративной системы. Это колебание продолжалось доВ нынешнего года. Наконец, правительство решилось, кВ ужасу славян иВ кВ величайшей радости немецких либералов иВ демократов, наВ все земли, входящие вВ состав цислейтанского государства, надеть опять старые немецкие бюрократические шапки.

Должно заметить, однако, что отВ этого Австрийская империя сильнее неВ сделалась. Она утратила настоящее средоточие. Все немцы иВ жиды вВ империи ищут отныне своего центра вВ Берлине. ВВ тоВ же время часть славян смотрит наВ Россию; другие, руководимые инстинктом более верным, ищут спасения вВ образовании народной федерации. ОтВ Вены никто более неВ ждет ничего. НеВ ясноВ ли, что Австрийская империя собственно кончилась иВ что если она хранит еще вид существования, тоВ только благодаря расчетливому долготерпению России иВ Пруссии, которые медлят иВ неВ хотят еще приступить кВ ееВ разделу, потому что каждая надеется втайне, что при удобном случае ейВ удастся захватить львиную часть.

Ясно, стало быть, что Австрия неВ вВ состоянии состязаться сВ новою Пруссо-германскою империею. Посмотрим, вВ состоянииВ ли сделать это Россия. НеВ правдаВ ли, читатель, Россия сделала неслыханные успехи воВ всех отношениях соВ времени вступления наВ престол ныне благополучно царствующего императора АлександраВ II?

ИВ вВ самом деле, если мыВ захотим измерить успехи, сделанные еюВ заВ последние двадцать лет, сравним расстояние, которое воВ всех отношениях отделяло ееВ тогда, например, вВ 1856В г., отВ Европы, сВ тем расстоянием, которое существует между ними теперь, тоВ успех окажется удивительный. Россия поднялась, правда, неВ слишком высоко, ноВ зато Западная Европа, официальная иВ официозная, бюрократическая иВ буржуазная, упала значительно, так что расстояние решительно уменьшилось. Какой немец или француз посмеет, например, говорить оВ русском варварстве иВ палачестве после ужасов, совершенных немцами воВ Франции вВ 1870В г., иВ французскими войсками против родного Парижа вВ 1871. Какой француз посмеет толковать оВ подлости иВ продажности русских чиновников иВ государственных людей после всей грязи, выступившей наружу иВ чуть неВ затопившей французский бюрократический иВ политический мир. Нет, решительно, глядя наВ французов иВ немцев, русским подлецам, пошлякам, ворам иВ палачам неВ осталось более никакой причины краснеть. ВВ нравственном отношении вВ целой официальной иВ официозной Европе установилось скотство или, поВ крайней мере, скотообразие удивительное.

Другое дело вВ отношении политического могущества, хотя иВ тут, поВ крайней мере вВ сравнении сВ французским государством, наши квасные патриоты могут кичиться, потому что вВ политическом отношении Россия стоит несомненно самостоятельнее иВ выше, чем Франция. ЗаВ Россией ухаживает сам Бисмарк, аВ заВ Бисмарком ухаживает побежденная Франция. Весь вопрос вВ том, каково отношение могущества всероссийской империи кВ могуществу пангерманской империи, несомненно преобладающему, поВ крайней мере, наВ континенте Европы?

Мы, русские, все доВ последнего, можно сказать, человека знаем, что такое, сВ точки зрения внутренней жизни ее, наша любезная всероссийская империя. Для небольшого количества, может быть, для нескольких тысяч людей, воВ главе которых стоит император соВ всем августейшим домом иВ соВ всею знатною челядью, она — неистощимый источник всех благ, кроме умственных иВ человечески-нравственных; для более обширного, хотя все еще тесного меньшинства, состоящего изВ нескольких десятков тысяч людей, высоких военных, гражданских иВ духовных чиновников, богатых землевладельцев, купцов, капиталистов иВ паразитов, она — благодушная, благодетельная иВ снисходительная покровительница законного иВ весьма прибыльного воровства; для обширнейшей массы мелких служащих, все- таки еще ничтожной вВ сравнении сВ народною массою, — скупая кормилица; аВ для бесчисленных миллионов чернорабочего народа — злодейка-мачеха, безжалостная обирательница иВ вВ гроб загоняющая мучительница.

Такою она была доВ крестьянской реформы, такою осталась теперь иВ будет всегда. Доказывать это русским нет никакой необходимости. КакойВ же взрослый русский неВ знает, может неВ знать этого? Русское образованное общество разделяется наВ три категории: наВ таких, которые, зная это, находят для себя слишком невыгодным признавать эту истину, несомненную точно такВ же для них, как иВ для всех; наВ таких, которые неВ признают ее, неВ говорят оВ ней изВ боязни; иВ наконец, наВ тех, которые заВ неимением другой смелости, поВ крайней мере, дерзают ееВ высказывать. Есть еще четвертая категория, кВ несчастью слишком малочисленная иВ состоящая изВ людей неВ наВ шутку преданных народному делу иВ неВ довольствующихся высказыванием.

Есть, пожалуй, пятая, даже иВ неВ столь малочисленная категория людей, ничего неВ видящих иВ ничего неВ смыслящих. Ну, даВ сВ этими иВ говорить нечего.

Всякий сколько-нибудь мыслящий иВ добросовестный русский должен понимать, что наша империя неВ может переменить своего отношения кВ народу. Всем своим существованием она обречена быть губительницею его, его кровопийцею. Народ инстинктивно ееВ ненавидит, аВ она неизбежно его гнетет, так как наВ народной беде построено все ееВ существование иВ сила. Для поддержания внутреннего порядка, для сохранения насильственного единства иВ для поддержания внешней даже неВ завоевательной, аВ только самоохраняющей силы ейВ нужно огромное войско, аВ вместе сВ войском нужна полиция, нужна бесчисленная бюрократия, казенное духовенство… Одним словом, огромнейший официальный мир, содержание которого, неВ говоря уже оВ его воровстве, неизбежно давит народ.

Нужно быть ослом, невеждою, сумасшедшим, чтобы вообразить себе, что какая-нибудь конституция, даже самая либеральная иВ самая демократическая, моглаВ бы изменить кВ лучшему это отношение государства кВ народу; ухудшить, сделать его еще более обременительным, разорительным — пожалуй, хотя иВ трудно, потому что зло доведено доВ конца; ноВ освободить народ, улучшить его состояние — это просто нелепость! Пока существует империя, она будет заедать наш народ. Полезная конституция для народа может быть только одна — разрушение империи.

Итак, мыВ неВ будем говорить оВ ееВ внутреннем состоянии, убежденные, что она неВ может быть хуже; ноВ посмотрим, достигаетВ ли она действительно той внешней цели, которую дает, разумеется, неВ человеческий, аВ политический смысл ееВ существованию. Ценою огромных иВ бесчисленных народных жертв, правда, невольных, ноВ тем еще более жестоких, умелаВ ли она создать, поВ крайней мере, военную силу, способную состязаться сВ военною силою, например, новой Германской империи?

ВВ этом, собственно, вВ настоящее время состоит весь политический русский вопрос; вопросВ же внутренний, мыВ знаем, остается теперь один — вопрос Социальной Революции. НоВ мыВ остановимся теперь наВ внешнем вопросе иВ спросим, способнаВ ли Россия бороться против Германии?

Взаимные любезности, клятвы, лобызания иВ слезопролития, расточаемые теперь между двумя императорскими дворами, между берлинским дядею иВ петербургским племянником, ничего неВ значат. Известно, что вВ политике все это неВ стоит иВ гроша. Вопрос, затронутый нами, поставлен сВ неотвратимою необходимостью новым положением Германии, которая заВ одну ночь выросла вВ огромное иВ всесильное государство. НоВ вся история свидетельствует иВ самая рациональная логика подтверждает, что два равносильных государства неВ могут существовать рядом, что это противно ихВ существу, состоящему иВ выражающемуся неизменно иВ необходимо вВ преобладании; ноВ преобладание неВ терпит равносилия. Одна сила непременно должна быть сломлена, должна покориться другой.

Да, это составляет теперь существенную необходимость для Германии. После долгого, долгого политического унижения она вдруг стала могущественнейшей державою наВ континенте Европы. МожетВ ли она терпеть, чтобы рядом, так сказать, уВ самого ееВ носа стояла держава вполне отВ нее независимая, еюВ еще неВ побежденная иВ смеющая равняться сВ нею, говорим мы, как сВ равною! ИВ какая еще держава, русская, т. е. самая ненавистная!

МыВ думаем, что мало русских, которые неВ зналиВ бы, доВ какой степени немцы, все немцы, аВ главным образом немецкие буржуазы, иВ под ихВ влиянием, увы! иВ сам немецкий народ ненавидят Россию. Они ненавидят иВ ненавидели французов, ноВ эта ненависть ничто вВ сравнении сВ тою, которую они питают против России. Эта ненависть составляет одну изВ сильнейших национальных немецких страстей.

Каким образом создалась эта общенациональная страсть? Начало ееВ было довольно почтенно: это был протест все-таки несравненно более гуманный, хотя иВ немецкий, цивилизации против нашего татарского варварства. Потом, аВ именно вВ двадцатых годах, она приняла характер протеста более определенного политического либерализма против политического деспотизма. Известно, что вВ двадцатых годах немцы неВ наВ шутку называли себя либералами иВ верили вВ свой либерализм. Они ненавидели Россию как представительницу деспотизма. Правда, что еслиВ бы они могли иВ хотели быть справедливы, они должны былиВ бы, поВ крайней мере, разделить эту ненависть поровну между Россией, Пруссией иВ Австрией. НоВ это былоВ бы противно ихВ патриотизму, иВ потому они возложили всю ответственность заВ политику Священного союза наВ Россию.

ВВ начале тридцатых годов польская революция возбудила живейшую симпатию вВ целой Германии, иВ кровавое усмирение ееВ усилило негодование немецких либералов против России. Все это было весьма естественно иВ законно, хотя иВ тут справедливость требовалаВ бы, чтобы хоть какая-нибудь часть этого негодования пала наВ Пруссию, которая, очевидно, помогала России вВ отвратительном деле усмирения поляков; иВ помогала совсем неВ изВ великодушия, аВ потому, что того требовал ееВ собственный интерес, так как освобождение Царства Польского иВ Литвы имелоВ бы непременным последствием восстание всей Польши прусской, что убилоВ бы вВ корне возникавшее могущество прусской монархии.

НоВ воВ второй половине тридцатых годов возникла новая причина для ненависти немцев против России, придавшая этой ненависти совершенно новый характер, уже неВ либеральный, аВ политически-национальный, — поднялся славянский вопрос, иВ вскоре между австрийскими иВ турецкими славянами образовалась целая партия, которая стала надеяться иВ ждать помощи изВ России. Уже вВ двадцатых годах тайное общество демократов, аВ именно южная отрасль этого общества, руководимая Пестелем, Муравьевым-Апостолом иВ Бестужевым-Рюминым, возымела первую мысль оВ вольной всеславянской федерации. Император Николай овладел этой мыслью, ноВ переделал ееВ по-своему. Всеславянская вольная федерация обратилась вВ его уме вВ панславистское единое иВ самодержавное государство, разумеется, под его железным скипетром.

ВВ начале тридцатых иВ вВ начале сороковых годов стали отправляться изВ Петербурга иВ изВ Москвы русские агенты вВ славянские земли, одни официальные, другие добровольные иВ бесплатные. Последние принадлежат кВ московскому, далеко неВ тайному обществу славянофилов. Поднялась между западными иВ южными славянами панславистическая пропаганда. Появилось много брошюр. Эти брошюры были частью написаны, частьюВ же переведены по-немецки иВ перепугали пангерманскую публику неВ наВ шутку. Поднялся гвалт между немцами.

Мысль, что Богемия, древняя имперская земля, входящая вВ самое сердце Германии, может отторгнуться, стать самостоятельною славянскою страною или, чего Боже упаси, русскою провинциею, лишила ихВ аппетита иВ сна, иВ сВ тех пор посыпались наВ Россию проклятия, сВ тех пор поВ самый настоящий час ненависть немцев росла против России. Теперь она проявляется вВ громадных размерах. Русские, сВ своей стороны, также неВ очень жалуют немцев; возможноВ ли, чтобы при существовании такого трогательного взаимного отношения две соседние империи, всероссийская иВ пангерманская, могли оставаться долго вВ мире?

АВ между тем побудительных причин для соблюдения мира между ними поВ самое настоящее время было, даВ иВ теперь еще существует достаточно. Первая причина — Польша. Державных хищников, разделивших между собою самым разбойническим образом Польшу, было три — австрийский, прусский иВ всероссийский. НоВ иВ вВ самый момент деления, иВ потом, всякий раз, когда поднимался вновь польский вопрос, наименее заинтересованною была иВ осталась Австрия. Известно, что вВ самом начале австрийский двор протестовал даже против деления, иВ только поВ настоятельному требованию Фридриха IIВ иВ Екатерины IIВ императрица Мария Терезия согласилась принять долю, выпадавшую наВ ееВ часть. Она пролила даже поВ этому случаю добродетельные слезы, сделавшиеся историческими, ноВ все-таки приняла. ИВ как было неВ принять? НаВ тоВ она иВ была венценосной особой, чтобы забирать. Для царей законы неВ писаны, аВ аппетитам ихВ границ нет. ВВ своих записках Фридрих IIВ замечает, что, решившись раз принять участие вВ союзном грабеже, учиненном над Польшею, австрийское правительство, отыскивая какую-то небывалую реку, поспешило занять своими войсками гораздо более земли, чем ейВ было нужно поВ договору.

НоВ все-таки замечательно, что Австрия молилась иВ плакала, грабя, вВ тоВ время как Россия иВ Пруссия совершали разбойничье дело, остря иВ смеясь. Известно, что Екатерина IIВ иВ Фридрих IIВ вели вВ тоВ же самое время преостроумнейшую иВ самую филантропическую переписку сВ французскими философами. Еще замечательнее, что потом, даже доВ нашего времени всякий раз, когда несчастная Польша делала отчаянную попытку освободиться иВ восстановиться, российский иВ прусский дворы приходили вВ трепет иВ бешенство иВ явно или тайно спешили соВ единить усилия, чтобы раздавить восстание, тогда как Австрия, какВ бы невольная иВ увлеченная сообщница, неВ только неВ приходила вВ волнение иВ неВ присоединялась кВ ихВ мероприятиям, но, напротив, при начале всякого нового польского восстания как будто изъявляла готовность помочь полякам иВ вВ некоторой степени действительно помогала. Так было вВ 1831, аВ еще яснее вВ 1862, когда Бисмарк открытым образом взял наВ себя роль русского жандарма; АвстрияВ же, напротив, дозволила полякам перевозить, разумеется секретно, оружие вВ Польшу.

Каким образом объяснить эту разницу вВ поведении? НеВ благородствомВ же, неВ человеколюбием иВ неВ справедливостью Австрии? Нет, просто-напросто ееВ интересом. Недаром плакала Мария Терезия. Она чувствовала, что, посягая вместе сВ другими наВ политическое существование Польши, она рыла гроб Австрийской империи. Что могло быть для нее выгоднее, как соседство наВ ееВ северо-восточной границе этого дворянского, правда, неВ умного, ноВ строго консервативного иВ вовсе неВ завоевательного государства; оно неВ только освобождало ееВ отВ неприятного соседства России, ноВ отделяло ееВ иВ отВ Пруссии, служило ейВ драгоценною охраною против обеих завоевательных держав.

Нужно было иметь всю рутинную глупость, аВ главное, продажность министров Марии Терезии иВ потом высокомерное мелкоумие иВ злостно-реакционное упорство старого Меттерниха, который, впрочем, как известно, также был наВ пенсии уВ петербургского иВ берлинского дворов, надо было быть обреченным наВ гибель историею, чтобы неВ понять этого.

Всероссийская империя иВ Прусское королевство очень хорошо понимали свою обоюдную выгоду. Первое деление Польши давало значение великой европейской державы; второе вступило наВ путь, поВ которому ныне дошло доВ бесспорного преобладания. АВ вместе сВ тем, бросив окровавленный кусок растерзанной Польши Австрийской империи, обжорливой отВ природы, они приготовили эту империю себе наВ заклание, обрекли ееВ наВ позднейшую жертву своему стольВ же неутомимому аппетиту. Пока они неВ удовлетворят этому аппетиту, пока неВ поделят австрийские владения между собою, доВ тех пор останутся иВ принуждены оставаться союзниками иВ друзьями, хотя отВ всей души ненавидят друг друга. Немудрено, что самый дележ Австрии поссорит их, ноВ доВ этого ничто вВ мире неВ вВ состоянии поссоритьВ их.

ИмВ невыгодно ссориться. УВ новой Пруссо-германской империи нет вВ настоящее время вВ Европе иВ вВ целом мире ниВ одного союзника, кроме России, даВ может быть еще при России Соединенные Штаты Америки. Все ееВ боятся иВ все ееВ ненавидят, все будут радоваться ееВ падению, потому что она давит всех, грабит всех. АВ между тем ейВ надо еще совершить много завоеваний, чтобы вполне осуществить план иВ идею пангерманской империи. ЕйВ надо отобрать уВ французов неВ часть, аВ всю Лотарингию; надо завоевать Бельгию, Голландию, Швейцарию, Данию иВ весь Скандинавский полуостров; надо также прибрать вВ свои руки иВ наши прибалтийские провинции, чтобы одной хозяйничать наВ Балтийском море. Ну, словом, заВ исключением Венгерского королевства, которое она оставит мадьярам, иВ Галиции, которую вместе сВ австрийскою Буковиною уступит России, онаВ же, повинуясь тойВ же силе вещей, непременно будет стремиться кВ захвату всей Австрии поВ самый Триест включительно и, разумеется, включая Богемию, которую петербургский кабинет иВ неВ подумает оспаривать уВ нее.

МыВ уверены иВ положительно знаем, что насчет более или менее отдельного деления Австрийской империи уже давно ведутся тайные переговоры между дворами петербургским иВ германским, причем, разумеется, как иВ всегда бывает вВ дружеских отношениях двух великих держав, всегда стараются надуть друг друга.

Как ниВ огромно могущество Пруссо-германской империи, ясно, однако, что она одна неВ довольно сильна, чтобы осуществить такие огромные предприятия против воли целой Европы. Поэтому союз России составляет иВ будет еще долго составлять насущную необходимость.

СуществуетВ ли такая необходимость для России?

Начнем сВ того, что наша империя более чем всякие другие есть государство поВ преимуществу неВ только военное, потому что для образования поВ возможности огромной военной силы она сВ самого первого дня своего основания жертвовала иВ теперь жертвует всем, что составляет жизнь, преуспевание народа. Но, как военное государство, она хочет иметь одну цель, одно дело, дающее смысл ееВ существованию, — завоевание. Вне этой цели она просто нелепость. Итак, завоевания воВ все стороны иВ воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало — вот вам нормальная жизнь нашей империи. Теперь вопрос, вВ какую сторону должна, захочет направиться эта завоевательная сила?

Два пути открываются перед нею: один западный, другой восточный. Западный направлен прямо против Германии. Это путь панславистский иВ вместе сВ тем путь союза сВ Францией против соединенных сил прусской Германии иВ Австрийской империи, при вероятном нейтралитете Англии иВ Соединенных Штатов.

Другой путь прямо ведет вВ восточную Индию, вВ Персию иВ вВ Константинополь. НаВ нем встанут врагами Австрия, Англия и, вероятно, вместе сВ ними Франция, аВ союзниками — прусская Германия иВ Соединенные Штаты. ПоВ которому изВ этих двух путей захочет пойти наша воинственная империя? Говорят, что наследник — страстный панславист, ненавистник немцев, отъявленный друг французов иВ стоит заВ первый путь; ноВ зато ныне благополучно царствующий император — друг немцев, любящий племянник своего дяди иВ стоит заВ второй. Однако дело неВ вВ том, куда влекут чувства того или другого; вопрос вВ том, куда может идти империя сВ надеждою наВ успех иВ неВ подвергаясь опасности сломиться.

МожетВ ли она идти первым путем? Правда, что наВ нем встречается союз сВ Францией, союз далеко неВ представляющий теперь тех выгод, той материальной иВ той нравственной силы, которую онВ обещал еще заВ три или четыре года тому назад. Национальное единство Франции рушилось безвозвратно. ВВ пределах так называемой единой Франции существуют теперь три или, пожалуй, даже четыре различные иВ друг кВ другу решительно враждебно расположенные Франции: Франция аристократически-клерикальная, состоящая изВ дворян, изВ богатой буржуазии иВ изВ попов; Франция чисто буржуазная, обнимающая среднюю иВ мелкую буржуазию; иВ Франция рабочая, заключающая весь городской иВ фабричный пролетариат; и, наконец, Франция крестьянская. ЗаВ исключением двух последних, которые могут сойтись и, например, наВ юге Франции уже начинают сходиться, между этими классами исчезла всякая возможность единодушия наВ какомВ бы тоВ ниВ было пункте, даже когда дело идет обВ охране отечества.

МыВ видели это наВ днях. Немцы еще стоят воВ Франции, занимают Бельфор вВ ожидании последнего миллиарда. Какие-нибудь три или четыре недели оставались доВ очищения ими страны. Нет, большинство версальской палаты, состоящее изВ легитимистов, орлеанистов иВ бонапартистов, реакционерных доВ безумия, доВ бешенства, неВ захотело выждать этого срока — свалило Тьера, посадило наВ его место маршала Мак-Магона, который силою штыков обещает восстановить нравственный порядок воВ Франции… Государственная Франция перестала быть страною жизни, ума, великодушных порывов. Она как будто вдруг переродилась иВ стала передовою страною грязи, подлости, продажничества, зверства, измены, пошлости, непроходимой иВ изумительной глупости. Надо всемВ же царит невежество, которому нет конца. Она обрекает себя папе, попам, инквизиции, иезуитам, Селестской Божией матери иВ святому Лавру. Она неВ наВ шутку ищет вВ католической церкви своего возрождения, вВ защите католических интересов свое назначение. Религиозные процессии покрыли страну иВ заглушают своими торжественными литаниями протесты иВ жалобы побежденного пролетариата. Депутаты, министры, префекты, генералы, профессора, судьи парадируют наВ них соВ свечами вВ руках, неВ краснея, без всякой веры вВ сердце, аВ потому только, В«что вера нужна для народаВ». Впрочем, есть иВ целый сонм верующих дворян ультрамонтанцев иВ легитимистов, воспитанных иезуитами, которые громко требуют, чтобы Франция торжественно посвятила себя Христу иВ его непорочной матери. ИВ вВ тоВ самое время когда народное богатство или, вернее, народный труд, производитель всех богатств, отдан наВ разграбление биржевых спекулянтов, аферистов, богатых собственников иВ капиталистов, вВ тоВ самое время как все государственные люди, министры, депутаты, чиновники всякого рода, гражданские иВ военные, адвокаты, аВ главным образом, все эти ханжи-иезуиты самым бессовестным образом набивают свои карманы, вся Франция действительно отдается наВ управление попов. Попы забрали вВ руки все просвещение, университеты, гимназии, народные школы; они стали вновь исповедниками иВ духовными путеводителями храброго французского воинства, которое скоро окончательно потеряет способность драться против внешних врагов, ноВ зато сделается врагом тем более опасным для собственного народа.

Вот настоящее положение государственной Франции! Она вВ самое короткое время перещеголяла шварценберговскую Австрию (после 1849), аВ мыВ знаем, чем кончила эта Австрия — поражением вВ Испании, поражением вВ Богемии иВ всеобщим крушением.

Правда, Франция, несмотря даже наВ последнее разорение, богата, несомненно богаче Германии, извлекшей вВ промышленном иВ торговом отношении немного пользы отВ пяти миллиардов, уплоченных Франциею. Это богатство позволило французскому народу восстановить вВ очень короткое время все внешние признаки силы иВ правительственного устройства. НоВ неВ надо даже вглядываться глубоко, достаточно чуть-чуть приподнять лживо- блестящую поверхность, чтобы убедиться, как все внутри гнило, иВ гнило потому, что воВ всем этом еще громадном государственном теле неВ осталось даже искры живой души.

Государственная Франция безвозвратно кончается, иВ жестоко обманется тот, кто будет рассчитывать наВ ееВ союз. Кроме бессилия иВ страха, онВ вВ ней ничего неВ найдет; она посвящена папе, Христу, Божьей Матери, божественному разуму иВ человеческому бессмыслию. Она отдана наВ жертву ворам иВ попам; иВ если уВ нее еще осталась военная сила, тоВ вся она пойдет наВ укрощение иВ усмирение своего собственного пролетариата. КакаяВ же может быть польза отВ ееВ союза?

НоВ есть чрезвычайно важная причина, которая никогда неВ позволит нашему правительству, будь воВ главе его Александр IIВ или Александр III, следовать поВ пути западного, или панславистического, завоевания. Это путь революционный, вВ том смысле, что ведет прямо кВ возмущению народов, поВ преимуществу славянских, против ихВ законных государей, австрийского иВ пруссо-германского. ОнВ был предложен князем Паскевичем императору Николаю.

Положение Николая было опасное; онВ имел против себя две могущественнейшие державы, Англию иВ Францию. Благодарная Австрия грозила ему. Только одна обиженная имВ Пруссия оставалась верна, ноВ иВ эта, уступая натиску трех государств, начинала колебаться иВ вместе сВ австрийским правительством делала ему внушительные представления. Николай, полагавший всю свою славу главным образом вВ том, чтобы отличаться непреклонностью, должен был или уступить, или умереть. Уступить было стыдно, аВ умереть, разумеется, неВ хотелось. ИВ вВ эту критическую минуту ему было сделано предложение поднять панславистское знамя; мало того, надеть наВ свою императорскую корону фригийскую шапку иВ звать неВ только славян, ноВ иВ мадьяр, румын, итальянцев^[8] наВ бунт.

Император Николай призадумался, но, должно отдать ему справедливость, колебался неВ долго; онВ понял, что ему неВ следует кончать свое многолетнее поприще, ознаменованное чистейшим деспотизмом, наВ поприще революционном. ОнВ предпочел умереть.

ОнВ был прав. Нельзя было кичиться своим деспотизмом внутри иВ поднимать революцию вне своего государства. Особенно невозможно было это для императора Николая, так как наВ первом шагу, который онВ сделалВ бы поВ этому пути, онВ встретилсяВ бы лицом кВ лицу сВ Польшею. ВозможноВ ли было звать славянские иВ другие народы кВ восстанию иВ продолжать душить Польшу! НоВ чтоВ же делать сВ Польшею? Освободить ее? Но, неВ говоря уже оВ том, как это было противно всем инстинктам императора Николая, нельзя неВ признать, что для всероссийской государственности освобождение Польши решительно невозможно.

Целые века длилась борьба между двумя формами государства. Вопрос шел оВ том, кто победит, шляхетскаяВ ли воля, или царский кнут. Собственно оВ народе неВ было речи ниВ вВ том, ниВ вВ другом лагере; вВ обоих онВ был одинаково рабом, тружеником, кормильцем иВ немым пьедесталом государства. Казалось сначала, что должны победить поляки. НаВ ихВ стороне была образованность, военное искусство иВ храбрость, иВ так как войска ихВ состояли поВ преимуществу изВ малой шляхты, они дрались как вольные люди, аВ русские как рабы. Все шансы казались наВ ихВ стороне. ИВ действительно, вВ продолжение очень долгого времени они выходили победителями изВ каждой войны, громили русские области иВ даже один раз покорили Москву иВ посадили наВ царский престол своего королевича.

Сила, выгнавшая ихВ изВ Москвы, была неВ царская иВ даже неВ боярская, аВ народная. Пока народные массы неВ вмешивались вВ борьбу, полякам счастливилось. НоВ лишь только сам народ выступил действующим лицом наВ сцену один раз вВ 1612В г., другой раз вВ виде поголовного восстания малороссийского иВ литовского хлопства под предводительством Богдана Хмельницкого, счастье совершенно оставило их. СВ тех пор вольно-шляхетское государство стало чахнуть иВ падать, пока неВ погибло окончательно.

Русский кнут победил благодаря народу иВ вместе сВ тем, разумеется, вВ великий ущерб народу, который вВ знак истинной государственной благодарности был отдан вВ наследственное рабство царским холопам, дворянам-помещикам. Ныне царствующий император Александр IIВ освободил, говорят, крестьян. МыВ знаем, каково это освобождение.

АВ между тем именно наВ развалинах шляхетски-польского государства основалась всероссийская кнутовая империя. Лишите ееВ этой основы, отберите области, входившие доВ 1772В г. вВ состав польского государства, иВ всероссийская империя исчезнет.

Она исчезнет, потому что сВ потерей этих провинций, самых богатых, самых плодородных иВ самых населенных, богатство ее, иВ без того неВ чрезвычайное, иВ сила уменьшатся наполовину. ЗаВ этой потерей неВ замедлит последовать потеря прибалтийского края, аВ предположив, что восстановляемое польское государство будет восстановлено неВ только наВ бумаге, аВ вВ действительности иВ заживет новою, сильною жизнью, империя очень скоро утратит всю Малороссию, которая сделается или польскою областью, или независимым государством, утратит поэтому также иВ свою черноморскую границу, будет отрезана соВ всех сторон отВ Европы иВ загнана вВ Азию.

Иные полагают, что империя может отдать Польше поВ крайней мере Литву. Нет, неВ может, поВ темВ же самым причинам. Соединенные Литва иВ Польша послужилиВ бы непременно и, можно сказать, сВ неотвратимою необходимостью польскому государственному патриотизму широкою точкою отправления для завоевания прибалтийских провинций иВ Украины. Довольно освободить только Царство Польское, иВ того достаточно. Варшава тотчас сойдется сВ Вильно, сВ Гродно, сВ Минском, пожалуй, сВ Киевом, неВ говоря уже оВ Подоле иВ Волыни.

КакВ же быть? Поляки такой беспокойный народ, что имВ нельзя оставить ниВ одного местечка свободным; сейчас вВ нем законспирируют иВ поведут тайные связи соВ всеми забранными областями сВ целью восстановления польского государства. ВВ 1841, например, оставался один вольный город Краков, иВ Краков сделался центром общепольского революционного предприятия.

НеВ ясноВ ли, что такая империя может продолжать свое существование только под условием душить Польшу поВ муравьевской системе. МыВ говорим империя, аВ неВ народ русский, который, поВ нашему убеждению, неВ имеет ничего общего сВ империей, иВ интересы, аВ также иВ все инстинктивные стремления которого абсолютно противуположны интересам иВ сознательным стремлениям империи.

Как скоро империя рушится иВ народы великорусский, малорусский, белорусский иВ другие восстановят свою свободу, для них неВ страшны будут честолюбивые замыслы польских государственных патриотов; они могут быть убийственны только для империи.

Вот почему никакой всероссийский император, если онВ только вВ своем уме иВ если его неВ заставит железная необходимость, никогда неВ согласится отпустить наВ волю ниВ малейшей части Польши. АВ неВ освободив поляков, можетВ ли онВ призвать кВ бунту славян?

Причины, помешавшие ему поднять панславистически-бунтовское знамя, всецело существуют иВ теперь, сВ тою разницею, что тогда этот путь обещал более выгод, чем вВ настоящее время. Тогда можно было еще рассчитывать наВ восстание мадьяр, Италии, находившихся под ненавистным игом Австрии. Теперь Италия осталасьВ бы без сомнения нейтральною, так как Австрия отдалаВ бы ей, вероятно, без всяких споров, лишьВ бы отВ нее отделаться, теВ немногие остатки итальянской земли, которые она еще удерживает вВ своем владении. Что касается мадьяр, тоВ можно сказать наверное, что они соВ всею страстью, внушаемой имВ ихВ собственным господствующим отношением кВ славянам, принялиВ бы сторону немцев против России.

Итак, вВ случае панславистической войны, которую русский император поднялВ бы против Германии, онВ могВ бы рассчитывать наВ содействие более или менее деятельное только славян, иВ тоВ только австрийских славян, потому что еслиВ бы ему вздумалось поднять иВ турецких, тоВ онВ вызвалВ бы против себя нового врага, Англию, эту ревнивую защитницу самостоятельного существования оттоманского государства. НоВ вВ Австрии славян считается около 17В миллионов, заВ вычетом 5В миллионов жителей Галиции, где более или менее симпатизирующие русины былиВ бы парализованы враждебными поляками, останется 12В миллионов, наВ восстание которых русский император могВ бы, может быть, рассчитывать, исключая, разумеется, еще тех, которые завербованы вВ австрийское войско иВ которые поВ обычаю всякого войска сталиВ бы драться против кого начальство прикажет.

Прибавим, что эти 12В миллионов даже неВ сосредоточены вВ одном или нескольких пунктах, аВ разбросаны поВ всему пространству Австрийской империи, говорят наВ совершенно разных наречиях иВ перемешаны тоВ сВ немцами, тоВ сВ мадьярами, тоВ сВ румынами, то, наконец, сВ итальянскими населениями. Этого очень много, чтобы держать вВ постоянной тревоге австрийское правительство иВ вообще немцев, ноВ слишком мало, чтобы доставить русским войскам серьезную опору против соединенных сил прусской Германии иВ Австрии.

Увы! русское правительство это знает иВ всегда очень хорошо понимало иВ потому никогда неВ имело иВ неВ будет иметь намерения вести панславистическую войну против Австрии, которая необходимо превратиласьВ бы вВ войну против целой Германии. НоВ если наше правительство такого намерения неВ имеет, зачемВ же оно ведет посредством своих агентов настоящую панславистическую пропаганду вВ австрийских владениях? ПоВ очень простой причине, поВ той самой, наВ которую сейчас указали, аВ именно потому, что русскому правительству очень приятно иВ полезно иметь такое множество горячих иВ вместе сВ тем слепых, чтобы неВ сказать глупых, приверженцев воВ всех австрийских областях. Это парализует, связывает, беспокоит австрийское правительство иВ усиливает влияние России неВ только наВ Австрию, ноВ наВ целую Германию. Императорская Россия возбуждает австрийских славян против мадьяр иВ немцев, очень хорошо зная, что вВ конце концов предаст ихВ вВ руки техВ же мадьяр иВ немцев. Игра подлая, ноВ зато вполне государственная.

Итак, союзников иВ действительной опоры наВ западе, вВ случае панславистической войны против немцев, всероссийская империя найдет немного. Посмотрим теперь, сВ кем ейВ придется бороться. Во-первых, соВ всеми немцами прусскими иВ австрийскими, во-вторых, сВ мадьярами, и, в-третьих, сВ поляками.

Оставляя вВ стороне поляков иВ даже мадьяр, спросим, способнаВ ли императорская Россия вести наступательную войну против соединенных сил всей Германии, прусской иВ австрийской, или хотя даже одной прусской. МыВ говорим, войну наступательную, потому что здесь предполагается, что предпримет ееВ Россия ввиду мнимого освобождения, собственноВ же, завоевания австрийских славян.

Прежде всего несомненно, что никакая наступательная война вВ России неВ будет войною национальною. Это почти общее правило; народы редко принимают живое участие вВ войнах, предпринимаемых иВ веденных ихВ правительствами заВ пределами отечества. Такие войны бывают чаще всего исключительно политическими, если неВ примешивается интерес или религиозный, или революционный. Таковы были для немцев, французов, голландцев, англичан иВ даже для шведов вВ XVI веке войны между реформаторами иВ католиками. ТаковыВ же были для Франции вВ конце XVIII века революционные войны. НоВ вВ новейшей истории мыВ знаем только два исключительные примера, когда народные массы относились сВ действительною симпатиею кВ политическим войнам, предпринятым ихВ правительствами ввиду расширения пределов государства или ради других исключительно государственных интересов.

Первый пример был дан французским народом при НаполеонеI. НоВ онВ еще недостаточно доказателен, потому что императорские войска были непосредственным продолжением иВ какВ бы естественным результатом революционных войск, так что французский народ даже после падения Наполеона продолжал смотреть наВ них как наВ проявление тогоВ же самого революционного интереса.

Гораздо доказательнее второй пример, аВ именно пример горячего упоения, принятого, можно сказать, всем немецким народом вВ нелепой громадной войне, предпринятой вновь образовавшимся пруссо-германским государством против второй французской империи. Да, вВ эту знаменательную, едва прошедшую эпоху весь немецкий народ, все слои немецкого общества, заВ исключением разве только небольшой кучки работников, были проникнуты исключительно политическим интересом, интересом основания иВ расширения пределов пангерманского государства. ИВ теперь еще этот интерес преобладает над всеми другими вВ уме иВ сердце всех немцев без различия сословий, иВ это-то составляет вВ настоящее время специальную силу Германии.

Для всякого сколько-нибудь знающего иВ понимающего Россию должно быть ясно, что никакая война наступательная, предпринятая нашим правительством, неВ будет национальною вВ России. Во-первых, потому, что наш наВ род неВ только чужд всякого государственного интереса, ноВ даже инстинктивно противен ему. Государство — это его тюрьма; какаяВ же ему нужда укреплять свою тюрьму? Во-вторых, между правительством иВ народом нет никакой связи, ниВ одной живой нити, которая моглаВ бы соединить их, хотя наВ одну минуту, вВ какомВ бы тоВ ниВ было деле, нет даже способности, ниВ возможности взаимного разумения; что для правительства бело, тоВ для народа черно, иВ обратно, что народу кажется очень бело, что для него жизнь, раздолье, тоВ для правительства смерть.

Спросят, может быть, сВ Пушкиным: В«Иль русского царя уже бессильно слово?В»

Да, бессильно, когда оно требует отВ народа, что противно народу. Пусть онВ только мигнет иВ кликнет народу: вяжите иВ режьте помещиков, чиновников иВ купцов, заберите иВ разделите между собою ихВ имущество — одного мгновенья будет достаточно, чтобы встал весь русский народ иВ чтобы наВ другой день даже иВ следа купцов, чиновников иВ помещиков неВ осталось наВ русской земле. Но, пока онВ будет приказывать народу платить подати иВ давать солдат государству, аВ наВ пользу помещиков иВ купцов работать, народ будет повиноваться, нехотя, под палкою, как теперь, аВ когда сможет, тоВ иВ неВ послушается. ГдеВ же тут магическое или чудотворное влияние царского слова?

ИВ чтоВ же может царь сказать народу такого, чтоВ бы могло взволновать его сердце или разгорячить его воображение? ВВ 1828, объявляя войну Оттоманской Порте под предлогом обид, претерпеваемых греческими иВ славянскими единоверцами нашими вВ Турции, император Николай попробовал было своим манифестом, прочитанным вВ церквах, расшевелить вВ нем религиозный фанатизм. Попытка оказалась вполне неудачною. Если где уВ нас существует страшная иВ упорная религиозность, тоВ разве только вВ раскольниках, менее всех признающих иВ государство, иВ даже самого императора. ВВ православнойВ же иВ казенной церкви царствует мертвый, рутинный церемониал рядом сВ глубочайшим индифферентизмом.

ВВ начале крымской кампании, когда Англия иВ Франция объявили войну, Николай еще раз попытался возбудить религиозный фанатизм вВ народе, иВ стольВ же неудачно. Вспомним, что говорилось между народом воВ время этой войны: В«француз требует, чтобы нас отпустили наВ волюВ». — Были народные ополчения. НоВ всем известно, как они были сформированы. Большею частью поВ царскому приказанию иВ поВ начальственному распоряжению. Это была тоже рекрутчина, только вВ другом виде иВ срочная. ВоВ многихВ же местах крестьянам обещали, что поВ окончании войны ихВ отпустят наВ волю.

Вот каков государственный интерес нашего крестьянства! ВВ купечестве иВ дворянстве патриотизм выразился самым оригинальным образом: неумными речами, громкими верноподданническими заявлениями, аВ главное, обедами даВ попойками. КогдаВ же надо было одним давать деньги, другим самолично идти наВ войну воВ главе своих мужиков, охотников оказалось очень немного. Всякий старался поставить заВ себя другого. Ополчение наделало много шуму, аВ пользы неВ принесло никакой. НоВ Крымская война была даже неВ наступательная, аВ оборонительная, значит, могла, должна была сделаться национальною, иВ почемуВ же, однако, неВ сделалась? Потому, что наши высшие классы гнилы, пошлы, подлы, аВ народ естественный враг государства.

ИВ этот-то народ надеются поднять воВ имя славянского вопроса! Есть между нашими славянофилами несколько честных людей, которые неВ наВ шутку верят, что русский народ горит нетерпением лететь наВ помощь В«братьям славянамВ», про существование которых онВ даже неВ знает. Его чрезвычайно удивилиВ бы, сказав ему, что онВ сам славянский народ. Г. Духинский сВ своими польскими иВ французскими последователями отрицает, конечно, чтобы славянская кровь текла вВ жилах великорусского народа, греша этим против исторической иВ этнографической истины. НоВ г. Духинский, так мало знающий наш народ, вероятно, иВ неВ подозревает, что этот народ нисколько неВ заботится оВ своем славянском происхождении. ДоВ тогоВ ли ему, измученному, голодающему иВ раздавленному под гнетом мнимо славянской, вВ действительностиВ же татаро-немецкой, империи.

МыВ неВ должны обманывать славян. Те, которые говорят имВ оВ какомВ бы тоВ ниВ было участии русского народа вВ славянском вопросе, или сами себя жестоко надувают, или бессовестным образом лгут и, разумеется, лгут сВ нечистыми целями. ИВ если мы, русские социалисты- революционеры, зовем славянский пролетариат иВ славянскую молодежь наВ общее дело, тоВ вовсе неВ предлагаем имВ как общую почву для дела наше общее более или менее славянское происхождение. МыВ можем признать только одну почву: Социальную Революцию, вне которой мыВ неВ видим спасения ниВ для ихВ народов, ниВ для нашего, иВ думаем, что именно наВ этой почве, вследствие многих одинаковых черт вВ характере, вВ исторической судьбе, вВ прошедших иВ настоящих стремлениях всех славянских народов, аВ также иВ вследствие ихВ одинакового отношения кВ государственным поползновениям германского племени, они могут братски соединиться, неВ для того, чтобы создать общее государство, аВ для того, чтобы разрушить все государства, иВ неВ для того, чтобы составить между собою замкнутый мир, аВ для того, чтобы вместе вступить наВ всемирное поприще, начиная поВ необходимости сВ заключения тесного союза сВ народами латинского племени, которым, такВ же как иВ славянам, угрожает теперь завоевательная политика немцев.

НоВ иВ этот союз против немцев должен длиться, только пока немцы, познав собственным опытом, сВ какими бесчисленными бедами сопряжено собственно для народа существование государства даже мнимо народного, неВ сбросят сВ себя государственного ига иВ неВ откажутся навсегда отВ своей несчастной страсти кВ государственному преобладанию. Тогда иВ только тогда три главные племени, населяющие Европу, латинское, славянское иВ германское, организуются вВ союз свободно, как братья.

НоВ доВ тех пор союз славянских народов сВ народами латинскими против завоевания, грозящего имВ всем одинаково соВ стороны немцев, останется горькою необходимостью.

Странное назначение немецкого племени! Возбуждая против себя общие опасения иВ общую ненависть, они соединяют народы. Таким образом они соединили славян; ибо нет сомнения, что ненависть кВ немцам, глубоко укорененная вВ сердце всех славянских народов, гораздо более способствовала успехам панславистической пропаганды, чем все проповеди иВ интриги московских иВ петербургских агентов. ТеперьВ же, вероятно, таВ же ненависть будет привлекать народ славянский кВ союзу сВ латинским.

ВВ этом смысле иВ русский народ вполне славянский народ. Немцев онВ неВ любит; ноВ обманывать себя неВ должно, нелюбовь его кВ немцам неВ простирается так далеко, чтобы онВ собственным движением отправился воевать против них. Она окажется лишь, когда немцы сами придут вВ Россию иВ вздумают хозяйничать вВ ней. НоВ глубоко ошибается тот, кто будет рассчитывать наВ какое-либо участие нашего народа вВ наступательном движении против Германии.

Отсюда следует, что если наше правительство когда-либо вздумает предпринять какое-либо движение, оно должно будет совершить его без всякой помощи народной, одними лишь своими государственными, финансовыми иВ военными средствами. НоВ достаточноВ ли этих средств, чтобы бороться против Германии, мало того, чтобы сВ успехом вести против нее наступательную войну.

Надо быть чрезвычайно невежественным или слепым квасным патриотом, чтобы неВ признать, что все наши военные средства иВ наша пресловутая будтоВ бы бесчисленная армия ничто вВ сравнении сВ настоящими средствами иВ сВ армией германской.

Русский солдат храбр несомненно, ноВ ведь иВ немецкие солдаты неВ трусы; они это доказали вВ трех кампаниях сряду. Притом вВ предполагаемой наступательной соВ стороны России войне немецкие войска будут драться уВ себя дома иВ поддержанные патриотическим иВ наВ этот раз действительно поголовным восстанием решительно всех классов иВ всего населения Германии, поддержанные также своим собственным патриотическим фанатизмом, вВ тоВ время как русские воины будут драться без смысла, без страсти, повинуясь только команде.

ЧтоВ же касается сравнения русских офицеров сВ немецкими, тоВ сВ точки зрения просто человеческой мыВ отдадим преимущество нашему офицерскому типу, неВ потому, что онВ наш, аВ наВ основании строгой справедливости. Несмотря наВ все старания нашего военного министра, г. Милютина, огромная масса нашего офицерства осталась темВ же, чем была прежде, грубой, невежественной иВ почти воВ всех отношениях вполне бессознательной, — ученье, кутеж, карты, пьянство иВ когда есть чем поживиться, именно вВ высших чинах, начиная сВ ротного или эскадронного или батарейного командира, правильное, чутьВ ли неВ узаконенное воровство составляют доВ сих пор ежедневную поблажку офицерской жизни вВ России. Это мир чрезвычайно пустой иВ дикий, даже когда говорят по-французски, ноВ вВ этом мире, среди грубой иВ нелепой безалаберщины, его наполняющей, можно найти человеческое сердце, способность инстинктивно полюбить иВ понять человеческое иВ при счастливой обстановке, при добром влиянии, способность сделаться совершенно сознательным другом народа.

ВВ немецком офицерском мире нет ничего, кроме формы, военного регламента иВ отвратительной специально офицерской фанаберии, состоящей изВ двух элементов: изВ лакейского повиновения вВ отношении коВ всему, что иерархически выше, иВ изВ дерзко- презрительного отношения коВ всему, что, поВ ихВ мнению, стоит ниже, — кВ народу прежде всего, аВ потом иВ коВ всему, что неВ носит военного мундира, заВ исключением самых высших гражданских чиновников иВ дворян.

ВВ отношении своего государя, герцога, короля, аВ теперь кВ всегерманскому императору немецкий офицер раб поВ убеждению, поВ страсти. ПоВ мановению его онВ готов всегда иВ везде совершить самые ужасные злодеяния, сжечь, истребить иВ перерезать десятки, сотни городов иВ селений, неВ только чужих, ноВ даже своих.

КВ народу онВ чувствует неВ только презрение, ноВ ненависть, потому что, делая ему слишком много чести, предполагает его всегда бунтующим илиВ же готовым взбунтоваться. Впрочем, неВ один онВ это предполагает; вВ настоящее время все привилегированные классы, аВ немецкий офицер, даВ иВ вообще всякий офицер правильного войска может быть назван привилегированною сторожевою собакою привилегированных классов. Весь мир эксплуататоров вВ Германии иВ вне Германии смотрит наВ народ соВ страхом иВ недоверием, которые, кВ несчастью, неВ всегда оправдываются, ноВ которые тем неВ менее несомненно доказывают, что вВ народных массах уже начинает подыматься таВ сознательная сила, которая разрушит этот мир.

Итак, уВ немецкого офицера, как уВ доброй сторожевой собаки, усВ становится дыбом при одном воспоминании оВ народных толпах. Понятия его оВ правах иВ обязанностях народа самые патриархальные. ПоВ его мнению, народ должен работать, чтобы господа были одеты иВ сыты, повиноваться, неВ рассуждая, властям, платить государственные подати иВ общинные повинности и, вВ свою очередь, исполнять службу солдата, чистить ему сапоги, подавать лошадь, аВ когда онВ закомандует иВ замахает саблей, стрелять, колоть иВ рубить всякого встречного иВ поперечного иВ когда велят — идти наВ смерть заВ кайзера иВ фатерланд. ПоВ истеченииВ же срока действительной службы, если ранен иВ искалечен, жить милостынею, еслиВ же вышел цел иВ невредим, идти вВ резерв иВ служить вВ нем доВ самой смерти, всегда повинуясь властям, преклоняясь перед всяким начальством иВ быть готовым умереть поВ востребованию.

Всякое явление вВ народе, противоречащее этому идеалу, способно довести немецкого офицера доВ бешенства. Нетрудно себе представить, как онВ должен ненавидеть революционеров; аВ под этим общим названием онВ разумеет всех демократов иВ даже либералов, одним словом, всякого, кто вВ какойВ бы тоВ ниВ было степени иВ форме осмеливается делать, хотеть, думать противное священной мысли иВ воле Его Императорского Величества Повелителя всех Германий…

Можно себе представить, сВ какою специальною ненавистью онВ должен относиться кВ революционерам-социалистам или хотя даже кВ социальным демократам своей родины. Одно воспоминание оВ них приводит его вВ бешенство, иВ онВ неВ считает приличным иначе оВ них говорить, как сВ пеною уВ рта. Беда тому изВ них, кто попадет кВ нему вВ руки, — и, кВ несчастию, должно сказать, что вВ последнее время много социальных демократов вВ Германии перешли через офицерские руки. НеВ имея права ихВ истерзать или немедленно расстрелять, неВ смея давать воли рукам, онВ рядом самых оскорбительных мер, придирок, жестов, слов силится выместить свою бешеную, пошлую злобу. НоВ еслиВ бы ему позволили, еслиВ бы начальство приказало, сВ такою неистовою ревностью и, главное, сВ такою офицерскою гордостью онВ взялВ бы наВ себя роль мучителя, вешателя иВ палача.

АВ посмотрите наВ этого цивилизованного зверя, наВ этого лакея поВ убеждению иВ палача поВ призванию. Если онВ молод, выВ вместо страшилища сВ удивлением увидите белокурого юношу, кровь сВ молоком иВ сВ легким пушком наВ рыльце, скромного, тихого иВ даже застенчивого, иВ гордого — фанаберия сквозит, — иВ непременно сентиментального. ОнВ знает наизусть Шиллера иВ Гете иВ вся гуманистическая литература великого прошлого века прошла через его голову, неВ оставив вВ ней ниВ одной человеческой мысли иВ ниВ одного человеческого чувства вВ душе.

Немцам иВ поВ преимуществу немецким чиновникам иВ офицерам было предоставлено решить задачу, кажется, неразрешимую: соединить образование сВ варварством, ученость сВ лакейством. Это делает ихВ вВ общественном отношении отвратительными иВ вВ тоВ же время чрезвычайно смешными, вВ отношении кВ народным массам злодеями систематическими иВ беспощадными, ноВ зато людьми драгоценными вВ отношении кВ государственной службе.

Немецкие бюргеры это знают и, зная это, патриотически переносят отВ них всевозможные оскорбления, потому что узнают вВ них свою собственную природу, аВ главное, потому что смотрят наВ этих народных иВ привилегированных императорских псов, так часто ихВ отВ скуки кусающих, как наВ самый верный оплот пангерманского государства.

Для регулярной армии нельзя действительно представить себе ничего лучше немецкого офицера. Человек, соединяющий вВ себе ученость сВ хамством, аВ хамство сВ храбростью, строгую исполнительность сВ способностью инициативы, регулярность сВ зверством иВ зверство сВ своеобразною честностью, известную, правда, одностороннюю иВ даже худостороннюю экзальтацию сВ редким повиновением воле начальства; человек, всегда способный перерезать или перекрошить десятки, сотни, тысячи людей поВ малейшему знаку начальства, — тихий, скромный, смирный, послушный, всегда навытяжку перед старшими иВ высокомерный, презрительно-холодный, аВ когда нужно иВ жестокий вВ отношении кВ солдату; человек, которого вся жизнь выражается вВ двух словах: слушаться иВ командовать — такой человек незаменим для армии иВ для государства.

Что касается муштрования солдат, тоВ это дело, одно изВ главных вВ организации хорошего войска, доведено вВ немецкой армии доВ систематического, глубоко обдуманного иВ практически испытанного иВ осуществленного совершенства. Главное начало, положенное вВ основание всей дисциплины, состоит вВ следующем афоризме, повторение которого мыВ неВ так давно еще слышали отВ многих прусских, саксонских, баварских иВ других немецких офицеров, соВ времен французской кампании прогуливающихся целыми гурьбами поВ Швейцарии, вероятно, для изучения местности иВ снимки планов — вперед пригодится, — афоризм этот следующий:

В«Чтоб овладеть душою солдата, надо прежде всего овладеть его теломВ».

КакВ же овладеть его телом? Посредством беспрерывного учения. ВыВ неВ думайте, чтобы немецкие офицеры презирали шагистику, ничуть неВ бывало — они видят вВ ней одно изВ лучших средств для того, чтобы выломать члены иВ для того, чтобы овладеть телом солдата, аВ потом ружейные приемы, уход заВ оружием, чистка мундиров; надо, чтобы солдат был сВ утра доВ вечера занят иВ чтобы онВ неВ переставал чувствовать над собою иВ заВ каждым шагом своим строгое, холодно-магнетизирующее око начальства. Зимою, когда времени остается побольше, солдат гонят вВ школу, там ихВ доучивают читать, писать, считать, ноВ главное — заставляют твердить наизусть военный устав, проникнутый боготворением императора иВ презрением кВ народу: императору делать наВ караул, аВ вВ народ стрелять. Вот квинтэссенция нравственно-политического учения солдат.

Проживя три, четыре года, пять лет вВ этом омуте, солдат неВ может иначе выйти изВ него, как уродом. НоВ иВ для офицеров тоВ же самое, хотя иВ вВ другой форме. ИзВ солдат хотят сделать палку бессознательную; офицерВ же должен быть палкою сознательною, палкою поВ убеждению, поВ мысли, поВ интересу, поВ страсти. Его мир — офицерское общество; изВ него онВ ниВ шагу, иВ вся офицерская коллективность, проникнутая вышеописанным духом, смотрит заВ каждым. Беда несчастному, если, увлеченный неопытностью или каким-нибудь человеческим чувством, онВ позволит себе сдружиться сВ другим обществом. Если это общество вВ политическом отношении невинно, тоВ над ним будут только смеяться. НоВ если оно имеет направление политическое, несогласное сВ общеофицерским направлением, либеральное, демократическое, неВ говорю уже оВ социально-революционном, тогда несчастный пропал. Каждый товарищ сделается для него доносчиком.

Вообще высшее начальство предпочитает, чтобы офицерство бывало больше между собою, иВ старается оставить им, равно как иВ солдатам, как можно менее свободного времени. Муштрование солдат иВ беспрестанный надсмотр заВ ними уже забирает три четверти дня; остальная четверть должна быть посвящена усовершенствованию вВ военных науках. Офицер, прежде чем дослужиться доВ майорского чина, должен выдержать несколько экзаменов; кроме того, имВ задаются срочные работы поВ разным вопросам, иВ поВ этим работам судят оВ ихВ способности кВ повышению.

Как видим, военный мир вВ Германии, впрочем, точно такВ же, как иВ воВ Франции, составляет совершенно замкнутый мир, иВ эта замкнутость есть верное ручательство вВ том, что этот мир будет врагом для народа.

НоВ немецкий военный мир имеет перед французским, даВ иВ перед всеми европейскими огромное преимущество: немецкие офицеры превосходят всех офицеров вВ мире положительностью иВ обширностью своих познаний, теоретическим иВ практическим знанием военного дела, горячею иВ вполне педантическою преданностью военному ремеслу, точностью, аккуратностью, выдержкою, упорным терпением, аВ также иВ относительною честностью.

Вследствие всех этих качеств организация иВ вооружение немецких армий существует действительно иВ неВ наВ бумаге только, как это было при Наполеоне III воВ Франции, как это бывает сплошь даВ рядом уВ нас. КВ томуВ же, благодаря все темВ же немецким преимуществам, административный, гражданский иВ вВ особенности военный контроль устроен так, что продолжительный обман невозможен. УВ насВ же, напротив, снизу доверху иВ сверху донизу рука руку моет, вследствие чего дознание истины становится почти невозможным.

Сообразите все это иВ спросите себя, возможноВ ли, чтобы русская армия могла надеяться наВ успех вВ наступательной войне против Германии? ВыВ скажете, что Россия может поставить миллион войска. Ну, хорошо организованного иВ вооруженного войска, пожалуй, неВ будет миллион; однако, положим, что есть миллион; половину надо будет оставить разбросанною поВ огромному пространству империи для соблюдения спокойствия вВ счастливом народе, который, того иВ гляди, отВ большого жира может взбеситься. Для одной Украины, Литвы иВ Польши сколько понадобится войска! Много, много, если выВ будете вВ состоянии выслать против Германии пятисоттысячную армию. Такой армии Россия никогда еще неВ ставила.

Ну, аВ вВ Германии вас встретит действительно миллионная армия, поВ организации, поВ вымуштровке, поВ науке, поВ духу иВ поВ вооружению первая вВ мире. АВ заВ нею будет стоять громадным ополчением весь немецкий народ, который, может быть иВ даже вероятно, неВ всталВ бы против французов, еслиВ бы вВ последней войне победил неВ Фриц прусский, аВ Наполеон III, который, повторим еще раз, против русского вторжения встанет поголовно.

Скажете вы, что вВ случае нужды Россия, т. е. всероссийская империя, вВ состоянии поставить еще миллион войска; отчегоВ же иВ неВ поставить, даВ только наВ бумаге. Стоит для этого только предписать указом новый рекрутский набор поВ столько-то сВ тысячи. Вот вам иВ ваш миллион. ДаВ как его собрать? Кто будет его собирать? Ваши резервные генералы, генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, командиры резервных иВ гарнизонных батальонов наВ бумаге, ваши губернаторы, чиновники. Боже мой, сколькоВ же десятков, аВ пожалуй, иВ сотен тысяч уморят они сВ голоду, прежде чем ихВ соберут. ДаВ где вы, наконец, возьмете достаточное количество офицеров для организации нового миллионного войска иВ чем вооружите его? Палками? Ведь уВ вас нет достаточного количества денег для порядочного вооружения одного миллиона, аВ выВ грозитесь вооружить другой миллион. НиВ один банкир неВ даст вам взаймы; нуВ аВ если иВ даст, ведь наВ вооружение миллиона требуются года.

Сравним вашу бедность иВ вашу беспомощность сВ германским богатством иВ сВ германскою силою. Германия получила отВ Франции пять миллиардов, положим, что три миллиарда были потрачены наВ вознаграждение разных издержек, наВ вознаграждение принцев, государственных людей, генералов, полковников, офицеров, разумеется, неВ солдат, аВ также иВ наВ разные внутренние иВ заграничные поездки. Остаются два миллиарда, которые исключительно употреблены наВ вооружение Германии, наВ постройку новых или наВ укрепление старых бесчисленных крепостей, наВ заказ новых пушек, ружей иВ т.В д. Да, вся Германия обратилась теперь вВ грозный, воВ все стороны щетинящийся арсенал. ИВ вы, обученные иВ вооруженные кое-как, надеетесь ееВ победить.

При первом шаге, лишь только сунете нос наВ немецкую землю, выВ будете самым страшным образом разбиты наголову, иВ ваша наступательная война тотчасВ же обратится вВ оборонительную; немецкие войска вступят вВ пределы всероссийской империи.

НоВ тогда, поВ крайней мере, возбудятВ ли они против себя всеобщее восстание русского народа? Да, если немцы вступят вВ русские области иВ пойдут, например, прямо вВ Москву; ноВ если этой глупости неВ сделают, аВ пойдут севером наВ Петербург, через балтийские провинции, вВ которых найдут неВ только между мещанством, протестантскими пасторами иВ жидами, ноВ иВ посреди недовольных баронов иВ ихВ детей, студентов, аВ через ихВ посредство иВ вВ наших бесчисленных остзейских генералах, офицерах, высших иВ низших чиновниках, наполняющих Петербург иВ разбросанных поВ всей России, много, много приятелей; мало того, они подымут против русской империи Польшу иВ Малороссию.

Правда, что изВ всех врагов, притеснителей Польши соВ дня ееВ разделения Пруссия оказалась самым назойливым, самым систематическим, аВ потому иВ самым опасным; Россия действовала, как варвар, как дикая сила, всех резала, вешала, мучила, ссылала вВ Сибирь иВ все-таки обрусить доставшейся ейВ части Польши неВ умела, даВ иВ доВ сих пор, несмотря наВ муравьевские рецепты, неВ умеет; Австрия, сВ своей стороны, также нисколько неВ онемечила Галиции, даВ иВ неВ старалась обВ этом. Пруссия как истый представитель германского духа иВ великого германского дела, насильственного иВ искусственного германизирования стран неВ немецких, сейчас приступила кВ онемечиванию воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало Данцигской области иВ Познанского герцогства, неВ говоря уже оВ кенигсбергском крае, доставшемся ейВ гораздо прежде.

БылоВ бы слишком долго говорить оВ средствах, которые она употребила для достижения этой цели; между ними широкое колонизирование немецких крестьян наВ польской земле занимало огромное место. Полное освобождение крестьян вВ 1807В г. сВ правом выкупа земли иВ соВ всеми возможными облегчениями для совершения этого выкупа также много способствовало кВ популяризированию прусского правительства даже между польскими крестьянами. Потом основались сельские школы, иВ вВ них иВ через них введен был немецкий язык. Вследствие подобных мер оказалось уже вВ 1848В г., что более трети Познанского герцогства совсем онемечилось. ОВ городахВ же иВ говорить нечего. СВ самого начала польской истории вВ них говорилось по-немецки благодаря массе немецких бюргеров, ремесленников, аВ главное, жидов, получивших вВ них широкое гостеприимство. Известно, что сВ самых древних времен большинство городов вВ этой части Польши управлялось так называемым магдебургским правом.

Таким образом Пруссия достигала своей цели вВ мирное время. КогдаВ же польский патриотизм подымал или силился поднять народное движение, она неВ останавливалась, разумеется, перед самыми решительными иВ варварскими мерами. МыВ уже имели случай заметить, что вВ деле укрощения польских бунтов, неВ только вВ своих собственных пределах, ноВ также иВ вВ Царстве Польском, Пруссия неВ переставала оказывать неизменную верность иВ самую горячую готовность наВ помощь русскому правительству. Прусские жандармы, что говорим, прусские благородные офицеры всякого оружия, гвардейские иВ армейские, сВ какою-то особенною страстью охотились наВ поляков, скрывавшихся вВ прусских владениях, ловили ихВ иВ соВ злостною радостью выдавали русским жандармам, сВ выражением нередко надежды, что ихВ вВ России повесят. ВВ этом отношении Муравьев-вешатель неВ мог довольно нахвалиться Бисмарком.

ДоВ вступления вВ министерство князя Бисмарка Пруссия постоянно делала тоВ же самое, ноВ она делала это стыдливо, втихомолку и, когда было возможно, отпиралась отВ своих собственных действий. Князь Бисмарк первый сбросил маску. ОнВ цинически, громко неВ только признался, ноВ хвастался вВ прусском парламенте иВ перед европейскою дипломатией тем, что прусское правительство употребляло все свое влияние наВ правительство русское, чтобы уговорить его задушить Польшу доВ конца, неВ останавливаясь ниВ перед какими кровавыми мерами, иВ что вВ этом отношении Пруссия всегда будет оказывать самую деятельную помощь России.

Наконец, вВ настоящее время, еще недавно, князь Бисмарк прямо высказал вВ парламенте неизменное решение правительства искоренить остатки польской национальности вВ польских областях, наслаждающихся ныне пруссо-германским управлением. КВ несчастью, как мыВ это заметили выше, поляки познанские, точно такВ же, как иВ поляки галицийские, связали теперь, теснее чем когда-нибудь, свое польско-национальное дело сВ вопросом оВ преобладании папской власти. ИхВ адвокатами стали иезуиты, ультрамонтанцы, монашеские ордена иВ епископы. НеВ поздоровится полякам отВ такого союза иВ отВ такой дружбы, как неВ поздоровилось вВ XVII веке. НоВ это неВ наше, аВ их, польское дело.

МыВ упомянули обо всем этом для того только, чтобы показать, что уВ поляков нет врага опаснее иВ злее князя Бисмарка. Кажется, что онВ поставил задачею своей жизни стереть ихВ сВ лица земли. ИВ все-таки это неВ помешает ему позвать поляков кВ бунту против России, когда того потребуют интересы Германии. И, несмотря наВ то, что поляки ненавидят его иВ Пруссию, чтобы неВ сказать всю Германию, вВ этом поляки неВ хотелиВ бы сознаться, хотя вВ глубине ихВ души, неВ менее, чем уВ всех других славянских народов, живет таВ же самая историческая ненависть против немцев, несмотря наВ то, что они неВ могут забыть кровных обид, вынесенных ими соВ стороны прусских немцев, поляки несомненно подымутся наВ зов Бисмарка.

ВВ Германии иВ самой Пруссии уже очень давно существует многочисленная иВ серьезная политическая партия, даже три партии: либерально-прогрессивная, чисто демократическая иВ социально-демократическая, вместе составляющие несомненное большинство вВ парламентах германском иВ прусском иВ еще более решительное вВ самом обществе, партии, которые, предвидя иВ отчасти желая иВ какВ бы вызывая войну Германии против России, поняли, что восстание иВ восстановление Польши вВ известных пределах будет необходимым условием этой войны.

Разумеется, что ниВ князь Бисмарк иВ ниВ одна изВ этих партий никогда неВ согласятся возвратить Польше всех областей, забранных уВ нее Пруссиею. НеВ говоря уже оВ Кенигсберге, они ниВ заВ что вВ мире неВ отдадут ниВ Данцига, ниВ даже ниВ малейшего клочка западной Пруссии. Даже вВ Познанском герцогстве они отделят себе значительную часть, будтоВ бы уже совсем онемеченную, иВ оставят полякам, вВ сущности, изВ всей части Польши, доставшейся наВ долю пруссакам, очень немного. ЗаВ то, как отдадут имВ всю Галицию, соВ Львовом иВ сВ Краковом, так как все это принадлежит теперь Австрии, иВ отдадут имВ еще охотней столько земли далеко вВ глубь России, сколько уВ поляков станет сил захватить иВ удержать заВ собою. Вместе сВ тем она предложит полякам нужные деньги, разумеется, вВ виде польского займа заВ поручительством Германии, оружие иВ военную помощь.

Кто может сомневаться вВ том, что поляки неВ только согласятся, ноВ сВ радостью ухватятся заВ немецкое предложение; ихВ положение так отчаянно, что еслиВ бы имВ сделали предложение воВ сто раз хуже, ониВ бы его приняли.

Целый век прошел соВ времени разделения Польши, иВ вВ продолжение этих ста лет неВ прошло почти ниВ одного года, вВ которыйВ бы неВ была пролита мученическая кровь патриотов польских. Сто лет непрерывной борьбы, отчаянных бунтов! ЕстьВ ли другой народ, который могВ бы похвастаться подобною доблестью?

Чего поляки неВ перепробовали? Шляхетские конспирации, мещанские заговоры, вооруженные банды, народное восстание, наконец, все ухищрения дипломатии иВ даже помощь церковную. Все они перепробовали, заВ все цеплялись иВ все порвалось, все изменило. КакВ же имВ отказаться, когда сама Германия, ихВ опаснейший враг, предлагает имВ свою помощь наВ известных условиях?

Найдутся, пожалуй, славянофилы, которые упрекнут ихВ заВ тоВ в измене. ВВ измене чему? Славянскому союзу, славянскому делу? АВ чем проявился этот союз, вВ чем состоит это дело? НеВ проявилсяВ ли онВ вВ поездке гг. Палацкого иВ Ригера вВ Москву наВ панславистическую выставку иВ наВ поклонение царю? Чем иВ когда, каким именно делом славяне как славяне выразили свою братскую симпатию полякам? НеВ темВ ли, что теВ же самые гг. Палацкий иВ Ригер иВ вся ихВ многочисленная свита западно- иВ югославянская вВ Варшаве лобызались сВ русскими генералами, еле-еле омывшимися отВ польской крови, пили заВ славянское братство иВ заВ здоровье царя-палача?

Поляки мученики иВ герои, уВ них вВ прошедшем великая слава; славянеВ же еще дети, иВ все значение ихВ вВ будущем. Славянский мир, славянский вопрос — это неВ действительность, аВ надежда, которая осуществиться может только посредством Социальной Революции; аВ кВ этой революции уВ поляков, говоря, разумеется, оВ патриотах, принадлежащих большею частью кВ образованному сословию иВ поВ преимуществу кВ шляхте, доВ сих пор выказывалось очень немного охоты.

ЧтоВ же может быть общего между славянским миром, еще неВ существующим, иВ патриотически-польским миром, более или менее отжившим? ИВ действительно, заВ исключением весьма немногих лиц, старающихся создать славянский вопрос вВ польском духе иВ наВ польской почве, поляки вообще нисколько неВ занимаются этим вопросом, имВ гораздо понятнее иВ ближе мадьяры, сВ которыми они имеют некоторое сходство иВ много общих исторических воспоминаний, отВ славянВ же южных иВ западных отделяют ихВ главным и, можно сказать, решительным образом симпатии этих народов кВ России, т. е. кВ тому изВ врагов, которого они сами ненавидят более всех.

ВВ Польше иВ вВ польской эмиграции, как иВ воВ всех странах, политический мир разделялся некогда наВ много политических партий. Была партия аристократическая, клерикальная иВ монархически-конституционная; была партия военной диктатуры; партия республиканцев умеренных, поклонников Соединенных Штатов; партия красных республиканцев поВ французскому образцу; наконец, даже немногочисленная партия демократов социальных, неВ говоря уже оВ мистически-сектаторских партиях или, вернее, церковных. ВВ сущности, однако, стоило только проникнуть вВ каждую изВ них немного глубже, чтобы убедиться, что основа уВ всех одна иВ таВ же: страстное стремление уВ всех кВ восстановлению польского государства вВ границах 1772В г. ПомимоВ же взаимных противоречий, происходящих отВ взаимной борьбы начальников партий, главное различие ихВ состояло вВ том, что каждая была уверена, что эта общая цель, восстановление старой Польши, может быть достигнута только наВ пути специально рекомендуемымВ ею.

ДоВ 1850В г. можно сказать, что огромное большинство польской эмиграции революционное, именно потому, что большинство было уверено, что восстановление независимой Польши будет непременным результатом торжества революции вВ Европе. ИВ чтоВ же, можно сказать, что вВ 1848В г. неВ было ниВ одного движения вВ целой Европе, вВ которомВ бы неВ участвовали иВ даже часто неВ предводительствовали поляки. Нам помнится, как один саксонский немец выразил наВ этот счет свое удивление: где только беспорядок, там непременно поляки!

ВВ 1850В г. вследствие повсеместного поражения эта вера вВ революцию упала, поднялась наполеоновская звезда, иВ множество, множество польских эмигрантов, огромное большинство сделались отъявленными иВ страшными бонапартистами. Боже мой, чего неВ ждали иВ неВ надеялись они отВ помощи Наполеона III! Даже явная, гнусная измена его вВ 1862—63В г. неВ вВ силах была убить вВ них этой веры. Она окончилась только вВ Седане.

После этой катастрофы оставалось для польской надежды только одно убежище, иезуитско- ультрамонтанское. Австрийские иВ большинство польских патриотов ринулось вВ Галицию, ринулось туда сВ отчаяния. НоВ вообразите себе, что Бисмарк, ихВ отъявленный враг, вынужденный положением Германии, позовет ихВ наВ восстание против России; покажет имВ неВ отдаленную надежду, нет, даст имВ деньги, оружие иВ военную помощь. ВозможноВ ли, чтобы они отказались отВ этого?

Правда, что взамен этой помощи отВ них потребуется формальное отречение отВ большей части старых польских земель, находящихся теперь воВ владении Пруссии. Это будет имВ очень горько, ноВ вынужденные обстоятельствами иВ ввиду верного торжества над Россиею, утешая себя, наконец, мыслью, что лишьВ бы только восстановить Польшу, аВ потом они возвратят свое, они поднимут все несомненно иВ сВ своей точки зрения будут десять тысяч раз правы.

Правда, что Польша, восстановляемая сВ помощью немецкого войска, под покровительством князя Бисмарка, будет странною Польшею. НоВ лучше странная Польша, чем никакой; даВ наконец, потом, подумают непременно поляки, можно будет иВ освободиться отВ покровительства князя Бисмарка.

Одним словом, поляки наВ все согласятся, иВ Польша встанет, Литва встанет, аВ немного погодя иВ Малороссия встанет; польские патриоты, правда, плохие социалисты, иВ уВ себя дома они неВ станут заниматься революционно-социалистической пропагандой, аВ еслиВ бы иВ захотели, тоВ покровитель, князь Бисмарк, неВ позволилВ бы — слишком близко кВ Германии; чего доброго, такая пропаганда моглаВ бы проникнуть иВ вВ прусскую Польшу. НоВ чего нельзя будет делать вВ Польше, тоВ можно будет делать вВ России иВ против России. Чрезвычайно полезно будет иВ для немцев, иВ для поляков поднять вВ России крестьянский бунт, аВ поднять его будет, правда, неВ трудно, иВ подумайте, сколько поляков иВ немцев рассеяно теперь поВ России. Большинство, если неВ все, будут естественными союзниками Бисмарка иВ поляков. Вообразите себе такое положение: войска наши, разбитые наголову, бегут; заВ ними вслед наВ севере кВ Петербургу идут немцы, аВ наВ западе иВ наВ юге, наВ Смоленск иВ наВ Малороссию, идут поляки — иВ вВ тоВ же самое время, возбужденный внешнею иВ внутреннею пропагандою, вВ России, вВ Малороссии всеобщий крестьянский, торжествующий бунт.

Вот почему можно сказать наверное, что никакое правительство иВ что ниВ один русский царь, если онВ только неВ сумасшедший, неВ поднимет панславистического знамени иВ неВ пойдет никогда войною против Германии.

Поразив окончательно сначала Австрию, аВ потом Францию, новая иВ великая Германская империя низведет безвозвратно наВ степень второстепенных иВ отВ нее зависимых держав неВ только эти два государства, ноВ позже иВ нашу всероссийскую империю, которую она навсегда отрезала отВ Европы. МыВ говорим, разумеется, обВ империи, аВ неВ оВ русском народе, который, когда ему будет нужно, найдет или пробьет себе всюду дорогу.

НоВ для всероссийской империи ворота Европы отныне заперты; отВ этих ворот ключиВ же хранятся уВ князя Бисмарка, который ниВ заВ что вВ мире неВ даст ихВ князю Горчакову.

НоВ если ворота северо-запада заперты для нее навсегда, неВ останутсяВ ли открытыми, и, может быть, еще тем вернее иВ шире, ворота южные иВ юго-восточные: Бухара, Персия иВ Афганистан доВ самой восточной Индии и, наконец, последняя цель всех замыслов иВ стремлений, Константинополь? Уже давно русские политики, горячие ревнители величия иВ славы нашей любезной империи, обсуждают вопрос, неВ лучшеВ ли перенести столицу, аВ сВ ней вместе иВ средоточие всех сил, всей жизни империи сВ севера наВ юг, отВ суровых берегов моря Балтийского наВ вечно цветущие берега Черного иВ Средиземного морей, одним словом, изВ Петербурга вВ Константинополь.

Есть, правда, доВ того ненасытные патриоты, что они хотелиВ бы сохранить Петербург иВ преобладание наВ Балтийском море иВ вместе овладеть Константинополем. НоВ это желание доВ того неосуществимо, что даже они, несмотря наВ всю веру воВ всемогущество всероссийской империи, начинают отказываться отВ надежды наВ его исполнение, кВ томуВ же заВ последний год случилось происшествие, которое должно было открыть имВ глаза. Это происшествие: присоединение Гольштейна, Шлезвига иВ Ганновера кВ Прусскому королевству, обратившемуся непосредственно через это вВ северную морскую державу.

Аксиома всем известная, что неВ может ниВ одно государство стать вВ числе первенствующих держав, если оно неВ имеет обширных морских границ, обеспечивающих непосредственное сообщение его сВ целым светом иВ позволяющих ему принять участие прямое вВ мировом движении, как материальном, так иВ общественном, политически-нравственном. Эта истина столь очевидна, что ееВ доказывать нечего. Предположим государство самое сильное, образованное иВ самое счастливое — сколько вВ государстве общее счастье возможно — иВ вообразим, что какие-нибудь обстоятельства уединили его отВ остального света. Можете быть уверены, что поВ прошествии каких-нибудь пятидесяти лет, двух поколений, все вВ нем придет вВ застой: сила ослабеет, образованность станет граничить сВ глупостью, нуВ аВ счастье будет издавать запах лимбурского сыра.

Посмотрите наВ Китай, кажется, был иВ умен, иВ учен, и, вероятно, также, по-своему, счастлив; отчего онВ сделался таким дряблым, что достаточно самых небольших усилий морским европейским державам для того, чтобы подчинить его своему уму иВ если неВ своему владычеству, то, поВ крайней мере, своей воле? Оттого, что вВ продолжение веков онВ оставался вВ застое, аВ оставался онВ вВ нем потому, что вВ продолжение этих веков он, благодаря отчасти своим внутренним учреждениям, отчастиВ же тому, что течение мировой жизни происходило так далеко отВ него, что долго неВ могло его коснуться.

Есть много разных условий, чтобы народ, замкнутый вВ государство, мог принять участие вВ мировом движении; сюда принадлежит природный умВ иВ прирожденная энергия, образованность, способность кВ производительному труду иВ самая обширная внутренняя свобода, столь невозможная, впрочем, для масс вВ государстве. НоВ кВ этим условиям также принадлежит непременно морское плавание, морская торговля, потому что морские сообщения поВ своей относительной дешевизне, скорости, аВ также иВ свободе, вВ том смысле, что море никем неВ присвоено, превосходят все другие более известные, неВ исключая, разумеется, иВ железных дорог. Может быть, воздухоплавание когда-нибудь окажется еще более удобным воВ всех отношениях иВ будет особенно важно, так что оно окончательно уравняет условия развития иВ жизни для всех стран. НоВ доВ сих пор оВ нем говорить нельзя как оВ средстве серьезном, иВ мореплавание все-таки остается главным средством для преуспеяния народов.

Будет время, когда неВ будет более государств, — аВ кВ разрушению ихВ стремятся все усилия социально-революционерной партии вВ Европе, — будет время, когда наВ развалинах политических государств оснуется совершенно свободно иВ организуясь снизу вверх, вольный братский союз вольных производительных ассоциаций, общин иВ областных федераций, обнимающих безразлично, потому что свободно, людей всех языков иВ народностей, ну, тогда путь кВ морю будет равно открыт для всех; для береговых жителей непосредственно, аВ для живущих вВ отдалении отВ моря посредством железных дорог, освобожденных вполне отВ всяких государственных попечении, взимании, пошлин, ограничений, придирок, запрещений, позволений иВ применений. НоВ иВ тогда даже морские береговые жители будут иметь множество естественных преимуществ, неВ только материальных, ноВ иВ умственно- нравственных. Непосредственное прикосновение кВ мировому рынку иВ вообще кВ мировому движению жизни развивает чрезвычайно, и, как ниВ уравнивайте отношения, все-таки внутренние жители, лишенные этих преимуществ, будут жить иВ развиваться ленивее иВ медленнее прибрежных.

Вот почему так важно будет воздухоплавание. Воздушная атмосфера — это океан, проникающий всюду, берег его везде, так что вВ отношении кВ нему все люди, даже живущие вВ самых отдаленных захолустьях, без исключения все — прибрежные жители. НоВ доВ тех пор, пока воздухоплавание неВ заменит мореплавания, прибрежные жители останутся воВ всех отношениях передовыми иВ будут составлять род аристократии вВ человечестве.

Вся история, аВ главное — большая часть прогресса вВ истории была сделана народами прибрежными. Первый народ, создатель всей цивилизации, греки — иВ чтоВ же, можно сказать, что вся Греция — неВ что иное, как берег. Древний Рим сделался государством могучим, мировым только сВ тех пор, как сделался морским государством. АВ вВ новейшей истории, кому обязаны воскресением политической свободы, общественной жизни, торговли, искусств, науки, свободной мысли, одним словом, возрождением человечества? Италии, которая почти вся, как Греция, — берег. После Италии кто унаследовал передовое место вВ мировом движении? Голландия, Англия, Франция и, наконец, Америка.

ПосмотримВ же, напротив, наВ Германию. Почему, несмотря наВ много несомненных качеств, которыми наделены ееВ народы, как, напр., чрезвычайное трудолюбие, способности кВ размышлению иВ кВ науке, эстетическое чувство, породившее великих артистов, художников иВ поэтов, иВ глубокомысленный трансцендентализм, породивший неВ менее великих философов, — почему, спрашиваем мы, Германия отстала так далеко отВ Франции иВ отВ Англии воВ всех других отношениях, кроме одного, вВ котором опередила всех, вВ развитии бюрократического, полицейского иВ военного государственного порядка, почему вВ торговом отношении она стоит еще теперь ниже Голландии, аВ вВ индустриальном ниже Бельгии.

Скажут, потому что уВ ней никогда неВ было свободы, любви кВ свободе, ниВ требования свободы. Это будет отчасти справедливо, ноВ это неВ единственная причина. Другая, стольВ же важная — это отсутствие широкого прибрежья. Еще вВ XIII веке, именно вВ эпоху зарождения Ганзы, Германия неВ терпела недостатка вВ морском береге, поВ крайней мере, наВ западе. Голландия иВ Бельгия еще принадлежали кВ ней, аВ именно вВ этом столетии торговля Германии, казалось, обещала развитие довольно широкое. НоВ уже сВ XIV века нидерландские города, увлеченные своим предприимчивым иВ смелым духом иВ своею любовью кВ свободе, стали видимым образом отделяться отВ Германии иВ чуждаться ее. ВВ XVI веке это отделение окончательно совершилось иВ великая империя, неуклюжая наследница Римской империи, оказалась государством почти совсем средиземным. Осталась уВ нее только узкая форточка вВ море между Голландией иВ Данией, далеко неВ достаточная для свободного дыхания такой огромной страны. Вследствие этого наВ Германию иВ напала сонливость, чрезвычайно похожая наВ китайский застой.

СВ тех пор все политическое передовое движение Германии, вВ смысле образования нового сильного государства, сосредоточилось вВ небольшом курфюрсте Бранденбургском. ИВ вВ самом деле, бранденбургские курфюрсты постоянным стремлением своим овладеть берегами Балтийского моря оказали значительную услугу Германии, создали, можно сказать, условия ееВ настоящего величия, сначала овладели Кенигсбергом, аВ потом, вВ эпоху первого деления Польши, взяли Данциг. НоВ всего этого было недостаточно, надо было овладеть Килем иВ вообще всем Шлезвигом иВ Гольштейном.

Эти новые завоевания были сделаны Пруссиею при рукоплескании целой Германии. МыВ все были свидетелями, сВ какою страстью немцы решительно всех отдельных государственных фатерландов, иВ северных, иВ южных, иВ западных, иВ восточных, иВ центральных, следили, сВ самого 1848В г. заВ развитием шлезвиг-гольштинского вопроса, иВ ошибались глубоко те, которые объясняли себе эту страсть вВ смысле участия кВ родным братьям, немцам, будтоВ бы задыхающимся под датским деспотизмом. Тут был интерес совсем другой, интерес государственный, пангерманский, интерес завоевания морских границ иВ морских сообщений, интерес создания могучего немецкого флота. Вопрос оВ немецком флоте был уже поднят вВ 1840В или 41В г., иВ мыВ помним, сВ каким энтузиазмом было принято целою Германиею стихотворение Гервега: германский флот.

Немцы, повторяем мыВ еще раз, народ вВ высшей степени государственный, эта государственность преобладает вВ них над всеми другими страстями иВ решительно подавляет вВ них инстинкт свободы. НоВ она-то составляет именно вВ настоящее время ихВ специальное величие; она служит иВ будет еще служить некоторое время неизменною иВ прямою подставкою для всех честолюбивых замыслов берлинского государя. НаВ нее крепкой ногой опирается князь Бисмарк.

Немцы народ ученый иВ знают, что без прочных морских границ нет иВ неВ может быть великого государства. Вот почему они, наперекор исторической, этнографической иВ географической истине, утверждают еще теперь, что Триест был, есть иВ будет немецким городом, что весь Дунай — река немецкая. Они рвутся кВ морю. ИВ если неВ остановит ихВ социальная революция, можно быть уверенным, что прежде, чем пройдут двадцать, десять лет, аВ может быть иВ еще менее, — происшествия ныне идут так быстро друг заВ другом, — можно быть уверенным, говорим мы, что вВ короткое время они завоюют всю немецкую Данию, всю немецкую Голландию, всю немецкую Бельгию. Все это лежит, так сказать, вВ натуральной логике ихВ политического положения иВ ихВ инстинктивных стремлений.

Один этап наВ этом пути уже пройден.

Пруссия, нынешнее олицетворение, голова иВ вместе руки Германии, крепко основалась наВ Балтийском море, аВ вместе сВ тем иВ наВ Северном море. Независимость бременская, гамбургская, любекская, мекленбургская иВ ольденбургская — пустая иВ невинная шутка. Все это вместе сВ Гольштейном, Шлезвигом иВ Ганновером вошло вВ состав Пруссии, иВ Пруссия, богатая французскими деньгами, строит два сильных флота: один наВ Балтике, другой наВ Северном море, иВ благодаря судоходному каналу, который ныне копают для соединения двух морей, эти два флота скоро составят один флот. ИВ неВ много лет надо будет ждать для того, чтобы этот флот, превосходящий уже иВ датский, иВ шведский, сделалсяВ бы гораздо сильнее русского Балтийского флота. ИВ тогда русское преобладание наВ море Балтийском канет в… Балтийское море. Прощай Рига, прощай Ревель, прощай Финляндия иВ прощай Петербург, вместе сВ своим неприступным Кронштадтом!

Все это для квасных патриотов, привыкших преувеличивать всероссийские силы, покажется бредом, злою сказкою, аВ между тем это неВ что иное, как совершенно верное заключение изВ осуществившихся уже фактов, наВ основании справедливой оценки характера иВ способностей немецких иВ русских, неВ говоря уже оВ денежных средствах, оВ сравнительном количестве добросовестных, преданных иВ знающих чиновников всякого рода иВ также неВ говоря оВ науке, которая дает решительный перевес всем немецким предприятиям перед русскими.

Немецкая государственная служба дает результаты некрасивые, неприятные, можно сказать, мерзкие, ноВ зато положительные иВ серьезные.

Русская государственная служба дает результаты стольВ же неприятные иВ некрасивые, аВ поВ форме нередко еще более дикие иВ сВ этим вместе пустые. Возьмем пример: положим, что вВ одно иВ тоВ же время вВ Германии иВ вВ России правительства назначили одну иВ туВ же сумму, положим, миллион, наВ совершение какого-нибудь дела, хоть наВ постройку нового судна. ЧтоВ же, выВ думаете, вВ Германии украдут? Украдут, быть может, сто тысяч, положим, двести тысяч, зато ужВ восемьсот тысяч прямо пойдут наВ дело, которое совершится сВ тою аккуратностью иВ сВ тем знанием, которым отличаются немцы. Ну, аВ вВ России? ВВ России прежде всего половину раскрадут, четверть пропадет вследствие нерадения иВ невежества, так что много-много, если наВ остальную четверть состряпают что-нибудь гнилое, годящееся напоказ, ноВ для дела негодное.

ПочемуВ же русский флот способен устоять против немецкого, русские приморские укрепления, напр., Кронштадт, выдержать стрельбу немцев, умеющих бросать неВ только чугунные, ноВ также иВ золотые снаряды?

Прощай господство наВ Балтийском море! Прощай все политическое значение иВ сила северной столицы, воздвигнутой Петром наВ финских болотах! Если наш маститый великий Канцлер князь Горчаков неВ совсем выжил изВ ума, онВ должен был сказать себе это вВ теВ дни, когда союзная Пруссия грабила безнаказанно иВ какВ бы сВ нашего согласия стольВ же нам союзную Данию. ОнВ должен был понять, что сВ того дня, как Пруссия, опирающаяся теперь наВ всю Германию иВ составляющая вВ неразрывном единстве сВ последнею сильнейшую континентальную державу, сВ тех пор, одним словом, как новая Германская империя, создавшаяся под скипетром прусским, заняла наВ Балтийском море свое настоящее иВ для всех других прибалтийских держав столь грозное положение, преобладанию петербургской России наВ этом море был положен конец, уничтожено великое политическое творение Петра, аВ сВ ним вместе уничтожено иВ самое могущество всероссийского государства, если вВ вознаграждение утраты вольного морского пути наВ севере неВ откроется для него новый путь наВ юге.

Ясно, что наВ Балтийском море станут теперь господствовать немцы. Правда, что входы вВ него находятся еще вВ руках Дании. НоВ кто неВ видит, что этому бедному маленькому государству неВ остается уже теперь почти другого выбора, как сделаться сначала, пожалуй, вольно- федеративным, аВ вскоре потом иВ вполне быть поглощенным пангерманской государственной централизацией; аВ это значит, что Балтийское море вВ самое короткое время превратится вВ море исключительно немецкое иВ что Петербург должен будет утратить всякое политическое значение.

Князь Горчаков должен был знать это, когда соглашался наВ раздробление Датского королевства иВ наВ присоединение Гольштейна иВ Шлезвига кВ Пруссии. ИВ силою самых происшествий мыВ приведены кВ следующей дилемме: или онВ изменил России, или взамен пожертвованного имВ преобладания всероссийского государства наВ северо-западе онВ обеспечился формальным обязательством князя Бисмарка содействовать России вВ завоевании нового могущества наВ юго-востоке.

Для нас существование такого акта, существование оборонительного иВ наступающего союза, заключенного между Россиею иВ Пруссиею чутьВ ли неВ сейчасВ же после парижского мира или, поВ крайней мере, воВ время польского восстания, вВ 1863, когда увлеченные примером Франции иВ Англии почти все европейские державы, кроме Пруссии, громогласно иВ официально протестовали против всероссийского варварства; для нас, говорим мы, формальное иВ для обеих сторон равно обязательное согласие между Пруссиею иВ Россиею несомненно, только подобным союзом может быть объяснена таВ спокойная, можно сказать, беззаботная уверенность, сВ какою Бисмарк предпринял войну против Австрии иВ против большей части Германии сВ опасностью французского вмешательства иВ еще более решительную войну против Франции. Малейшей враждебной демонстрации соВ стороны России, напр., движения русских войск кВ прусской границе, былоВ бы достаточно, чтобы остановить иВ вВ«той иВ вВ другой войне, особенно вВ последней, дальнейшие движения победоносного прусского воинства. Вспомним, что вВ конце последней войны вся Германия, поВ преимуществуВ же северная часть ее, была совершенно очищена отВ войск, что невмешательство Австрии вВ пользу Франции неВ имело другой причины, как объявление России, что если Австрия двинет свои войска, тоВ она двинет против них свою армию, иВ что Италия иВ Англия только потому неВ вмешались, что этого неВ хотела Россия. НеВ заяви она себя таким решительным союзником пруссо-германского императора, немцы никогдаВ бы неВ взяли Парижа. НоВ Бисмарк, видимо, был уверен, что Россия неВ изменит ему. НаВ чемВ же была основана такая уверенность? Ужели наВ родственных связях иВ наВ личной дружбе двух императоров?

НоВ Бисмарк человек слишком умный иВ опытный, чтобы рассчитывать наВ чувства вВ политике. Положим даже, что наш император, одаренный, как всем известно, чувствительным сердцем иВ проливающий слезы чрезвычайно легко, мог увлечься подобными чувствами, неВ раз высказанными имВ вВ царских попойках; вокруг него целое правительство, двор, наследник, ненавидящий будтоВ бы немцев и, наконец, наш маститый государственный патриот князь Горчаков, все вместе, общественное мнение иВ сама сила вещей напомнилаВ бы ему, что государства руководствуются интересами, аВ неВ чувствами.

НеВ могВ же Бисмарк рассчитывать наВ тождество интересов русских иВ прусских. Такого тождества нет, даВ иВ быть неВ может, оно существует только вВ одном пункте, аВ именно вВ польском вопросе. НуВ да, этот вопрос давно уже порешен, аВ воВ всех других отношениях ничто неВ может быть так противно интересам всероссийского государства, как образование обок его огромной иВ могущественной всегерманской империи. Существование двух огромных империй друг подле друга влечет заВ собой войну, которая неВ может кончиться иначе, как разрушением или одной, или другой.

Война эта, повторяем мы, неизбежна, ноВ она может быть отдалена, если обе империи сознают, что они еще недостаточно укрепились внутри, неВ довольно расширились для того, чтобы начать друг против друга войну решительную, борьбу наВ жизнь иВ наВ смерть. Тогда, хотя иВ ненавидя друг друга, они продолжают друг друга поддерживать, обменивать услуги между собою, причем каждая надеется, что она воспользуется лучше другой невольным союзом, приобретет больше силы иВ средств для будущей, неизбежной борьбы, — таково именно взаимное положение России иВ прусской Германии.

Германская империя далеко еще неВ укрепилась ниВ внутри, ниВ снаружи. Внутри она представляет странное соединение многих самостоятельных, средних иВ маленьких государств, правда, обреченных наВ уничтожение, ноВ еще неВ уничтоженных иВ стремящихся воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало спасти остатки своей, видимо, исчезающей самостоятельности. Снаружи хмурится против новой империи униженная, ноВ неВ окончательно еще сраженная Австрия, побежденная иВ именно вследствие того непримиримая Франция. КВ томуВ же новогерманская империя далеко еще неВ достаточно округлила свои границы. Повинуясь внутренней необходимости, свойственной военным государствам, она задумывает новые приобретения, новые войны. Поставив себе целью восстановление средневековой империи вВ первобытных границах, иВ кВ этой цели влечет ееВ неуклонно патриотизм пангерманский, обуявший все немецкое общество, она мечтает оВ присоединении всей Австрии, кроме Венгрии, отнюдь неВ кроме Триеста, ноВ кроме Богемии, всей немецкой Швейцарии, части Бельгии, всей Голландии иВ Дании, необходимых для основания ееВ морского могущества, — планы гигантские, осуществление которых возбудит значительную часть западной иВ южной Европы против нее, иВ которое поэтому без согласия России решительно невозможно. Значит, для новогерманской империи еще необходим русский союз.

Всероссийская империя, сВ своей стороны, также неВ может обойтись без пруссо-германского союза. Отказавшись отВ всяких новых приобретений иВ расширений наВ северо-западе, она должна идти наВ юго-восток. Уступив Пруссии преобладание наВ Балтийском море, она должна завоевать иВ установить свое могущество наВ Черном море. Иначе она будет отрезана отВ Европы. НоВ для того, чтобы владычество ееВ наВ Черном море было действительно иВ полезно, она должна овладеть Константинополем, без которого неВ только вход вВ Средиземное море может быть возбранен ейВ воВ всякое время, ноВ самый вход вВ Черное море будет всегда открыт для неприятельских флотов иВ армий, как это иВ было воВ время крымской кампании.

Значит, единая цель, кВ которой больше чем когда-нибудь стремится завоевательная политика нашего государства, — Константинополь. Осуществлению этой цели противны интересы всей южной Европы, неВ исключая, разумеется, Франции, противны английские интересы, аВ также интересы Германии, так как безграничное владычество России наВ Черном море поставит все дунайское прибрежье вВ прямую зависимость отВ России.

И, несмотря наВ это, нельзя сомневаться вВ том, что Пруссия, вынужденная опираться наВ русский союз для исполнения своих завоевательных планов наВ западе, формально обязалась помогать России вВ ееВ юго-восточной политике, такВ же как нельзя сомневаться иВ вВ том, что она воспользуется первою возможностью для того, чтобы изменить обещанию.

Такого нарушения договора нельзя ожидать теперь, вВ самом начале исполнения его. МыВ видели, какую горячую поддержку Пруссо-германская империя оказала империи всероссийской вВ вопросе обВ уничтожении условий парижского трактата, стеснительных для России, иВ нет сомнения, что она такВ же горячо продолжает ееВ поддерживать вВ хивинском вопросе. КВ томуВ же для немцев выгодно, чтобы русские удалились как можно глубже наВ восток.

НоВ что заставило русское правительство предпринять поход против Хивы? НельзяВ же предполагать, чтобы оно предприняло его вВ защиту интересов русского купечества иВ русской торговли. ЕслиВ бы это было так, тоВ можно былоВ бы спросить, почему оно неВ предпринимает такихВ же походов внутри России, против самого себя, как, напр., против московского генерал- губернатора иВ вообще против тех губернаторов иВ градоначальников, притесняющих иВ грабящих, как известно, самым наглым манером иВ всеми возможными способами иВ русскую торговлю, иВ русских купцов.

КакаяВ же польза может быть для нашего государства вВ завоевании песчаной пустыни? Иные, пожалуй, готовы ответить, что правительство наше предприняло этот поход ради исполнения великого призвания России внести цивилизацию Запада наВ Восток. НоВ такое объяснение годится, пожалуй, для академических или официальных речей, аВ также иВ для доктринерных книг, брошюр иВ журналов, всегда наполненных возвышенным вздором иВ говорящих всегда противное тому, что делается иВ что есть; насВ же оно удовлетворить неВ может. Вообразите себе петербургское правительство, руководимое вВ своих предприятиях иВ действиях сознанием цивилизаторского назначения России! Для человека, сколько-нибудь знакомого сВ природою иВ сВ побуждениями наших правителей, одного такого представления достаточно, чтобы уморить его соВ смеху.

НеВ станем говорить также обВ открытии новых торговых путей вВ Индию. Торговая политика — это политика Англии, она никогда неВ была русскою. Русское государство поВ преимуществу и, можно сказать, исключительно — военное государство. ВВ нем все подчинено единому интересу могущества всенасилующей власти. Государь, государство — вот главное; всеВ же остальное — народ, даже сословные интересы, процветание промышленности, торговли иВ так называемой цивилизации — лишь средства для достижения этой единой цели. Без известной степени цивилизации, без промышленности иВ торговли никакое государство, иВ особливо новейшее, существовать неВ может, потому что так называемое богатство национальное, далеко неВ народное, аВ богатство привилегированных сословий, есть сила. ВВ России оно все поглощается государством, которое, вВ свою очередь, становится кормильцем огромного государственного класса — военного, гражданского иВ духовного. Казенное повсеместное воровство, казнокрадство иВ народообирание есть самое верное выражение русской государственной цивилизации.

Поэтому нет ничего мудреного, что между другими иВ более главными причинами, побудившими русское правительство кВ предпринятию похода против Хивы, были также иВ так называемые торговые причины; надо было открыть для умножающегося официального люда, кВ которому мыВ причисляем иВ наше купечество, новое поприще, дать ему новые области наВ разграбление. НоВ значительное умножение богатства иВ силы для государства сВ этой стороны ждать нельзя. Напротив, можно быть уверенным, что вВ финансовом отношении предприятие представит гораздо более убытков, чем прибыли.

ЗачемВ же пошли вВ Хиву? Для тогоВ ли, чтобы дать занятие войску? ВВ продолжение многих десятков лет Кавказ служил военною школою, ноВ теперь Кавказ умиротворен, поэтому надо было открыть новую школу; вот иВ задумали хивинскую кампанию. Такое объяснение также неВ выдерживает критики, даже если мыВ предположим, что русское правительство изВ рук вон неспособно иВ глупо. Опыт, приобретенный войсками нашими вВ хивинской пустыне, отнюдь неВ применим кВ войне против Запада, аВ сВ другой стороны, онВ слишком дорог, так что приобретенные выгоды далеко неВ могут сравниться сВ величиной затрат иВ издержек.

Но, может быть, русское правительство задумало неВ наВ шутку завоевание Индии? МыВ неВ грешим излишнею верою вВ мудрость наших петербургских правителей, ноВ все-таки неВ можем допустить, чтобы оно задалось такою нелепою целью. Завоевать Индию! Для кого, зачем иВ какими средствами? Ведь для этого надобно былоВ бы двинуть поВ крайней мере четверть, если неВ целую половину русского населения наВ восток, иВ почему именно завоевать Индию, доВ которой неВ иначе можно добраться, как покорив сперва воинственное иВ многочисленное племя Афганистана. ЗавоеватьВ же Афганистан, вооруженный иВ отчасти даже дисциплинированный англичанами, былоВ бы поВ крайней мере вВ три или четыре раза труднее, чем совладать сВ Хивою.

УжВ если пошло наВ завоевание, почемуВ бы неВ начать сВ Китая? Китай очень богат иВ воВ всех отношениях доступнее для нас, чем Индия, так как между ним иВ Россиею нет никого иВ ничего. Ступай иВ возьми, если можешь.

Да, пользуясь неурядицею иВ междуусобными войнами, ставшими хроническою болезнью Китая, можно былоВ бы распространить очень далеко завоевание вВ этом крае, иВ кажется, что русское правительство затевает что-то вВ этом роде; оно силится явным образом отделить отВ него Монголию иВ Манчжурию; пожалуй, вВ один прекрасный день мыВ услышим, что русские войска совершили вторжение наВ западной границе Китая. Дело чрезвычайно опасное, ужасно напоминающее нам пресловутые победы древних римлян над германскими народами, победы, кончившиеся, как известно, разграблением иВ покорением Римской империи дикими германскими племенами.

ВВ одном Китае считают одни — четыреста, аВ другие — около шестисот миллионов жителей, которым видимым образом становится тесно жить вВ границах империи иВ которые все большими массами переселяются теперь неотвратимым течением одни вВ Австралию, некоторые через Тихий океан вВ Калифорнию; другие массы могут двинуться, наконец, наВ север иВ наВ северо-запад. ИВ тогда? Тогда вВ одно мгновение ока Сибирь, весь край, простирающийся отВ Татарского пролива доВ Уральских гор иВ доВ Каспийского моря, перестанет быть русским.

Подумайте, что вВ этом огромном крае, превосходящем объемом своим (12220000В квадратных километров) более чем вВ двадцать раз объем Франции (528600В кв. км), считается доВ сих пор неВ более 6В миллионов жителей, изВ которых только около 2В 600В 000В русских, всеВ же остальные туземцы, татарского или финского происхождения, аВ численность войска самая ничтожная. БудетВ ли какая возможность остановить вторжение китайских масс, которые неВ только наводнят всю Сибирь, включая новые владения наши вВ Центральной Азии, ноВ перевалят иВ через Урал, иВ кВ самой Волге.

Такова опасность, грозящая нам чутьВ ли неВ неизбежно соВ стороны Востока. Напрасно презирают китайские массы. Они грозны уже одним своим огромным количеством, грозны, потому что чрезмерное умножение делает почти невозможным ихВ дальнейшее существование вВ границах Китая; грозны также иВ потому, что оВ них неВ должно судить поВ китайским купцам, сВ которыми купцы европейские ведут дела вВ Шанхае, вВ Кантоне или вВ Маймачине. Внутри Китая живут массы, гораздо менее изуродованные китайскою цивилизациею, несравненно более энергические, кВ томуВ же непременно воинственные, воспитанные вВ военных привычках нескончаемою междуусобною войною, вВ которой гибнут десятки иВ сотни тысяч людей. Надо заметить еще, что вВ последнее время они стали знакомиться сВ употреблением новейшего оружия иВ также сВ европейскою дисциплиною — этим цветком иВ последним официальным словом государственной цивилизации Европы. Соедините только эту дисциплину иВ знакомство сВ новым оружием иВ сВ новою тактикою сВ первобытным варварством китайских масс, сВ отсутствием вВ них всякого понятия оВ человеческом протесте, всякого инстинкта свободы, сВ привычкою самого рабского повиновения, аВ они соединяются именно теперь, под влиянием множества военных авантюристов, американских иВ европейских, наводнивших Китай после последнего франко- английского похода вВ эту страну вВ 1860В году; даВ примите вВ соображение чудовищную огромность населения, принужденного искать себе выхода, иВ выВ поймете, как велика опасность, грозящая нам соВ стороны Востока.

Вот сВ этою-то опасностью иВ играет наше русское правительство, невинное, как дитя. Подвигаемое нелепым стремлением расширения своих границ иВ неВ принимая вВ соображение того, что Россия так мало населена, так бедна иВ так беспомощна, что она доВ сих пор неВ вВ состоянии, даВ иВ никогда неВ сможет населить новоприобретенного Амурского края, вВ котором наВ пространстве 2100000В километров (почти вВ четыре раза более, чем Франция) считается вместе сВ войском иВ флотом всего только 65000В жителей. ИВ при таком бессильи, при поголовной нищете всего русского народа, взятого вместе, доведенного отеческим управлением воВ всех отношениях доВ положения столь отчаянного, что ему неВ остается другого выхода иВ спасения, как только вВ самом разрушительном бунте, — да, при таких условиях правительство русское надеется водворить свое могущество наВ всем азиатском Востоке.

Для того, чтобы идти далее, сВ самыми малыми задатками успеха, оно должноВ бы было неВ только повернуть спину Европе иВ отказаться отВ всякого вмешательства вВ дела европейские — аВ этого князь Бисмарк только иВ желает теперь, — оно должноВ бы было двинуть решительно всю свою военную силу вВ Сибирь иВ вВ Центральную Азию иВ идти наВ завоевание Востока, как Тамерлан соВ всем своим народом. НоВ заВ Тамерланом народ его шел, заВ русскимВ же правительством русский народ неВ пойдет.

Возвращаемся кВ Индии. Как оно ниВ нелепо, русское правительство неВ может питать надежды наВ завоевание ееВ иВ наВ укрепление вВ ней своего могущества. Англия завоевала Индию прежде всего своими торговыми компаниями, уВ насВ же таких компаний нет, аВ если они кое-где иВ существуют, так только карманные, для вида. Англия ведет свою громадную эксплуатацию Индии или свою насильственную торговлю сВ нею морем, посредством огромных флотов, купеческих иВ военных, уВ нас таких флотов нет, иВ вместо моря нас отделяет отВ Индии нескончаемая пустыня — значит, неВ может быть иВ речи оВ завоевании вВ Индии.

НоВ если мыВ неВ можем завоевать, тоВ мыВ можем разрушить или, поВ крайней мере, сильно поколебать вВ ней владычество Англии, возбуждая туземные бунты против нее иВ помогая этим бунтам, поддерживая ихВ даже, когда это станет нужно, военным вмешательством.

Да, можем, хотя это иВ будет стоить нам, неВ богатым ниВ деньгами, ниВ людьми, огромных трат людей иВ денег. НоВ зачемВ же мыВ понесем эти траты? Неужели для того только, чтобы доставить себе невинное удовольствие напакостить англичанам без всякой пользы, а, напротив, сВ положительным ущербом для себя? Нет, потому, что англичане нам мешают. ГдеВ же они нам мешают? — ВВ Константинополе. Пока Англия сохранит свою силу, она никогда иВ ниВ заВ что вВ мире неВ согласится, чтобы Константинополь вВ наших руках стал снова столицею уже неВ одной только всероссийской, ниВ даже славянской, аВ восточной империи.

Так вот почему русское правительство предприняло войну вВ Хиве иВ почему оно вообще издавна стремится приблизиться кВ Индии. Оно ищет пункта, гдеВ бы можно нанести вред Англии и, неВ находя другого, грозит ейВ вВ Индии. Таким образом оно надеется помирить англичан сВ мыслью, что Константинополь должен сделаться русским городом, принудить ихВ согласиться наВ это завоевание, более чем когда-нибудь необходимое для государственной России.

Преобладание ееВ наВ море Балтийском утрачено безвозвратно. НеВ одному всероссийскому государству, сплоченному штыком даВ кнутом, ненавистному для всех народных масс, вВ нем заключенных иВ скованных начиная сВ народа великорусского, деморализованному, дезорганизованному иВ разоренному родным самодурствующим произволом, родною глупостью иВ родным воровством, неВ его военной силе, существующей больше наВ бумаге, чем вВ действительности иВ только для безоружных, даВ иВ тоВ пока только уВ нас решимости неВ хватает, неВ ейВ бороться против страшного иВ великолепно организованного могущества вновь возникающей Германской империи. Значит, надо отказаться отВ Балтийского моря иВ ожидать того момента, когда вся прибалтийская область сделается немецкой провинцией. Помешать этому может только народная революция. Ну, аВ такая революция для государства смерть, иВ неВ вВ ней будет наше правительство искать для себя спасения.

Ему неВ остается другого спасения, как только вВ союзе сВ Германиею, потому что принуждено отказаться вВ пользу немцев отВ Балтийского моря, оно должно теперь наВ Черном море искать новой почвы, новой основы для своего величия или просто даже для своего политического существования иВ смысла, ноВ приобретать ееВ без позволения иВ помощи немцев оно неВ может.

Немцы обещали эту помощь. Да, как мыВ вВ этом уверены, они формальным договором, заключенным между князем Бисмарком иВ князем Горчаковым, обязались оказать ееВ российскому государству, ноВ никогда неВ окажут ее, вВ этом мыВ также уверены. НеВ окажут, потому что неВ могут отдать наВ произвол России своего дунайского прибрежья иВ своей дунайской торговли; аВ также иВ потому, что неВ может быть вВ ихВ интересах способствовать воздвижению нового русского могущества, великой панславянской империи наВ юге Европы. Это былоВ бы просто нечто вроде самоубийства соВ стороны пангерманской империи. — Вот направить иВ толкнуть русские войска вВ Центральную Азию, вВ Хиву, под предлогом, что это самый прямой путь вВ Константинополь, — это другое дело.

Нам кажется несомненным, что наш маститый государственный патриот иВ дипломат князь Горчаков иВ высочайший патрон его государь Александр Николаевич разыграли воВ всем этом плачевном деле самую глупую роль иВ что знаменитый немецкий патриот иВ государственный мошенник князь Бисмарк надул ихВ чутьВ ли даже неВ ловчее, чем онВ надул Наполеона III.

НоВ дело сделано, его переменить невозможно. Новая Германская империя встала величавая иВ грозная, смеясь над своими завистниками иВ врагами. НеВ русским дряблым силам свалить ее, это может сделать только одна революция, аВ доВ тех пор пока революция неВ восторжествовала вВ России или вВ Европе, будет торжествовать иВ всем повелевать государственная Германия, иВ русское государство, такВ же как иВ все континентальные государства вВ Европе, будут существовать отныне только сВ ееВ позволения иВ милости.

Это, разумеется, чрезвычайно обидно для всякого русского государственно-патриотического сердца, ноВ грозный факт остается фактом; немцы более чем когда-нибудь стали нашими господами, иВ недаром все немцы вВ России так горячо иВ шумно праздновали победы германских войск воВ Франции, недаром так торжественно принимали своего нового пангерманского императора все петербургские немцы.

ВВ настоящее время наВ целом континенте Европы осталось только одно истинно самостоятельное государство — это Германия. Да, между всеми континентальными державами — мыВ говорим, конечно, только оВ больших, так как само собою разумеется, что малые иВ средние обречены сначала наВ непременную зависимость, аВ вВ течение скорого времени иВ наВ гибель, — между всеми первостепенными государствами только одна Германская империя представляет все условия полнейшей самостоятельности, всеВ же другие поставлены вВ зависимость отВ нее. ИВ это неВ потому только, что она одержала вВ течение последних годов блистательные победы над Даниею, над Австриею иВ над Франциею; что она овладела всем оружием последней иВ всеми военными запасами; что она заставила ееВ заплатить себе пять миллиардов; что она присоединением Эльзаса иВ Лотарингии заняла против нее вВ оборонительном, такВ же как иВ вВ наступательном отношении великолепную военную позицию; аВ также иВ неВ потому только, что германская армия численностью, вооружением, дисциплиною, организациею, точною исполнительностью иВ военною наукою неВ только своих офицеров, ноВ также иВ своих унтер-офицеров иВ солдат, неВ говоря уже оВ неоспоримом сравнительном совершенстве своих штабов, превосходит ныне решительно все существующие армии вВ Европе, неВ потому только, что масса германского народонаселения состоит изВ людей грамотных, трудолюбивых, производительных, сравнительно весьма образованных, чтобы неВ сказать ученых, кВ томуВ же смирных, послушных властям иВ закону, иВ что германская администрация иВ бюрократия чутьВ ли неВ осуществили идеал, кВ достижению которого тщетно стремятся бюрократия иВ администрация всех других государств…

Все эти преимущества, разумеется, способствовали иВ способствуют изумительным успехам нового пангерманского государства, ноВ неВ вВ них должно искать главную причину ееВ настоящей, всеподавляющей силы. Можно даже сказать, что они сами все неВ более как проявления общей иВ более глубокой причины, лежащей вВ основании всей германской общественной жизни. Эта причина — инстинкт общественности, составляющий характеристическую черту немецкого народа.

Инстинкт этот разлагается наВ два элемента, по-видимому, противоположные, ноВ всегда неразлучные; рабский инстинкт повиновения воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало, смирного иВ мудрого подчинения себя торжествующей силе под предлогом послушания так называемым законным властям; аВ вВ тоВ же самое время господский инстинкт систематического подчинения себе всего, что слабее, командования, завоевания иВ систематического притеснения. Оба эти инстинкта достигли значительной степени развития почти вВ каждом немецком человеке, исключая, разумеется, пролетариат, положение которого исключает возможность удовлетворения поВ крайней мере второго инстинкта; иВ всегда неВ разделяя, дополняя иВ объясняя друг друга, оба лежат вВ основании патриотического немецкого общества.

ОВ классическом послушании немцев всех чинов иВ разрядов властям гласит вся история Германии, аВ особливо новейшая, которая представляет непрерывный ряд подвигов покорности иВ терпенья. ВВ немецком сердце выработалось веками истинное богопочитание государственной власти, богопочитание, которое создало постепенно бюрократическую теорию иВ практику иВ благодаря стараниям немецких ученых легло потом вВ основание всей политической науки, проповедуемой поныне вВ университетах Германии.

ОВ завоевательных иВ притеснительных стремлениях германского племени, начиная отВ средневековых германских крестоносцев-рыцарей иВ баронов доВ последнего филистера- бюргера новейших времен, также громко гласит история.

ИВ никто неВ испытал наВ себе так горько этих стремлений, как славянское племя. Можно сказать, что все историческое назначение немцев, поВ крайней мере наВ севере иВ наВ востоке, и, разумеется, поВ немецким понятиям, состояло иВ чутьВ ли еще неВ состоит иВ теперь именно вВ истреблении, вВ порабощении иВ вВ насильственном германизировании славянских племен.

Это длинная иВ печальная история, память оВ которой глубоко хранится вВ славянских сердцах иВ которая, без сомнения, отзовется вВ последней неизбежной борьбе славян против немцев, если социальная революция неВ помирит ихВ прежде.

Для верной оценки завоевательных стремлений всего немецкого общества достаточно бросить беглый взгляд наВ развитие германского патриотизма сВ 1815В года.

Германия сВ 1525В года, эпохи кровавого усмирения крестьянского бунта, доВ второй половины XVIII века, эпохи литературного возрождения ее, оставалась погружена вВ сон непробудный, иногда прерываемый пушечным выстрелом иВ грозными сценами иВ испытаниями беспощадной войны, которой она была большей частью театром иВ жертвою. Тогда она сВ ужасом пробуждалась, ноВ скоро вновь опять засыпала, убаюканная лютеранскою проповедью.

ВВ этот период времени, т. е. вВ продолжение почти двух сВ половиною столетий, выработался доВ конца, именно под влиянием этой проповеди, ееВ послушный иВ доВ истинного героизма рабски-терпеливый характер. ВВ это время образовалась иВ вошла вВ целую жизнь, вВ плоть иВ кровь каждого немца система безусловного повиновения иВ благословения власти. Вместе сВ этим развилась наука административная иВ педантски систематическая, бесчеловечная иВ безличная бюрократическая практика. Всякий немецкий чиновник сделался жрецом государства, готовый заколоть неВ ножом, аВ канцелярским пером любимейшего сына наВ алтаре государственной службы. ВВ тоВ же самое время немецкое благородное дворянство, неВ способное ниВ кВ чему другому, кроме лакейской интриги иВ военной службы, предлагало свою придворную иВ дипломатическую бессовестность иВ свою продажную шпагу лучше платящим европейским дворам; иВ немецкий бюргер, послушный доВ смерти, терпел, трудился, безропотно платил тяжелые подати, жил бедно иВ тесно иВ утешал себя мыслью оВ бессмертии души. Власть бесчисленных государей, разделявших между собою Германию, была безгранична. Профессора били друг друга поВ щекам иВ потом друг наВ друга доносили начальству. Студенчество, разделявшее свое время между мертвою наукою иВ пивом, было вполне ихВ достойно. АВ оВ чернорабочем народе никто даже неВ говорил иВ неВ подумал.

Таково было положение Германии еще воВ второй половине XVIII века, когда каким-то чудом, вдруг, изВ этой бездонной пропасти пошлости иВ подлости возникла великолепная литература, созданная Лессингом иВ законченная Гете, Шиллером, Кантом, Фихте иВ Гегелем. Известно, что эта литература образовалась сначала под прямым влиянием великой французской литературы XVII иВ XVIII века, сначала классической, аВ потом философской; ноВ она сВ первогоВ же раза, вВ произведениях своего родоначальника Лессинга, приняла характер, содержание иВ формы совершенно самостоятельные, вытекшие, можно сказать, изВ самой глубины германской созерцательной жизни.

ПоВ нашему мнению, эта литература составляет самую большую иВ чутьВ ли неВ единственную заслугу новейшей Германии. Смелым иВ вместе широким захватом своим она двинула значительно вперед человеческий умВ иВ открыла новые горизонты для мысли. Главное ееВ достоинство состоит вВ том, что, будучи, сВ одной стороны, вполне национальною, она была вместе сВ тем литературою вВ высшей степени гуманною, общечеловеческою, что, впрочем, составляет характеристическую черту вообще всей или почти всей европейской литературы XVIII века.

НоВ вВ тоВ самое время, как, напр., французская литература вВ произведениях Вольтера, Ж. Ж. Руссо, Дидро иВ других энциклопедистов стремилась перенесть все человеческие вопросы изВ области теории наВ практику, германская литература хранила целомудренно иВ строго свой отвлеченно теоретический иВ главным образом пантеистический характер. Это была литература гуманизма отвлеченно поэтического иВ метафизического, сВ высоты которого посвященные смотрели сВ презрением наВ жизнь действительную; сВ презрением, впрочем, вполне заслуженным, так как немецкая ежедневность была пошла иВ гадка.

Таким образом, немецкая жизнь разделилась между двумя противуположными иВ друг друга отрицающими, хоть иВ дополняющими сферами. Один мир высокой иВ широкой, ноВ совершенно абстрактной гуманности; другой мир исторически наследственной, верноподданнической пошлости иВ подлости. ВВ этом раздвоении застала Германию французская революция.

Известно, что эта революция была встречена весьма одобрительно, и, можно сказать, сВ положительною симпатиею почти всею литературною Германией. Гете немного поморщился иВ проворчал, что шум неслыханных происшествий помешал, прервал нить его ученых иВ артистических занятий иВ его поэтических созерцаний; ноВ большая часть представителей или сторонников новейшей литературы, метафизики иВ науки приветствовала сВ радостью революцию, отВ которой ждала осуществления всех идеалов. Франкмасонство, игравшее еще очень серьезную роль вВ конце XVIII века иВ соединявшее невидимым, ноВ довольно действительным братством передовых людей всех стран Европы, установило живую связь между французскими революционерами иВ благородными мечтателями Германии. Когда республиканские войска после героического отпора, данного Брюнсвигу, обращенному вВ постыдное бегство, переступили вВ первый раз через Рейн, они были встречены немцами как избавители.

Это симпатическое отношение немцев кВ французам продолжалось недолго. Французские солдаты, как подобает французам, были, разумеется, очень любезны, и, как республиканцы, достойны всякой симпатии; ноВ они были все-таки солдаты, т. е. бесцеремонные представители иВ слуги насилия. Присутствие таких освободителей скоро стало тягостно для немцев, иВ симпатия ихВ охладилась значительно. КВ томуВ же сама революция приняла вслед заВ тем такой энергический характер, который уже никаким образом неВ мог совместиться сВ отвлеченными понятиями иВ сВ филистерски-созерцательными нравами немцев. Гейне рассказывает, что под конец вВ целой Германии только один кенигсбергский философ, Кант, сохранил свои симпатии кВ революции французской, несмотря наВ сентябрьскую резню, наВ казнь Людовика XVI иВ Марии Антуанетты иВ несмотря наВ робеспьеровский террор.

Потом республика заменилась сначала директорией, потом консульством и, наконец, империей; республиканские войска стали слепым иВ долго победоносным орудием наполеоновского честолюбия, гигантского доВ безумия, иВ вВ конце 1806В г., после Иенского сражения, Германия была порабощена окончательно.

СВ 1807В г. начинается ееВ новая жизнь. Кому неизвестна изумительная история быстрого возрождения Прусского королевства, аВ посредством его иВ целой Германии. ВВ 1806В г. вся государственная сила, созданная Фридрихом II, его отцом иВ дедом, была разрушена. Армия, организованная иВ дисциплинированная великим полководцем, уничтожена. Вся Германия иВ вся Пруссия, исключая кенигсбергской окраины, была покорена французскими войсками иВ управлялась вВ действительности французскими префектами, аВ политическое существование Прусского королевства пощажено только благодаря просьбам Александра I, императора всероссийского.

ВВ этом критическом положении нашлась группа людей, горячих прусских, или, даже более, германских патриотов, умных, смелых, решительных, которые, наученные уроками иВ примером французской революции, задумали спасение Пруссии иВ Германии посредством широких либеральных реформ. ВВ другое время, например, перед Иенским сражением или, пожалуй, даже после 1815В г., когда вступила вновь воВ все свои права дворянско- бюрократическая реакция, они неВ поспелиВ бы иВ подумать оВ таких реформах. ИхВ задавилаВ бы придворная иВ военная партия, иВ добродетельнейший иВ глупейший король Фридрих Вильгельм III, неВ знавший ничего, кроме своего безграничного богом постановленного права, засадилВ бы ихВ вВ Шпандау, лишь толькоВ бы они осмелились пикнуть оВ них.

НоВ вВ 1807В г. положение было совсем иное. Военно-бюрократическая иВ аристократическая партия была уничтожена, осрамлена иВ унижена доВ такой степени, что потеряла голос, аВ король получил такой урок, отВ которого иВ дурак хоть наВ короткое время мог сделаться умным. Барон Штейн стал первым министром, иВ смелою рукою онВ начал ломку старого порядка иВ устройство новой организации вВ Пруссии.

Первым делом его было освобождение крестьян отВ прикрепления кВ земле неВ только сВ правом, ноВ иВ сВ действительною возможностью приобретать землю вВ личную собственность. Вторым делом было уничтожение дворянских привилегий иВ уравнение всех сословий перед законом вВ военной иВ гражданской службе. Третьим делом — устройство провинциальной иВ муниципальной администрации наВ основании выборного начала; главнымВ же делом его было совершенное преобразование войска, вернее, обращение целого прусского народа вВ войско, разделенное наВ три категории: действующей армии, ландвера иВ штурмвера. ВВ заключение всего барон Штейн открыл широкий вход иВ убежище вВ прусских университетах для всего, что было тогда умного, горячего, живого вВ Германии, иВ принял вВ Берлинский университет знаменитого Фихте, только что выгнанного изВ Иены герцогом Веймарским, другом иВ покровителем Гете, заВ то, что онВ проповедовал атеизм.

Фихте начал свои лекции пламенною речью, обращенною главным образом кВ германской молодежи, ноВ публикованной впоследствии под названием В«Речи кВ немецкой нацииВ», вВ которой онВ очень хорошо иВ ясно предсказал будущее политическое величие Германии иВ высказал гордое патриотическое убеждение, что германской нации суждено быть высшим представителем, мало того, управителем иВ какВ бы венцом человечества; заблуждение, вВ которое впадали, правда, иВ прежде немцев другие народы, иВ сВ большим правом, например, древние греки, римляне, аВ вВ новейшее время французы, ноВ которое, укоренившись глубоко вВ сознании всякого немца, приняло вВ настоящее время вВ Германии размеры чрезмерно уродливые иВ грубые. УВ Фихте, поВ крайней мере, оно носило характер действительно героический. Фихте высказывал его под французским штыком, вВ тоВ время как Берлин управлялся наполеоновским генералом, аВ наВ улицах раздавался французский барабан. КВ томуВ же миросозерцание, внесенное идеальным философом вВ патриотическую гордость, вВ самом деле дышало гуманностью, тою широкою, отчасти пантеистическою гуманностью, которою запечатлена великая германская литература XVIII века. НоВ современные немцы, сохранив всю громадность претензии своего философа-патриота, отВ гуманности его отказались. Они просто неВ понимают ееВ иВ готовы даже над нею смеяться как над выродком абстрактного, отнюдь неВ практичного мышления. Для них доступнее патриотизм князя Бисмарка или г. Маркса.

Все знают, как немцы, воспользовавшись совершенным поражением Наполеона вВ России, его несчастным отступлением или, вернее, бегством сВ кой-какими остатками армии, наконец сами встали; они, разумеется, чрезвычайно славят себя заВ восстание, иВ совершенно напрасно. Самостоятельного народного восстания, собственно, никогда неВ было; ноВ когда разбитый Наполеон перестал быть опасным иВ страшным, немецкие корпуса, сначала прусский, аВ потом иВ австрийский, обратясь прежде против России, теперь обратились против Наполеона иВ присоединились кВ русскому победоносному войску, шедшему вслед заВ Наполеоном. Законный, ноВ доселе несчастный прусский король Фридрих Вильгельм III соВ слезами умиления иВ благодарности обнял вВ Берлине своего избавителя императора всероссийского иВ вслед заВ тем издал прокламацию, призывавшую своих верноподданных кВ законному восстанию против незаконного иВ дерзкого Наполеона. Послушные голосу своего короля иВ отца, немецкие, поВ преимуществуВ же прусские юноши поднялись иВ составили легионы, которые были включены вВ регулярную армию. НеВ очень ошибся прусский тайный советник иВ известный шпион, официальный доносчик, когда вВ брошюре, возбудившей негодование всех патриотов, изданной вВ 1815В г., он, отрицая всякое самостоятельное действие народа вВ деле освобождения, сказал, В«что прусские граждане взялись заВ оружие, только когда это имВ было приказано королем, иВ что тут неВ было ничего героического, ниВ чрезвычайного, аВ только простое исполнение обязанности всякого верноподданногоВ».

КакВ бы тоВ ниВ было, Германия была освобождена отВ французского ига иВ поВ совершенном окончании войны принялась заВ дело внутреннего преобразования под верховным руководством Австрии иВ Пруссии. Первым делом было медиатизированье множества маленьких владений, которые таким образом изВ независимых государств обратились вВ почетных иВ богато деньгами (насчет одного миллиарда, взятого уВ французов) вознагражденных подданных, осталось вВ Германии всего тридцать девять государств иВ государей.

Вторым делом было установление взаимных отношений государей сВ подданными.

ВВ эпоху борьбы, когда над всеми висела еще шпага Наполеона иВ государи большие иВ маленькие нуждались вВ верноподданнической помощи своих народов, они надавали множество обещаний. Прусское правительство, аВ заВ ним иВ все другие обещали конституцию. ТеперьВ же, когда беда миновала, правительства убедились вВ бесполезности конституции. Австрийское правительство, руководимое князем Меттернихом, прямо заявило решение возвратиться кВ старым патриархальным порядкам. Добрейший император Франц, пользовавшийся огромною популярностью между венскими бюргерами, прямо выразил это вВ аудиенции, данной имВ профессорам лайбахского лицея:

В«Теперь мода наВ новые идеи, — сказал он, — яВ этого похвалить неВ могу иВ никогда неВ похвалю. Держитесь старых понятий, сВ ними наши предшественники были счастливы, почемуВ же иВ нам неВ быть сВ ними также счастливыми? Мне неВ нужно ученых, аВ только честных иВ послушных граждан. Образование таковых — вот ваша обязанность. Кто мне служит, тот должен учить тому, что яВ приказываю. Кто неВ может или неВ хочет этого делать, тот пусть себе идет, иначе яВ его удалю…»

Император Франц Иосиф сдержал слово. ВВ Австрии доВ самого 1848В царствовал безграничный произвол. Самым строгим образом была проведена система управления, поставившая главною целью усыпление иВ оглупление подданных. Мысль спала иВ оставалась неподвижною вВ самых университетах. Вместо живой науки там проходили какие-то рутинные зады. НеВ было литературы, кроме доморощенных романов скандального содержания иВ весьма плохих стихов; естественные науки были наВ пятьдесят лет назад отВ ихВ современного положения вВ остальной Европе. Политической жизни никакой неВ было. Земледелие, промышленность иВ торговля были поражены китайскою неподвижностью. Народ, чернорабочие массы находились вВ полнейшем порабощении. ИВ еслиВ бы неВ Италия, аВ отчасти иВ Венгрия, тревожившие своими крамольными волнениями счастливый сон австрийских верноподданных, можно принять всю эту империю заВ огромное царство мертвых.

Опираясь наВ это царство, Меттерних вВ продолжение тридцати трех лет силился привести всю Европу вВ такоеВ же положение. ОнВ сделался краеугольным камнем, душою, руководителем европейской реакции, и, разумеется, главною заботою его должно было быть уничтожение всяких либеральных поползновений вВ Германии.

Более всего его беспокоила Пруссия, государство новое, молодое, вступившее вВ ряд первостепенных держав только вВ конце последнего столетия, благодаря гению Фридриха II, благодаря Силезии, отнятой имВ уВ Австрии, аВ потом благодаря разделу Польши, благодаря смелому либерализму барона Штейна, Шарнгорста иВ других сподвижников прусского возрождения, иВ поэтому вставшего воВ главе общегерманского освобождения. Казалось, что все обстоятельства, события, недавно происшедшие, испытания, успех иВ победы иВ самый интерес Пруссии должны были побудить ееВ правительство идти смело поВ новому пути, оказавшемуся для нее столь счастливым иВ спасительным. Этого именно так страшно боялся иВ должен был бояться князь Меттерних.

Уже соВ времени Фридриха II, когда вся остальная Германия, дошедшая доВ самой крайней степени умственного иВ нравственного порабощения, была жертвою бесцеремонного, нахального иВ цинического управления, интриг иВ грабительства развратных дворов, вВ Пруссии был осуществлен идеал порядочной, честной иВ поВ возможности справедливой администрации. Там был только один деспот, правда, неумолимый, ужасный — государственный разум или логика государственной пользы, которой решительно все приносилось вВ жертву иВ перед которою должно было преклоняться всякое право. НоВ зато там было гораздо менее личного, развратного произвола, чем воВ всех других немецких государствах. Прусский подданный был рабом государства, олицетворившегося вВ особе короля, ноВ неВ игрушкою его двора, любовниц или временщиков, как вВ остальной Германии. Поэтому уже тогда вся Германия смотрела наВ Пруссию сВ особенным уважением.

Это уважение увеличилось чрезвычайно иВ обратилось вВ положительную симпатию после 1807В г., когда прусское государство, доведенное почти доВ совершенного уничтожения, стало искать своего спасения иВ спасения Германии вВ либеральных реформах иВ когда после целого ряда счастливых преобразований прусский король позвал неВ только свой народ, ноВ всю Германию кВ восстанию против французского завоевателя, причем онВ обещал поВ окончании войны дать своим самую широкую либеральную конституцию. Даже был назначен срок, когда это обещание должно было исполниться, аВ именно 1В сентября 1815. Это торжественное королевское обещание было обнародовано 22В мая 1815В после возвращения Наполеона сВ о-ва Эльбы иВ перед ватерлооским сражением иВ было только повторением коллективного обещания, данного всеми европейскими государями, собранными наВ конгрессе вВ Вене, когда известие оВ высадке Наполеона поразило ихВ всех паническим страхом. Оно было внесено как один изВ существеннейших пунктов вВ акты только что созданного Германского союза.

Некоторые изВ небольших владетелей Средней иВ Южной Германии довольно честно сдержали свое обещание. ВВ СевернойВ же Германии, где преобладал решительно военно- бюрократический дворянский элемент, сохранилось старое аристократическое устройство, прямо иВ сильно покровительствуемое Австриею.

ОтВ 1815В доВ мая 1819В вся Германия надеялась, что вВ противоположность Австрии, Пруссия примет под свое могучее покровительство общее стремление кВ либеральным реформам. Все обстоятельства иВ очевидный интерес прусского правительства, казалось, должны были склонить ееВ вВ эту сторону. НеВ говоря уже оВ торжественном обещании короля Фридриха Вильгельма III, обнародованном вВ мае 1815, все испытания, пережитые Пруссиею отВ 1807, ееВ изумительное восстановление, которым она была главным образом обязана либерализму своего правительства, должны были укрепить его вВ этом направлении. Наконец, было соображение еще более важное, которое должно было побудить прусское правительство заявить себя откровенным иВ решительным покровителем либеральных реформ. Это историческое соперничество юной прусской монархии сВ древнею Австрийскою империей.

Кто станет воВ главе Германии Австрия или Пруссия? Таков вопрос, поставленный предыдущими событиями иВ силою логики ихВ обоюдного положения. Германия, как раба, привыкшая кВ послушанию, неВ умеющая иВ неВ желающая жить свободно, искала себе господина могущественного, верховного повелителя, которомуВ бы она могла вполне отдаться иВ который, соединив ееВ вВ одно нераздельное государственное тело, далВ бы ейВ почетное положение между сильнейшими державами Европы. Таким господином мог быть или австрийский император, или прусский король. Оба вместе неВ могли занять этого места, неВ парализируя друг друга иВ неВ обрекая тем самым Германию наВ прежнюю беспомощность иВ наВ бессилие. Австрия должна была естественным образом тянуть Германию назад. Она неВ могла действовать иначе. Отжившая иВ дошедшая уже доВ той степени старческого расслабления, когда всякое движение становится смертельным, аВ неподвижность — необходимым условием поддержки дряхлого существования, она, ради спасения самой себя, должна была защищать тоВ же начало неподвижности неВ только вВ Германии, ноВ вВ целой Европе. Всякое проявление народной жизни, всякое стремление вперед вВ какомВ бы тоВ ниВ было угле европейского континента было для нее оскорблением, угрозой. Умирая, она хотела, чтобы все вместе сВ нею умерло. ВВ политическойВ же жизни, такВ же как иВ воВ всякой другой, идти назад или только оставаться наВ одном месте значит умирать. Понятно поэтому, что Австрия употребила свои последние иВ вВ материальном отношении еще громадные силы, чтобы подавить безжалостно иВ неуклонно всякое движение вВ Европе вообще иВ вВ Германии вВ особенности.

НоВ именно потому, что такова была необходимая политика Австрии, политика Пруссии должна была быть совершенно противоположною. После наполеоновских войн, после Венского конгресса, округлившего ееВ значительно вВ ущерб Саксонии, отВ которой она отобрала целую провинцию, особенно после роковой битвы при Ватерлоо, выигранной соединенными армиями, прусскою под предводительством Блюхера иВ английскою под предводительством Веллингтона, после торжественного второго вступления прусских войск вВ Париж Пруссия заняла пятое место между первостепенными державами Европы. НоВ вВ отношении действительных сил, государственного богатства, числа ееВ жителей иВ даже географического положения она еще далеко неВ могла сравняться сВ ними. Штетина, Данцига иВ Кенигсберга наВ Балтийском море было слишком недостаточно для образования неВ только сильного военного флота, ноВ даже значительного торгового. Уродливо растянутая иВ отделенная отВ вновь приобретенной Прирейнской провинции чужими владениями, Пруссия представляла вВ военном отношении чрезвычайно неудобные границы, делающие нападения наВ нее соВ стороны Южной Германии, Ганновера, Голландии, Бельгии иВ Франции очень легкими, аВ защиту весьма трудною. Наконец, число ееВ жителей вВ 1815В еле-еле доходило доВ 15В миллионов.

Несмотря наВ такую материальную слабость, еще гораздо большую при Фридрихе II, административному иВ военному гению великого короля удалось создать политическое значение иВ военную силу Пруссии. НоВ создание его было обращено вВ прах Наполеоном. После Иенского сражения надо было все создавать вновь, иВ мыВ видели, что единственно только рядом самых смелых иВ самых либеральных реформ просвещенные иВ умные государственные патриоты сумели возвратить Пруссии неВ только прежнее значение иВ прежнюю силу, ноВ иВ значительно ихВ увеличить. ИВ действительно, они увеличили ихВ доВ такой степени, что Пруссия могла занять неВ последнее место между великими державами, ноВ недостаточно, однако, чтобы она могла долго удержаться наВ нем, еслиВ бы она неВ продолжала неуклонно стремиться кВ увеличению своего политического значения, нравственного влияния, аВ также кВ округлению иВ расширению своих границ.

Для достижения таких результатов перед Пруссией открывались два различные пути. Один, поВ крайней мере сВ виду, более народный, другой чисто государственный иВ военный. Следуя первому пути, Пруссия смело должна былаВ бы встать воВ главе конституционного движения Германии. Король Фридрих Вильгельм III, следуя великому примеру знаменитого Вильгельма Оранского (1688В г.), должен былВ бы написать наВ своем знамени: В«ЗаВ протестантскую веру иВ заВ свободу ГерманииВ» иВ таким образом явиться открытым бойцом против австрийского католицизма иВ деспотизма. НаВ второмВ же пути, нарушив свое торжественное королевское слово иВ отказавшись решительно отВ всяких дальнейших либеральных реформ вВ Пруссии, онВ должен был встать стольВ же открыто наВ сторону реакции вВ Германии иВ вместе сВ тем сосредоточить все внимание иВ все усилия наВ усовершенствования внутренней администрации иВ войска ввиду будущих возможных завоеваний.

Был еще третий путь, открытый, правда, очень давно, именно еще римскими императорами. Августом иВ его преемниками, ноВ после них давно затерянный иВ вновь открытый лишь вВ последнее время Наполеоном III иВ вполне очищенный иВ улучшенный учеником его, князем Бисмарком. Это путь государственного, военного иВ политического деспотизма, замаскированного иВ украшенного самыми широкими иВ вместе сВ тем самыми невинными народно-представительными формами.

НоВ вВ 1815В году этот путь был еще вполне неизвестен. Тогда никто иВ неВ подозревал истины, ставшей ныне известною даже самым глупым деспотам, что так называемые конституционные или народно-представительные формы неВ мешают государственному, военному, политическому иВ финансовому деспотизму, но, какВ бы узаконяя его иВ давая ему ложный вид народного управления, могут значительно увеличить его внутреннюю крепость иВ силу.

Тогда этого неВ знали, даВ иВ неВ могли знать, потому что совершенный разрыв между эксплуатирующим классом иВ между эксплуатируемым пролетариатом далеко еще неВ был так ясен ниВ для буржуазии, ниВ для самого пролетариата, как вВ настоящее время. Тогда все правительства, даВ иВ сами буржуа, думали, что заВ буржуазиею стоит сам народ иВ что ейВ стоит только пошевелиться, дать знак, чтобы весь народ всталВ бы вместе сВ нею против правительства. Теперь совсем другое дело: буржуазия воВ всех странах Европы пуще всего боится социальной революции иВ знает, что против этой грозы ейВ нет другого убежища, как государство, иВ потому она всегда хочет иВ требует возможно сильного государства, или, говоря просто, военной диктатуры; аВ для того чтобы спасти свое тщеславие, аВ также иВ для того чтобы легче обмануть народные массы, она желает, чтобы эта диктатура была облечена вВ народно- представительные формы, которыеВ бы ейВ позволили эксплуатировать народные массы воВ имя самого народа.

НоВ вВ 1815В году ниВ этого страха, ниВ этой ухищренной политики еще неВ существовало ниВ вВ одном изВ государств Европы. Напротив, буржуазия была везде искренно иВ наивно либеральна. Она еще верила, что, работая для себя, она работает для всех, иВ потому неВ боялась народа, неВ боялась возбуждать его против правительства, аВ вследствие чего иВ все правительства, опираясь, сколько было возможно, наВ дворянство, относились кВ буржуазии как кВ революционерному классу, враждебно.

Нет сомненья, что вВ 1815В году, как иВ гораздо позже, былоВ бы достаточно малейшего либерального заявления соВ стороны Пруссии, достаточно былоВ бы, чтобы прусский король дал тень буржуазной конституции своим подданным, для того чтобы вся Германия признала его своею главою. Тогда еще неВ успело образоваться вВ немцах непрусской Германии той сильной нелюбви кВ Пруссии, которая проявилась гораздо позже иВ особенно вВ 1848В году. Напротив, все немецкие страны смотрели наВ нее сВ упованием, ожидая именно отВ нее освободительного слова, иВ достаточно былоВ бы половины тех либеральных иВ народно-представительных учреждений, которыми прусское правительство вВ последнее время без всякого, впрочем, ущерба для деспотической власти так щедро наделило неВ только прусских, ноВ даже иВ всех непрусских немцев, исключая австрийских, для того чтобы, поВ крайней мере, вся неавстрийская Германия признала прусскую гегемонию.

Этого именно чрезвычайно боялась Австрия, потому что этого былоВ бы достаточно, чтобы поставить ееВ уже тогда вВ тоВ несчастное иВ безвыходное положение, вВ котором она находится теперь. Утратив первое место вВ Германском союзе, она сама перестала быть державою немецкою. МыВ видели, что немцы составляют лишь четвертую часть всего населения Австрийской империи. Пока немецкие области, аВ также иВ некоторые славянские области Австрии, как, напр., Богемия, Моравия, Силезия, Штирия, взятые вместе, были одним изВ членов Германского союза, тоВ австрийские немцы, опираясь наВ всех остальных многочисленных жителей Германии, могли доВ некоторой степени смотреть наВ всю империю как наВ немецкую. НоВ лишь только совершилосьВ бы отделение империи отВ Германского союза, как оно совершилось вВ настоящее время, тоВ девятимиллионное, аВ тогда еще меньшее, немецкое население ееВ оказалосьВ бы слишком слабым, для того чтобы сохранить вВ ней свое историческое преобладание; иВ австрийским немцам ничего более неВ оставалосьВ бы, как отрешиться отВ подданства габсбургскому дому иВ соединиться сВ остальною Германиею. КВ этому именно одни сознательно, другие бессознательно стремятся теперь, иВ это стремление обрекает Австрийскую империю наВ весьма близкую смерть.

Лишь толькоВ бы утвердилась вВ Германии прусская гегемония, австрийское правительство принуждено былоВ бы исторгнуть свои немецкие области изВ общего состава Германии, во- первых, потому что, оставив ихВ вВ Германском союзе, оно фактически подчинилоВ бы их, аВ через них иВ себя верховному владычеству короля прусского; и, во-вторых, потому что вВ таком случае Австрийская империя разделиласьВ бы наВ две части, наВ немецкую, признающую прусскую гегемонию, иВ наВ всю остальную часть, неВ признающую ее, что былоВ бы также гибелью для империи.

Было, правда, другое средство, которое хотел испытать вВ 1850В году князь Шварценберг, ноВ которое ему неВ удалось, даВ иВ неВ могло бы удаться, аВ именно: включить целиком, как нераздельное государство, всю империю сВ Венгриею, сВ Трансильванией иВ соВ всеми ееВ славянскими иВ итальянскими провинциями вВ состав Германского союза. Эта попытка неВ могла удаться, потому что ейВ воспротивиласьВ бы отчаянно Пруссия, аВ вместе сВ Пруссией иВ большая часть Германии, воспротивиласьВ бы также, как они это иВ сделали вВ 1850В году, иВ все другие великие державы, особенноВ же Россия иВ Франция, и, наконец, возмутилисьВ бы три четверти австрийского, германоненавистного населения — славяне, мадьяры, румыны, итальянцы, для которых одна мысль, что они моглиВ бы стать немцами, кажется позором.

Пруссия иВ вся Германия былиВ бы, естественно, противны попытке, осуществление которой уничтожилоВ бы первую иВ лишилоВ бы ееВ специально немецкого характера; последняяВ же, Германия, пересталаВ бы быть отечеством немцев иВ превратиласьВ бы вВ какой-то хаотический иВ насильственный сбор самых разнообразных народностей. РоссияВ же иВ Франция неВ согласилисьВ бы потому, что Австрия, подчинившая себе всю Германию, сталаВ бы вдруг самою могущественною державою наВ континенте Европы.

Оставалось поэтому Австрии одно — неВ душить Германию своим всецелым вступлением вВ нее, ноВ вместе сВ тем иВ неВ позволить Пруссии стать воВ главе Германского союза. Следуя такой политике, она могла рассчитывать наВ деятельную помощь Франции иВ России. ПолитикаВ же последней доВ самого последнего времени, т. е. доВ Крымской войны, состояла именно вВ систематическом поддержании взаимного соперничества между Австрией иВ Пруссией, так чтобы ниВ одна изВ них неВ могла одержать верх над другой, иВ вВ тоВ же самое время вВ возбуждении недоверия иВ страха вВ маленьких иВ средних государствах Германии иВ вВ покровительстве имВ против Австрии иВ Пруссии.

НоВ так как влияние Пруссии наВ остальную Германию было главным образом нравственного свойства, так как оно было основано больше всего наВ ожидании, что вот скоро прусское правительство, давшее еще недавно так много доказательств своего патриотического иВ просвещенно-либерального направления, иВ теперь, верное своему обещанию, дает конституцию своим подданным иВ тем самым станет воВ главе передового движения вВ целой Германии, тоВ главная забота князя Меттерниха должна была устремиться наВ то, чтобы прусский король неВ давал своим подданным конституции иВ чтобы онВ вместе сВ императором австрийским стал воВ главе реакционного движения вВ Германии. ВВ этом стремлении онВ также нашел самую горячую поддержку иВ воВ Франции, управляемой Бурбонами, иВ вВ императоре Александре, управляемом Аракчеевым.

Князь Меттерних нашел стольВ же горячую поддержку иВ вВ самой Пруссии, заВ весьма малым исключением воВ всем прусском дворянстве иВ вВ высшей бюрократии, военной иВ гражданской, даВ наконец, иВ вВ самом короле.

Король Фридрих Вильгельм III был очень добрый человек, ноВ король, т. е., как следует быть королю, деспот поВ природе, поВ своему воспитанию иВ поВ привычке. КВ томуВ же онВ был набожный иВ верующий сын евангелической церкви, аВ первый догмат этой церкви гласит, что В«всякая власть отВ БогаВ». ОнВ неВ наВ шутку верил вВ свое богопомазание, вВ свое право или даже, вернее, вВ свой долг приказывать иВ вВ обязанность каждого подданного слушаться иВ исполнять без всяких рассуждений. Такое направление ума неВ могло согласиться сВ либерализмом. Правда, что вВ эпоху беды государственной онВ надавал множество самых либеральных обещаний своим верным подданным. НоВ онВ это сделал, повинуясь государственной необходимости, перед которой, как перед высшим законом, обязан преклоняться даже сам государь. ТеперьВ же беда миновала, значит, иВ обещание, исполнение которого былоВ бы вредно для самого народа, держать было неВ надо.

Очень хорошо объяснил это вВ современной проповеди архиепископ Эйлерт: В«Король, — говорит он, — поступал как умный отец. ВВ день своего рождения или выздоровления, тронутый любовью своих детей, онВ имВ делал разные обещания; потом сВ должным спокойствием видоизменял ихВ иВ восстановлял свою натуральную иВ спасительную властьВ». Вокруг его весь двор, весь генералитет иВ вся высшая бюрократия были проникнуты этимВ же духом. ВВ эпоху беды, вызванной ими наВ Пруссию, они притихли, молча сносили неотразимые реформы барона Штейна иВ его главных сподвижников. ТеперьВ же поВ прошествии беды они заинтриговали иВ зашумели пуще прежнего.

Они были искренними реакционерами, неВ менее короля, пожалуй, даже больше, чем сам король. Общегерманского патриотизма они неВ только что неВ понимали, ноВ ненавидели отВ всей души. Германское знамя имВ было противно иВ казалось имВ знаменем бунта. Они знали только свою милую Пруссию, которую, впрочем, готовы были загубить вВ другой раз, лишьВ бы только неВ сделать ниВ малейшей уступки ненавистным либералам. Мысль оВ признании заВ буржуазиею какихВ бы тоВ ниВ было политических прав, иВ особливо права критики иВ контроля, мысль оВ возможном сравнении ихВ сВ ними просто приводила ихВ вВ ужас иВ возбуждала кВ ним неописанное негодование. Они желали, хотели расширения иВ округления прусских границ, ноВ только путем завоевания. СВ самого начала ихВ цель была поставлена ясно: вВ противоположность либеральной партии, которая стремилась кВ германизированию Пруссии, они всегда хотели пруссофицировать Германию.

КВ томуВ же, начиная сВ ихВ предводителя, королевского друга, князя Витгенштейна, сделавшегося вскоре первым министром, они почти все были наВ откупу уВ князя Меттерниха. Против них стояла небольшая группа людей, друзей иВ сподвижников барона Штейна, получившего уже отставку. Эта кучка государственных патриотов продолжала делать неимоверные усилия, чтобы удержать короля наВ пути либеральных реформ, и, неВ находя себе опоры нигде, кроме общественного мнения, равно презираемого королем, двором, бюрократией иВ армией, она была скоро низвергнута. Золото Меттерниха, самостоятельное реакционное направление высших германских кругов оказались гораздо сильнее.

Поэтому Пруссии для исполнения чисто либеральных планов оставался только один путь: усовершенствование иВ постепенное увеличение административных иВ финансовых средств, аВ также иВ военной силы ввиду будущих завоеваний вВ самой Германии. Этот путь был, впрочем, вполне сообразен преданиям иВ всему существу прусской монархии, военной, бюрократической, полицейской, одним словом, государственной, т. е. законно- насильственной воВ всех своих внешних иВ внутренних проявлениях. СВ этого времени стал образовываться вВ германских официальных кругах идеал разумного иВ просвещенного деспотизма, который иВ управлял Пруссиею доВ самого 1848В года. ОнВ был столькоВ же противен либеральным стремлениям пангерманского патриотизма, сколько иВ деспотический обскурантизм князя Меттерниха.

Против реакции, нашедшей себе такое могущественное выражение воВ внутренней иВ воВ внешней политике Австрии иВ Пруссии, поднялась, весьма естественно, более или менее вВ целой Германии, ноВ поВ преимуществу вВ южной, борьба соВ стороны партии либерально- патриотической. Это был род дуэли, длившейся вВ разных видах, ноВ сВ результатами почти всегда одинаковыми иВ всегда чрезвычайно плачевными для немецких либералов, ровно пятьдесят пять лет, отВ 1815В доВ 1870 года. ЕеВ можно разделить наВ несколько периодов:

1. Период либерализма иВ галлофобии тевтоноромантиков, отВ 1815В доВ 1830 года.

2. Период явного подражания французскому либерализму, отВ 1830В доВ 1840 года.

3. Период экономического либерализма иВ радикализма, отВ 1840В доВ 1848 года.

4. Период, впрочем, весьма короткий, решительного кризиса, кончившегося смертью германского либерализма, отВ 1848В доВ 1850 года и, наконец, —

5. Период, начавшийся упорною и, можно сказать, последнею борьбою умирающего либерализма против государственности вВ прусском парламенте иВ окончившийся окончательным торжеством прусской монархии вВ целой Германии, отВ 1850В доВ 1870 года.

Немецкий либерализм первого периода, отВ 1815В доВ 1830, неВ был одиноким явлением. ОнВ был только национальною, правда, весьма своеобразною отраслью общеевропейского либерализма, начавшего почти воВ всех пунктах Европы, отВ Мадрида доВ Петербурга иВ отВ Германии доВ Греции, борьбу весьма энергичную против общеевропейской монархической иВ аристократически-клерикальной реакции, которая восторжествовала сВ возвращением Бурбонов наВ французский, испанский, неаполитанский, пармский иВ лукский престолы, папы, аВ вместе сВ ним иВ иезуитов вВ Рим, пьемонтского короля вВ Турин иВ сВ водворением австрийцев вВ Италии.

Главным иВ официальным представителем этой истинно интернациональной реакции был святой союз (laВ sainte alliance), заключенный прежде всего между Россиею, Пруссиею иВ Австриею, ноВ кВ которому потом приступили решительно все европейские державы, большие иВ маленькие, заВ исключением Англии, Рима иВ Турции. Начало его было романтическое. Первая мысль оВ нем созрела вВ мистическом воображении известной баронессы Криднер, пользовавшейся милостями еще довольно молодого иВ неВ совсем отжившего императора- женолюбца АлександраI. Она уверяла его, что онВ белый ангел, ниспосланный небом для спасения несчастной Европы изВ когтей черного ангела. Наполеона, иВ для водворения божественного порядка наВ земле. Александр Павлович охотно уверовал вВ такое призвание, вследствие чего предложил Пруссии иВ Австрии заключение святого союза. Три богопомазанные монарха, призвав, как иВ следовало, святую троицу вВ свидетели, поклялись друг другу вВ безусловном иВ неразрывном братстве иВ провозгласили целью союза торжество божьей воли, нравственности, справедливости иВ мира наВ земле. Они обещали всегда действовать заодно, помогая друг другу советом иВ делом воВ всякой борьбе, которая будет возбуждена против них духом тьмы, т. е. стремлением народов кВ свободе. ВВ действительности это обещание означало, что они будут вести войну, солидарную иВ беспощадную, против всех проявлений либерализма вВ Европе, поддерживая доВ конца иВ воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало феодальные учреждения, пораженные иВ уничтоженные революциею, ноВ восстановленные реставрациею.

Если фразером иВ мелодраматическим представителем святого союза был Александр, тоВ настоящим руководителем его явился князь Меттерних. Тогда, как воВ время великой революции иВ как вВ настоящее время, Германия была краеугольным камнем европейской реакции.

Благодаря святому союзу реакция стала интернациональною, вследствие чего иВ самые бунты против нее приняли интернациональный характер. Период между 1815 иВ 1830В был вВ Западной Европе последним героическим периодом буржуазии.

Насильственное восстановление абсолютно-монархической власти иВ феодально- клерикальных учреждений, лишив этот почтенный класс всех выгод, завоеванных имВ воВ время революции, естественным образом должно было обратить его снова вВ класс более или менее революционный. ВоВ Франции, Италии, Испании, Бельгии, Германии образовались буржуазные тайные общества, имевшие целью низвергнуть только что восторжествовавший порядок. ВВ Англии, сообразно обычаям этой страны, единственной, где конституционализм пустил глубокие иВ живые корни, эта повсеместная борьба буржуазного либерализма против воскресшего феодализма приняла характер легальной агитации иВ парламентских переворотов. ВоВ Франции, Бельгии, Италии, Испании она должна была принять направление решительно революционное, которое отозвалось даже вВ России иВ Польше. ВоВ всех этих странах всякое тайное общество, открытое иВ уничтоженное правительством, тотчас заменялось другим, иВ все имели одну цель — восстание сВ оружием вВ руках, организацию бунта. Вся история Франции, отВ 1815В доВ 1830, была рядом попыток низвергнуть трон Бурбонов, иВ после многих неудач французы достигли, наконец, своей цели вВ 1830. Всем известна история революции испанской, неаполитанской, пьемонтской, бельгийской иВ польской вВ 1830—31В гг. иВ декабрьского бунта вВ России. ВоВ всех этих странах, вВ одних сВ успехом, вВ других без успеха, восстания были чрезвычайно серьезны; много было пролито крови, много было потрачено драгоценных жертв, словом, борьба была серьезная, нередко героическая. Посмотрим теперь, что делалось вВ этоВ же самое время вВ Германии.

ВоВ весь первый период, сВ 1815В доВ 1830, встречаются только два сколько-нибудь замечательные заявления либерального духа вВ Германии. Первым было знаменитое вартбургское сходбище вВ 1817В г. Около Вартбургского замка, служившего некогда тайным убежищем для Лютера, собралось около 500В студентов соВ всех сторон Германии сВ национальным германским трехцветным знаменем иВ сВ такимиВ же лентами через плечо.

Духовные дети патриотического профессора иВ певца Арндта, сочинителя известного национального гимна: В«WoВ ist das deutsche VaterlandВ», иВ стольВ же патриотического отца всех немецких гимназистов Иана, который вВ четырех словах, В«бодрый, набожный, веселый, свободныйВ», выразил идеал немецкого белокурого иВ длинноволосого юношества, студенты Северной иВ Южной Германии нашли нужным собраться, чтобы заявить громко перед целою Европою иВ главным образом перед всеми правительствами Германии требования немецкого народа. ВВ чемВ же состояли ихВ требования иВ заявления?

Тогда воВ всей Европе была мода наВ монархическую конституцию. Далее неВ шло воображение буржуазной молодежи ниВ воВ Франции, ниВ вВ Испании, ниВ даже вВ самой Италии, ниВ вВ Польше. Только вВ одной России отдел декабристов, известный под именем Южного общества, под предводительством Пестеля иВ Муравьева-Апостола требовал разрушения русской империи иВ основания славянской федеральной республики сВ отдачей всей земли народу.

Немцы ниВ оВ чем подобном неВ мечтали. Они ничего разрушать неВ хотели. КВ подобному делу, непременному иВ первому условию всякой серьезной революции, они имели такВ же мало охоты тогда, как иВ теперь. Они иВ неВ думали подымать крамольной, святотатственной руки ниВ против одного изВ своих многочисленных отцов-государей. Они только желали, чтобы каждый изВ этих отцов-государей дал хотя какую-нибудь конституцию. Далее они желали общегерманского парламента, поставленного над частными парламентами, иВ всегерманского императора, поставленного как представитель национального единства над частными государями. Требование, как видим, чрезвычайно умеренное, даВ кВ томуВ же иВ вВ высшей степени нелепое. Они хотели монархической федерации иВ вместе сВ тем мечтали оВ могуществе единогерманского государства, что представляет очевидную нелепость. Однако стоит только подвергнуть немецкую программу ближайшему рассмотрению, чтобы убедиться, что кажущаяся нелепость ееВ происходит отВ недоразумения. НедоразумениеВ же состоит вВ ошибочном предположении, будто немцы вместе сВ национальным могуществом иВ единством требовали иВ свободы.

Немцы никогда неВ нуждались вВ свободе. Жизнь для них просто немыслима без правительства, т. е. без верховной воли, верховной мысли иВ железной руки, ими помыкающей. Чем сильнее эта рука, тем более гордятся они иВ тем самая жизнь становится для них веселее. ИхВ огорчало неВ отсутствие свободы, изВ которой они неВ сумелиВ бы сделать никакого употребления, аВ отсутствие единого, нераздельно-национального могущества при действительном существовании множества маленьких тираний. ИхВ затаенная страсть, ихВ единая цель создать огромное пангерманское государство, насильственно-всепоглощающее государство, перед которымВ бы трепетали все другие народы.

Поэтому весьма естественно, что они никогда неВ хотели народной революции. ВВ этом отношении немцы оказались чрезвычайно логичны. ИВ вВ самом деле, государственное могущество неВ может быть результатом народной революции; оно, пожалуй, может быть результатом победы, одержанной каким-нибудь классом над народным бунтом, как это было воВ Франции. НоВ иВ вВ самой Франции завершение сильного государства требовало сильной, деспотической руки Наполеона. Германские либералы ненавидели деспотизм Наполеона, ноВ они готовы были обожать государственную силу, прусскую или австрийскую, лишьВ бы она согласилась обратиться вВ пангерманскую силу.

Известная песня Арндта: В«WoВ ist das deutsche VaterlandВ», оставшаяся иВ доВ сих пор национальным гимном Германии, вполне выражает это страстное стремление кВ созданию могучего государства. ОнВ спрашивает: В«Где отечество немца? — Пруссия? — Австрия? — Северная или Южная Германия? — Западная или Восточная?В» ИВ затем отвечает: В«Нет, нет, отечество его должно быть гораздо ширеВ». Оно распространяется всюду, В«где звучит немецкий язык иВ Богу вВ небе песни поетВ».

АВ так как немцы, один изВ плодотворнейших народов вВ мире, высылают свои колонии всюду, наполняют собою все столицы Европы, Америку, даже Сибирь, тоВ выходит, что скоро весь земной шар должен будет покориться власти пангерманского императора.

Таково было настоящее значение вартбургского студенческого сходбища. Они искали иВ требовали себе пангерманского господина, который, держа ихВ вВ ежовых рукавицах, сильный ихВ страстным иВ вольным повиновением, заставлялВ бы трепетать всю Европу.

Теперь посмотрим, каким образом они заявили свое неудовольствие. НаВ вартбургском празднике сначала пропели известную песнь Лютера: В«Сильная крепость наш БогВ», потом В«WoВ ist das deutsche VaterlandВ». Прокричали vivat некоторым немецким патриотам иВ проклятие реакционерам; наконец, предали огню несколько реакционных брошюр. Вот иВ все.

Значительнее были два другие факта, случившиеся вВ 1819: убийство русского шпиона Коцебу студентом Зандом иВ попытка убийства маленького государственного сановника нассауского герцогства фон Ибеля, совершенная молодым аптекарем Карлом Ленингом. Оба поступка были чрезвычайно нелепы, так как неВ могли принести решительно никакой пользы. Но, поВ крайней мере, вВ них проявилась искренность страсти, героизм самопожертвования иВ тоВ единство мысли, слова иВ дела, без которых революционаризм неминуемо впадает вВ риторику иВ становится отвратительною ложью.

Кроме этих двух фактов: политического убийства, совершенного Зандом, иВ попытки Ленинга, все остальные заявления германского либерализма неВ выходили изВ области самой наивной иВ притом чрезвычайно смешной риторики. Это было время дикого тевтонизма. Дети филистеров иВ сами будущие филистеры, немецкие студенты вообразили себя германцами древних времен, как ихВ описывают Тацит иВ Юлий Цезарь, воинственными потомками Арминия, девственными обитателями дремучих лесов. Вследствие чего они возымели глубокое презрение неВ кВ своему мещанскому миру, какВ бы следовало поВ логике, аВ кВ Франции, кВ французам иВ вообще коВ всему, что носило наВ себе отпечаток французской цивилизации. Французоедство сделалось повальною болезнью вВ Германии. Университетское юношество стало рядиться вВ древнегерманское платье, точь-в-точь как наши славянофилы сороковых иВ пятидесятых годов, иВ тушило свой юношеский жар вВ непомерном количестве пива, причем непрерывные дуэли, кончавшиеся обыкновенно царапинами наВ лице, проявляли его воинственную доблесть. АВ патриотизм иВ мнимый либерализм находили полнейшее выражение иВ удовлетворение вВ орании воинственно-патриотических песен, между коими национальный гимн В«Где отечество немца?В», пророческая песнь ныне совершившейся или совершающейся пангерманской империи, занимал, разумеется, первое место.

Сравнив эти заявления сВ одновременными заявлениями либерализма вВ Италии, Испании, Франции, Бельгии, Польше, России, Греции, всякий согласится, что неВ было ничего невиннее иВ смешнее немецкого либерализма, который вВ самых ярых проявлениях своих был проникнут тем хамским чувством послушания иВ верноподданничества, или, говоря учтивее, тем набожным почитанием властей иВ начальства, зрелище которого вырвало уВ Берне болезненное, всем известное иВ уже приведенное нами восклицание: В«Другие народы бывают часто рабами, ноВ мы, немцы, всегда лакеиВ»^[9].

ИВ вВ самом деле, немецкий либерализм, заВ исключением весьма немногих лиц иВ случаев, был только особенным проявлением немецкого лакейства, общенационального лакейского честолюбия. ОнВ был только неВ одобренным цензурой выражением общего желания чувствовать над собою сильную императорскую руку. НоВ это верноподданническое требование казалось правительству бунтом иВ преследовалось как бунт.

Это объясняется соперничеством Австрии иВ Пруссии. Каждая изВ них охотно селаВ бы наВ упраздненный трон Барбарусы, ноВ ниВ одна неВ могла согласиться, чтобы этот трон был занят ееВ соперницей, вследствие чего, поддерживаемые вВ одно иВ тоВ же время Россией иВ Францией, действовали заодно сВ ними, хотя иВ поВ соображениям совершенно различным, иВ Австрия иВ Пруссия стали преследовать как проявление самого крайнего либерализма общее стремление всех немцев кВ созданию единой иВ могучей пангерманской империи.

Убийство Коцебу было сигналом для самой горячей реакции. Начались съезды иВ конференции немецких государей, немецких министров, аВ также иВ интернациональные конгрессы, наВ которых участвовали император Александр IВ иВ французский посланник. Рядом мер, предписанных Германским союзом, скрутили бедных немецких либералов-холопов. Запретили имВ предаваться гимнастическим упражнениям иВ петь патриотические песни — оставили имВ только пиво. Установили повсюду цензуру, иВ чтоВ же? Германия вдруг успокоилась, бурши повиновались даже без тени протеста, иВ вВ продолжение одиннадцати лет, отВ 1819В доВ 1830 года, наВ всей немецкой земле неВ было уже ниВ малейшего проявления какойВ бы тоВ ниВ было политической жизни.

Этот факт так поразителен, что немецкий профессор Мюллер, написавший довольно подробную иВ правдивую историю пятидесятилетия 1816—1865В годов, рассказывая все обстоятельства этого внезапного иВ действительно чудесного умиротворения, восклицает: В«НужноВ ли еще других доказательств, что вВ Германии нет почвы для революции?В»

Второй период германского либерализма начался 1830В годом иВ кончился около 1840. Это период почти слепого подражания французам. Немцы перестают пожирать галлов, ноВ зато обращают всю ненависть наВ Россию.

Немецкий либерализм проснулся после одиннадцатилетнего сна неВ собственным движением, аВ благодаря трем июньским дням вВ Париже, который нанес первый удар святому союзу изгнанием своего законного короля. Вслед, заВ тем вспыхнула революция вВ Бельгии иВ вВ Польше. Встрепенулась также Италия, но, преданная Людовиком-Филиппом австрийцам, подверглась еще пущему игу. ВВ Испании загорелась междуусобная война между кристиносами иВ карлистами. При таких обстоятельствах нельзя было неВ проснуться даже Германии.

Это пробуждение было тем легче, что Июльская революция доВ смерти перепугала все немецкие правительства, неВ исключая австрийского иВ прусского. ДоВ самого водворения князя Бисмарка сВ своим королем-императором наВ германском престоле все немецкие правительства, несмотря наВ всю внешнюю обстановку военной, политической иВ буржуазной силы, вВ нравственном отношении были чрезвычайно слабы иВ лишились всякой веры вВ себя. Этот несомненный факт кажется чрезвычайно странным ввиду наследственной нежности иВ верноподданничества германского племени. ЧегоВ бы, кажется, правительствам беспокоиться иВ бояться? Правительства чувствовали, знали, что немцы, хотя повинуются им, как следует добрым подданным, однако терпеть ихВ неВ могут. ЧтоВ же сделали они, чтобы заглушить ненависть племени, доВ такой степени расположенного кВ обожанью своих властей? Какие именно были причины этой ненависти?

ИхВ было две: первая состояла вВ преобладании дворянского элемента вВ бюрократии иВ вВ войне. Июльская революция уничтожила остатки феодального иВ клерикального преобладания воВ Франции; вВ Англии тоже вслед заВ Июльской революцией восторжествовала либерально- буржуазная реформа. Вообще сВ 1830В года начинается полное торжество буржуазии вВ Европе, ноВ только неВ вВ Германии. Там доВ самых последних годов, т. е. доВ водворения аристократа Бисмарка, продолжала царствовать феодальная партия. Все высшие иВ большая часть низших правительственных мест как вВ бюрократии, так иВ вВ войске были вВ ееВ руках. Всем известно, как презрительно, надменно немецкие аристократы, князья, графы, бароны иВ даже простые фоны обращаются сВ бюргером. Известно знаменитое изречение князя Виндишгреца, австрийского генерала, бомбардировавшего вВ 1848В году Прагу, аВ вВ 1849В Вену: В«Человек начинается только сВ баронаВ». Это преобладание дворянства было тем оскорбительнее для немецких бюргеров, что дворянство это воВ всех отношениях, иВ сВ точки зрения богатства, иВ поВ своему умственному развитию, стоит несравненно ниже буржуазного класса. ИВ тем неВ менее оно командовало всеми иВ везде. Бюргерам предоставлено было только право платить иВ повиноваться. Это было чрезвычайно неприятно для бюргеров. ИВ несмотря наВ всю готовность обожать своих законных государей, они неВ хотели терпеть правительств, находившихся почти исключительно вВ руках дворянства.

Однако замечательно, что они несколько раз пытались, ноВ никогда неВ умели свергнуть дворянское иго, которое передоило даже бурные 1848 иВ 1849В годы иВ только теперь начинает подвергаться систематическому уничтожению соВ стороны померанского дворянина, князя Бисмарка.

Другая иВ самая главная причина нелюбви немцев кВ правительствам уже объяснена нами. Правительства были противны соединению Германии вВ сильное государство. Значит, все буржуазные иВ политические инстинкты немецких патриотов были оскорблены ими. Правительства знали это иВ потому неВ доверяли своим подданным иВ неВ наВ шутку боялись их, несмотря наВ постоянные усилия подданных доказать свою безграничную покорность, полную невинность.

Вследствие этих недоразумений правительства чрезвычайно испугались последствий Июльской революции; так испугались, что достаточно было самого невинного иВ бескровного уличного шума, путча (Putsch), как выражаются немцы, чтобы заставить королей саксонского иВ ганноверского иВ герцогов гессен-дармштадтского иВ брауншвейгского дать своим подданным конституцию. Далее, Пруссия иВ Австрия, даже сам князь Меттерних, бывший доВ тех пор душою реакции вВ целой Германии, советовали теперь германскому союзу неВ противиться законным требованиям немецких верноподданных. ВВ парламентах Южной Германии предводители так называемых либеральных партий заговорили очень громко оВ возобновлении требований общегерманского парламента иВ оВ выборе пангерманского императора.

Все зависело отВ исхода польской революции. ЕслиВ бы она восторжествовала, прусская монархия, оторванная отВ своей северо-восточной опоры иВ принужденная поплатиться если неВ всеми, тоВ поВ крайней мере значительной частью своих польских областей, принуждена былаВ бы искать новой точки опоры вВ самой Германии, иВ так как она тогда еще неВ могла приобресть ееВ путем завоевания, тоВ должна былаВ бы снискивать снисхождение иВ любовь остальной Германии путем либеральных реформ иВ смело призвать всех немцев) под императорское знамя… Словом, уже тогда осуществилосьВ бы, хотя иВ другими путями, то, что сделалось теперь, иВ осуществилосьВ бы сначала, может быть, вВ более либеральных формах. Вместо того чтобы Пруссии поглотить Германию, как вышло теперь, тогда моглоВ бы показаться, будто Германия поглощает Пруссию. НоВ это только казалосьВ бы, потому что наВ самом деле Германия все-таки былаВ бы порабощена силою прусской государственной организации.

НоВ поляки, покинутые иВ преданные всею Европою, несмотря наВ геройское сопротивление, были, наконец, побеждены. Варшава пала, иВ сВ нею пали все надежды германского патриотизма. Король Фридрих Вильгельм III, оказавший столь значительные услуги своему зятю, императору Николаю, ободренный его победою, сбросил маску иВ пуще прежнего поднял гонение наВ пангерманских патриотов. Тогда, собрав все свои силы, они сделали последнее торжественное заявление, если неВ сильное, тоВ поВ крайней мере чрезвычайно шумное, сохранившееся вВ новейшей истории Германии под именем Гамбахского празднества вВ мае 1832.

ВВ Гамбахе, вВ баварском Пфальце, наВ этот раз собралось около тридцати тысяч человек, мужчин иВ женщин. Мужчины сВ трехцветными лентами через плечо, дамы сВ трехцветными шарфами, иВ все, разумеется, под трехцветным германским знаменем. НаВ этом митинге говорилось уже неВ оВ федерации германских стран иВ племен, аВ оВ пангерманской централизации. Некоторые ораторы, как, напр., доктор Вирт, произнесли даже имя германской республики иВ даже европейской федеральной республики, европейских соединенных штатов.

НоВ все это были только слова, слова гнева, злобы, отчаяния, возбужденных вВ немецких сердцах явным нежеланием или немощью немецких государей создать пангерманскую империю, слова чрезвычайно красноречивые, ноВ заВ которыми неВ было ниВ воли, ниВ организации, аВ поэтому неВ было иВ силы.

Однако Гамбахский митинг неВ прошел совсем бесследно. Мужички баварского Пфальца неВ удовольствовались словами. Вооружившись косами иВ вилами, они пошли разрушать дворянские замки, таможни иВ присутственные места, предавая огню все бумаги, отказываясь платить подати иВ требуя для себя земли, аВ наВ земле полной свободы. Этот мужицкий бунт, чрезвычайно похожий поВ своим начинаниям наВ всеобщее восстание германских крестьян вВ 1525, страшно перепугал неВ только консерваторов, ноВ даже либералов иВ самих немецких республиканцев, буржуазный либерализм которых никак неВ может совмещаться сВ настоящим народным бунтом. Но, кВ общему удовольствию, эта возобновленная попытка крестьянского восстания была подавлена баварскими войсками.

Другим последствием Гамбахского празднества было нелепое, хотя иВ чрезвычайно смелое иВ сВ этой точки зрения достойное уважения, нападение семидесяти вооруженных студентов наВ главный караул, охранявший здание Германского союза воВ Франкфурте. Нелепо было это предприятие потому, что Германский союз надо было бить неВ воВ Франкфурте, аВ вВ Берлине или Вене, иВ потому что семидесяти студентов было далеко неВ достаточно, чтобы сломить силу реакции вВ Германии. Они, правда, надеялись, что заВ ними иВ сВ ними встанет все франкфуртское население, неВ подозревая, что правительство было предупреждено заВ несколько дней обВ этой безумной попытке. ПравительствоВ же неВ нашло нужным предупредить ее, а, напротив, дало ейВ совершиться, чтобы иметь потом хороший предлог для окончательного уничтожения революционеров иВ революционных стремлений вВ Германии.

ИВ вВ самом деле, заВ франкфуртским атентатом поднялась самая страшная реакция воВ всех странах Германии. ВоВ Франкфурте была учреждена центральная комиссия, под ведением которой действовали специальные комиссии всех больших иВ маленьких государств. ВВ центральной комиссии, разумеется, заседали австрийские иВ прусские государственные инквизиторы. Это был настоящий праздник для немецких чиновников иВ для бумажных фабрик Германии, потому что было исписано несметное количество бумаги. ВоВ всей Германии было арестовано более 1800В человек, вВ том числе много людей почтенных, как профессоров, докторов, адвокатов, — словом, весь цвет либеральной Германии. Многие бежали, ноВ многие просидели вВ крепостях доВ 1840, иныеВ же доВ 1848В года.

МыВ видели значительную часть этих отчаянных либералов вВ марте 1848В вВ фор-парламенте, аВ потом вВ Национальном собрании. Все они без исключения оказались отчаянными реакционерами.

Гамбахским праздником, восстанием мужиков вВ Пфальце, франкфуртским атентатом иВ воспоследовавшим заВ ним громадным процессом кончилось всякое политическое движение Германии, настало гробовое спокойствие, которое продолжалось без малейшего перерыва вплоть доВ 1848В г. Зато движение перенеслось вВ литературу.

МыВ уже сказали, что вВ противоположность первому периоду (1815—1830), периоду исступленного французоедства, этот второй период немецкого либерализма (1830—1840), аВ также иВ третий (доВ 1848) можно назвать чисто французским, поВ крайней мере вВ отношении беллетристической иВ политической литературы. ВоВ главе этого нового направления стояли два еврея: один гениальный поэт Гейне; другой — замечательный памфлетист Германии Берне. Оба почти вВ первые дни Июльской революции переселились вВ Париж, откуда один стихами, другой В«письмами изВ ПарижаВ» стали проповедовать немцам французские теории, французские учреждения иВ парижскую жизнь.

Можно сказать, они совершили переворот вВ германской литературе. Книжные лавки иВ библиотеки для чтения переполнились переводами иВ весьма плохими подражаниями французских драм, мелодрам, комедий, повестей, романов. Молодой буржуазный мир стал думать, чувствовать, говорить, причесываться, одеваться по-французски. Впрочем, это неВ сделало его отнюдь любезнее, аВ только смешнее.

НоВ вВ тоВ же время укоренялось вВ Берлине направление более серьезное, основательное, аВ главное, несравненно более свойственное германскому духу. Как часто бывало вВ истории, смерть Гегеля, последовавшая вскоре после Июльской революции, утвердила вВ Берлине, вВ Пруссии, аВ потом иВ вВ целой Германии преобладание его метафизической мысли, царство гегелианизма.

Отказавшись, поВ крайней мере наВ первое время иВ поВ причинам вышеизложенным, отВ соединения Германии вВ одно нераздельное государство путем либеральных реформ, Пруссия неВ могла иВ неВ хотела, однако, совсем отказаться отВ нравственного иВ материального преобладания над всеми другими немецкими государствами иВ странами. Напротив, она постоянно стремилась группировать вокруг себя умственные иВ экономические интересы целой Германии. Для этого она употребила два средства: развитие Берлинского университета иВ таможенный союз.

ВВ последние годы царствования Фридриха Вильгельма III министром народного просвещения был государственный человек старой либеральной школы барона Штейна, Вильгельма фон Гумбольдта иВ др., тайный советник фон Альтенштейн. Сколько было возможно вВ тоВ реакционное время вВ противность всем остальным прусским министрам, своим товарищам, вВ противность Меттерниху, который систематическим тушением всякого умственного света надеялся упрочить царство реакции вВ Австрии иВ вВ целой Германии, Альтенштейн, оставаясь верным старым либеральным преданиям, старался собрать вВ Берлинском университете всех передовых людей, всех знаменитостей германской науки, так что вВ тоВ самое время, когда прусское правительство, заодно сВ Меттернихом иВ поощряемое императором Николаем, душило воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало либерализм иВ либералов, Берлин стал средоточием, блестящим фокусом научно-духовной жизни Германии.

Гегель, приглашенный прусским правительством еще вВ 1818В занять кафедру Фихте, умер вВ конце 1831В г. НоВ онВ оставил после себя вВ Берлинском, Кенигсбергском иВ Галльском университетах целую школу молодых профессоров, издателей его сочинений иВ горячих приверженцев иВ толкователей его учения. Благодаря ихВ неутомительным стараниям учение это распространилось скоро неВ только вВ целой Германии, ноВ воВ многих других странах Европы, даже воВ Франции, куда оно было перенесено, совсем изуродованное Виктором Кузеном. Оно приковало кВ Берлину как кВ живому источнику нового света, чтобы неВ сказать нового откровения, множество умов немецких иВ ненемецких. Кто неВ жил вВ тоВ время, тот никогда неВ поймет, доВ какой степени было сильно обаяние этой философской системы вВ тридцатых иВ сороковых годах. Думали, что вечно искомый абсолют, наконец, найден иВ понят, иВ его можно покупать вВ розницу или оптом вВ Берлине.

Философия Гегеля вВ истории развития человеческой мысли была вВ самом деле явлением значительным. Она была последним иВ окончательным словом того пантеистического иВ абстрактно-гуманитарного движения германского духа, которое началось творениями Лессинга иВ достигло всестороннего развития вВ творениях Гете; движение, создавшее мир бесконечно широкий, богатый, высокий иВ будтоВ бы вполне рациональный, ноВ остававшийся стольВ же чуждым земле, жизни, действительности, сколько был чужд христианскому, богословскому небу. Вследствие этого этот мир, как фата-моргана, неВ достигая неба иВ неВ касаясь земли, вися между небом иВ землею, обратил самую жизнь своих приверженцев, своих рефлектирующих иВ поэтизирующих обитателей вВ непрерывную вереницу сомнамбулических представлений иВ опытов, сделал ихВ никуда неВ годными для жизни или, что еще хуже, осудил ихВ делать вВ мире действительном совершенно противное тому, что они обожали вВ поэтическом или метафизическом идеале.

Таким образом объясняется изумительный иВ довольно общий факт, поражающий нас еще поныне вВ Германии, что горячие поклонники Лессинга, Шиллера, Гете, Канта, Фихте иВ Гегеля могли иВ доВ сих пор могут служить покорными иВ даже охотными исполнителями далеко неВ гуманных иВ неВ либеральных мер, предписываемых имВ правительством. Можно даже сказать вообще, что чем возвышеннее идеальный мир немца, тем уродливее иВ пошлее его жизнь иВ его действия вВ живой действительности.

Окончательным завершением этого высокоидеального мира была философия Гегеля. Она вполне выразила иВ объяснила его своими метафизическими построениями иВ категориями иВ тем самым убила его, придя путем железной логики кВ окончательному сознанию его иВ своей собственной бесконечной несостоятельности, недействительности и, говоря проще, пустоты.

Школа Гегеля, как известно, разделилась наВ две противоположные партии; причем, разумеется, между ними образовалась иВ третья, средняя партия, оВ которой, впрочем, здесь говорить нечего. Одна изВ них, именно консервативная партия, нашла вВ новой философии оправдание иВ узаконение всего существующего, ухватившись заВ известное изречение Гегеля: В«Все действительное разумноВ». Эта партия создала так называемую официальную философию прусской монархии, уже представленной самим Гегелем как идеал политического устройства.

НоВ противуположная партия так называемых революционных гегельянцев оказалась последовательнее самого Гегеля иВ несравненно смелее его; она сорвала сВ его учения консервативную маску иВ представила воВ всей наготе беспощадное отрицание, составляющее его настоящую суть. ВоВ главе этой партии встал знаменитый Фейербах, доведший логическую последовательность неВ только доВ полнейшего отрицания всего божественного мира, ноВ даже доВ отрицания самой метафизики. Далее онВ идти неВ мог. Сам все-таки метафизик, онВ должен был уступить место своим законным преемникам, представителям школы материалистов или реалистов, большая часть которых, впрочем, как, напр., гг. Бюхнер, Маркс иВ другие, неВ умели иВ неВ умеют освободиться отВ преобладания метафизической абстрактной мысли.

ВВ тридцатых иВ сороковых годах господствовало мнение, что революция, которая последует заВ распространением гегелианизма, развитого вВ смысле полнейшего отрицания, будет несравненно радикальнее, глубже, беспощаднее иВ шире вВ своих разрушениях, чем революция 1793В г. Так думали потому, что философская мысль, выработанная Гегелем иВ доведенная доВ самых крайних результатов учениками его, действительно была полнее, всестороннее иВ глубже мысли Вольтера иВ Руссо, имевших, как известно, самое прямое иВ далеко неВ всегда полезное влияние наВ развитие и, главное, наВ исход первой французской революции. Так, например, несомненно, что почитателями Вольтера, инстинктивного презирателя народных масс, глупой толпы, были государственные люди вроде Мирабо иВ что самый фанатический приверженец Жан Жака Руссо, Максимилиан Робеспьер был восстановителем божественных иВ реакционно-гражданских порядков воВ Франции.

ВВ тридцатых иВ сороковых годах полагали, что когда наступит опять пора для революционного действия, тоВ доктора философии школы Гегеля оставят далеко заВ собою самых смелых деятелей девяностых годов иВ удивят мир своим строго логическим, беспощадным революционаризмом. НаВ эту тему поэт Гейне написал много красноречивых слов. В«Все ваши революции ничто, — говорил онВ французам, — перед нашею будущею немецкою революциею. Мы, имевшие дерзость систематически, ученым образом уничтожить весь божественный мир, мыВ неВ остановимся ниВ перед какими кумирами наВ земле иВ неВ успокоимся, пока наВ развалинах привилегий иВ власти мыВ неВ завоюем для целого мира полнейшего равенства иВ полнейшей свободыВ». Почти такимиВ же словами возвещал Гейне французам будущие чудеса германской революции. ИВ многие верили ему. НоВ увы! опыта 1848 иВ 1849В годов было достаточно, чтобы разбить вВ прах эту веру. Германские революционеры неВ только неВ превзошли героев первой французской революции, ноВ даже неВ умели сравниться сВ французскими революционерами тридцатых годов.

Какая причина этой плачевной несостоятельности? Она объясняется, разумеется, главным образом специальным историческим характером немцев, располагающим ихВ гораздо более кВ верноподданническому послушанию, чем кВ бунту, ноВ также иВ тем абстрактным методом, которым она шла кВ революции. Сообразно опять-таки своей природе, она шла неВ отВ жизни кВ мысли, ноВ отВ мысли кВ жизни. НоВ кто отправляется отВ отвлеченной мысли, тот никогда неВ доберется доВ жизни, потому что изВ метафизики вВ жизнь нет дороги. Они разделены пропастью. АВ перескочить через эту пропасть, совершитьsalto mortale или то, что сам Гегель назвал квалитативным прыжком (qualitativer Sprung) изВ мира логики вВ мир природы, живой действительности, неВ удалось еще никому, даВ никогда никому неВ удастся. Кто опирается наВ абстракцию, тот иВ умрет вВ ней.

Живой, конкретно-разумный ход — это вВ науке ход отВ факта действительного кВ мысли, его обнимающей, выражающей иВ тем самым объясняющей; аВ вВ мире практическом — движение отВ жизни общественной кВ возможно разумной организации ее, сообразно указаниям, условиям, запросам иВ более или менее страстным требованиям этой самой жизни.

Таков широкий народный путь, путь действительного иВ полнейшего освобождения, доступный для всякого иВ потому действительно народный, путь анархической социальной революции, возникающей самостоятельно вВ народной среде, разрушающей все, что противно широкому разливу народной жизни, для того чтобы потом изВ самой глубины народного существа создать новые формы свободной общественности.

Путь господ метафизиков совсем иной. Метафизиками мыВ называем неВ только последователей учения Гегеля, которых уже немного осталось наВ свете, ноВ также иВ позитивистов иВ вообще всех проповедников богини науки вВ настоящее время; вообще всех тех, кто, создав себе тем или другим путем, хотяВ бы посредством самого тщательного, впрочем, поВ необходимости всегда несовершенного изучения прошедшего иВ настоящего, создал себе идеал социальной организации, вВ которой, как новый Прокруст, хочет уложить воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало жизнь будущих поколений; всех тех, одним словом, кто неВ смотрит наВ мысль, наВ науку как наВ одно изВ необходимых проявлений естественной иВ общественной жизни, аВ доВ того суживает эту бедную жизнь, что видит вВ ней только практическое проявление своей мысли иВ своей всегда, конечно, несовершенной науки.

Метафизики или позитивисты, все эти рыцари науки иВ мысли, воВ имя которых они считают себя призванными предписывать законы жизни, все они, сознательно или бессознательно, реакционеры. Доказать это чрезвычайно легко.

НеВ говоря уже оВ метафизике вообще, которою вВ эпохи самого блестящего процветания ееВ занимались только немногие, наука, вВ более широком смысле этого слова, более серьезная иВ хотя сколько-нибудь заслуживающая это имя, доступна вВ настоящее время только весьма незначительному меньшинству. Например, уВ нас вВ России наВ восемьдесят миллионов жителей сколько насчитывается серьезных ученых? Людей, толкующих оВ науке, можно, пожалуй, насчитать тысячи, ноВ сколько-нибудь знакомых сВ ней неВ наВ шутку врядВ ли найдется несколько сотен. НоВ если наука должна предписывать законы жизни, тоВ огромное большинство, миллионы людей должны быть управляемы одною или двумя сотнями ученых, вВ сущности, даже гораздо меньшим числом, потому что неВ всякая наука делает человека способным кВ управлению обществом, аВ наука наук, венец всех наук — социология, предполагающая вВ счастливом ученом предварительное серьезное знакомство соВ всеми другими науками. АВ многоВ ли таких ученых неВ только вВ России, ноВ иВ воВ всей Европе? Может быть, двадцать или тридцать человек! ИВ эти двадцать или тридцать ученых должны управлять целым миром! МожноВ ли представить себе деспотизм нелепее иВ отвратительнее этого?

Во-первых, вероятнее всего, что эти тридцать ученых перегрызутся между собою, аВ если соединятся, тоВ это будет наВ зло всему человечеству. Ученый уже поВ своему существу склонен коВ всякому умственному иВ нравственному разврату, иВ главный порок его — это превозвышение своего знания, своего собственного ума иВ презрение коВ всем незнающим. Дайте ему управление, иВ онВ сделается самым несносным тираном, потому что ученая гордость отвратительна, оскорбительна иВ притеснительнее всякой другой. Быть рабами педантов — что заВ судьба для человечества! Дайте имВ полную волю, они станут делать над человеческим обществом теВ же опыты, какие ради пользы науки делают теперь над кроликами, кошками иВ собаками.

Будем уважать ученых поВ ихВ заслугам, ноВ для спасения ихВ ума иВ ихВ нравственности неВ должно давать имВ никаких общественных привилегий иВ неВ признавать заВ ними другого права, кроме общего права свободы проповедовать свои убеждения, мысли иВ знания. Власти им, как никому, давать неВ следует, потому что кто облечен властью, тот поВ неизменному социологическому закону непременно сделается притеснителем иВ эксплуататором общества.

Но, скажут, неВ всегдаВ же наука будет достоянием только немногих; придет время, когда она будет доступна для всех иВ для каждого. Ну, время это еще далеко, иВ много должно совершиться общественных переворотов прежде, чем оно наступит. АВ доВ тех пор, кто согласится отдать свою судьбу вВ руки ученых, вВ руки попов науки? Зачем тогда вырывать ееВ изВ рук христианских попов?

Нам кажется, что чрезвычайно ошибаются те, которые воображают, что после социальной революции все будут одинаково учены. Наука как наука, иВ тогда, как теперь, останется одною изВ многочисленных общественных специальностей, сВ тою или иною разницею, что эта специальность, доступная теперь только лицам привилегированных классов, тогда без всякого различия классов, раз иВ навсегда упраздненных, сделается доступною для всех лиц, имеющих призвание иВ охоту заниматься еюВ неВ вВ ущерб общему ручному труду, который будет обязателен для всякого.

Общим достоянием сделается только общее научное образование и, главное, знакомство сВ научным методом, привычка мыслить, т. е. обобщать факты иВ выводить изВ них более или менее правильные заключения. НоВ энциклопедических голов, аВ потому иВ ученых социологов всегда будет очень немного. Горе былоВ бы человечеству, еслиВ бы когда-нибудь мысль сделалась источником иВ единственным руководителем жизни, еслиВ бы науки иВ учение стали воВ главе общественного управления. Жизнь иссяклаВ бы, аВ человеческое общество обратилосьВ бы вВ бессловесное иВ рабское стадо. Управление жизни наукою неВ моглоВ бы иметь другого результата, кроме оглупения всего человечества.

Мы, революционеры-анархисты, поборники всенародного образования, освобождения иВ широкого развития общественной жизни, аВ потому враги государства иВ всякого государствования, вВ противоположность всем метафизикам, позитивистам иВ всем ученым иВ неученым поклонникам богини науки, мыВ утверждаем, что жизнь естественная иВ общественная всегда предшествует мысли, которая есть только одна изВ функций ее, ноВ никогда неВ бывает ееВ результатом; что она развивается изВ своей собственной неиссякаемой глубины, рядом различных фактов, аВ неВ рядом абстрактных рефлексий, иВ что последние, всегда производимые еюВ иВ никогда ееВ неВ производящие, указывают только, как верстовые столбы, наВ ееВ направление иВ наВ различные фазисы ееВ самостоятельного иВ самородного развития.

Сообразно такому убеждению, мыВ неВ только неВ имеем намерения иВ ниВ малейшего опыта навязывать нашему или чужому народу какойВ бы тоВ ниВ было идеал общественного устройства, вычитанного изВ книжек или выдуманного нами самими, ноВ вВ убеждении, что народные массы носят вВ своих, более или менее развитых историею инстинктах, вВ своих насущных потребностях иВ вВ своих стремлениях, сознательных иВ бессознательных, все элементы своей будущей нормальной организации, мыВ ищем этого идеала вВ самом народе; аВ так как всякая государственная власть, всякое правительство, поВ существу своему иВ поВ своему положению поставленное вне народа, над ним, непременным образом должно стремиться кВ подчинению его порядкам иВ целям ему чуждым, тоВ мыВ объявляем себя врагами всякой правительственной, государственной власти, врагами государственного устройства вообще иВ думаем, что народ может быть только тогда счастлив, свободен, когда, организуясь снизу вверх, путем самостоятельных иВ совершенно свободных соединений иВ помимо всякой официальной опеки, ноВ неВ помимо различных иВ равно свободных влияний лиц иВ партий, онВ сам создаст свою жизнь.

Таковы убеждения социальных революционеров, иВ заВ это нас называют анархистами. МыВ против этого названия неВ протестуем, потому что мыВ действительно враги всякой власти, ибо знаем, что власть действует стольВ же развратительно наВ тех, кто облечен ею, сколько иВ наВ тех, кто принужден ейВ покоряться. Под тлетворным влиянием ееВ одни становятся честолюбивыми иВ корыстолюбивыми деспотами, эксплуататорами общества вВ свою личную или сословную пользу, другие — рабами.

Идеалисты всякого рода, метафизики, позитивисты, поборники преобладания науки над жизнью, доктринерные революционеры, все вместе, сВ одинаковым жаром, хотя разными аргументами, отстаивают идею государства иВ государственной власти, видя вВ них, совершенно логично, по-своему единое спасение общества. Совершенно логично, потому что, приняв раз заВ основание положение, поВ нашему убеждению совершенно ложное, что мысль предшествует жизни, отвлеченная теория общественной практике иВ что поэтому социологическая наука должна быть исходною точкою для общественных переворотов иВ перестроек, они необходимым образом приходят кВ заключению, что так как мысль, теория, наука, поВ крайней мере вВ настоящее время, составляют достояние весьма немногих, тоВ эти немногие должны быть руководителями общественной жизни, неВ только возбудителями, ноВ иВ управителями всех народных движений, иВ что наВ другой день революции новая общественная организация должна быть создана неВ свободным соединением народных ассоциаций, общин, волостей, областей снизу вверх, сообразно народным потребностям иВ инстинктам, аВ единственно диктаторскою властью этого ученого меньшинства, будтоВ бы выражающего общенародную волю.

НаВ этой фикции мнимого народного представительства иВ наВ действительном факте управления народных масс незначительною горстью привилегированных избранных или даже неВ избранных толпами народа, согнанных для выборов иВ никогда неВ знающими, зачем иВ кого они выбирают; наВ этом мнимом иВ отвлеченном выражении воображаемой общенародной мысли иВ воли, оВ которых живой иВ настоящий народ неВ имеет даже иВ малейшего представления, основываются одинаковым образом иВ теория государственности, иВ теория так называемой революционной диктатуры.

Между революционною диктатурою иВ государственностью вся разница состоит только воВ внешней обстановке. ВВ сущностиВ же они представляют обе одно иВ тоВ же управление большинства меньшинством воВ имя мнимой глупости первого иВ мнимого ума последнего. Поэтому они одинаково реакционерны, имея как та, так иВ другая результатом непосредственным иВ непременным упрочение политических иВ экономических привилегий управляющего меньшинства иВ политического иВ экономического рабства народных масс.

Теперь ясно, почему доктринерные революционеры, имеющие целью низвержение существующих властей иВ порядков, чтобы наВ развалинах ихВ основать свою собственную диктатуру, никогда неВ были иВ неВ будут врагами, аВ напротив, всегда были иВ всегда будут самыми горячими поборниками государства. Они только враги настоящих властей, потому что они исключают возможность ихВ диктатуры, ноВ вместе сВ тем — самые горячие друзья государственной власти, без удержания которой революция, освободив неВ наВ шутку народные массы, отнялаВ бы уВ этого мнимо революционного меньшинства всякую надежду заложить ихВ вВ новую упряжь иВ облагодетельствовать ихВ своими правительственными мерами.

ИВ это так справедливо, что вВ настоящее время, когда вВ целой Европе торжествует реакция, когда все государства, обуянные самым злобным духом самосохранения иВ народопритеснения, вооруженные сВ ног доВ головы вВ тройную броню, военную, полицейскую иВ финансовую, иВ готовящиеся под верховным предводительством князя Бисмарка кВ отчаянной борьбе против социальной революции; теперь, когда, казалосьВ бы, все искренние революционеры должны соединиться, чтобы дать отпор отчаянному нападению интернациональной реакции, мыВ видим, напротив, что доктринерные революционеры под предводительством г. Маркса везде держат сторону государственности иВ государственников против народной революции.

ВоВ Франции, начиная сВ 1870В года, они стояли заВ государственного республиканца-реакционера, Гамбетту, против революционной Лиги Юга (LaВ Ligue duВ Midi), которая только одна могла спасти Францию иВ отВ немецкого порабощения, иВ отВ еще более опасной иВ ныне торжествующей коалиции клерикалов, легитимистов, орлеанистов иВ бонапартистов. ВВ Италии они кокетничают сВ Гарибальди иВ сВ остатками партии Маццини; вВ Испании они открыто приняли сторону Кастеляра, Пи-и-Маргаля иВ мадридской конституанты; наконец, вВ Германии иВ вокруг Германии, вВ Австрии, Швейцарии, Голландии, Дании они служат службу князю Бисмарку, наВ которого, поВ собственному признанию, смотрят как наВ весьма полезного революционного деятеля, помогая ему вВ деле пангерманизирования всех этих стран.

Теперь ясно, почему господа доктора философии школы Гегеля, несмотря наВ свой пламенный революционаризм вВ мире отвлеченных идей, вВ действительности оказались вВ 1848 иВ 1849В неВ революционерами, ноВ большею частью реакционерами, иВ почему вВ настоящее время большинство ихВ сделалось отъявленными сторонниками князя Бисмарка.

НоВ вВ двадцатых иВ сороковых годах мнимый революционаризм их, еще ничем иВ никак неВ испытанный, находил много веры. Они сами верили вВ него, хотя проявляли его большею частью вВ сочинениях весьма отвлеченного свойства, так что прусское правительство неВ обращало наВ него никакого внимания. Может быть, оно уже иВ тогда понимало, что они работают для него.

СВ другой стороны, оно неуклонно стремилось кВ своей главной цели — основанию сначала прусской гегемонии вВ Германии, аВ потом иВ прямого подчинения целой Германии всему нераздельному владычеству путем, который ему самому казался несравненно выгоднее иВ удобнее, чем путь либеральных реформ иВ даже поощрения германской науки, — аВ именно путем экономическим, причем оно должно было встретить горячие симпатии всей богатой торговой иВ промышленной буржуазии, всего жидовского финансового мира вВ Германии, так как процветание как той, так иВ другого непременно требовало обширной государственной централизации; мыВ видим этому новый пример вВ настоящее время вВ немецкой Швейцарии, где большие промышленные торговцы иВ банкиры начинают уже явно высказывать свои симпатии теснейшему политическому соединению сВ обширным германским рынком, т. е. пангерманскою империею, которая оказывает наВ все окружающие маленькие страны притягательную или засасывающую силу боа-констриктора.

Первая мысль учреждения таможенного союза принадлежит, впрочем, неВ Пруссии, аВ Баварии иВ Виртембергу, заключившим между собою такой союз еще вВ 1828. НоВ Пруссия скоро овладела иВ мыслью, иВ ееВ исполнением.

Прежде вВ Германии было столькоВ же таможен иВ разнороднейших пошлинных порядков, сколько было вВ ней государств. Это положение было действительно нестерпимо иВ обратило всю немецкую торговлю иВ промышленность вВ застой. Итак, Пруссия, взявшаяся могучею рукою заВ таможенное соединение Германии, оказала настоящее благодеяние последней. Уже вВ 1836В под верховным управлением прусской монархии кВ союзу принадлежали оба Гессена, Бавария, Виртемберг, Саксония, Тюрингия, Баден, Нассау иВ вольный город Франкфурт — всего более 27В миллионов жителей. Оставались только Ганновер, Мекленбургские иВ Ольденбургские герцогства, вольные города Гамбург, Любек иВ Бремен и, наконец, вся Австрийская империя.

НоВ именно исключение Австрийской империи изВ Германского таможенного союза составляло существенный интерес Пруссии; потому что это исключение, вначале только экономическое, должно было повлечь заВ собою впоследствии иВ политическое исключение.

ВВ 1840В году начался третий период германского либерализма. Характеризовать его очень трудно. ОнВ чрезвычайно богат многосторонним развитием самых различных направлений, школ, интересов иВ мыслей, ноВ столькоВ же беден фактами. ОнВ весь наполнен взбалмошною личностью иВ хаотическими писаниями короля Фридриха Вильгельма IV, севшего наВ престол своего отца именно вВ 1840В году.

СВ ним совершенно изменилось отношение Пруссии кВ России. ВВ противность своему отцу иВ своему брату, нынешнему императору Германии, новый король ненавидел императора Николая. Впоследствии онВ заВ это дорого поплатился иВ горько иВ громко вВ этом раскаялся — ноВ вВ начале царствования ему иВ черт неВ был страшен. Полуученый, полупоэт, пораженный физиологическою немощью иВ кВ томуВ же пьяница, покровитель иВ друг странствующих романтиков иВ пангерманствующих патриотов, онВ вВ последние года жизни отца был надеждою немецких патриотов. Все надеялись, что онВ даст конституцию.

Первым действием его была полнейшая амнистия. Николай нахмурил брови, ноВ зато вся Германия рукоплескала, иВ либеральные надежды усилились. Однако конституции онВ неВ дал, ноВ зато наговорил столько разного вздора, иВ политического, иВ романтического, иВ древнетевтонского, что даже немцы ничего понять неВ могли.

АВ дело было очень просто. Тщеславный, славолюбивый, неусидчивый, беспокойный, ноВ вместе сВ тем неВ способный ниВ кВ выдержке, ниВ кВ делу, Фридрих Вильгельм IVВ был просто эпикуреец, кутила, романтик или самодур наВ престоле. Как человек ниВ кВ чему действительному неВ способный, онВ неВ сомневался ниВ вВ чем. Ему казалось, что королевская власть, вВ мистическое богопризванье которой онВ искренно верил, дает ему право иВ силу делать решительно все что вздумается иВ наперекор логике, иВ всем законам природы иВ общественности совершать самое невозможное, соединять решительно несовместимое.

Таким образом, онВ хотел, чтобы вВ Пруссии существовала полнейшая свобода, ноВ чтобы вместе сВ тем королевская власть осталась неограниченною, его произвол ничем неВ стесненным. ВВ этом духе онВ стал декретировать конституции сначала только провинциальные, аВ вВ 1847В дал неВ что вроде общей конституции. НоВ воВ всем этом неВ было ничего серьезного. Было только одно: своими беспрерывными, друг друга дополняющими иВ друг другу противоречащими попытками онВ переворотил весь старый порядок иВ неВ наВ шутку расшевелил своих подданных сверху донизу. Все стали ожидать чего-то.

Это что-то была революция 1848В года. Все чувствовали ееВ приближение неВ только воВ Франции, вВ Италии, ноВ даже вВ Германии; да, именно вВ Германии, которая вВ продолжение этого третьего периода, между 1840 иВ 1848В годами успела набраться французского крамольного духа. Этому французскому настроению умов нисколько неВ мешал гегелианизм, который, напротив, очень любил выражать наВ французском языке, разумеется, сВ приличною тяжеловесностью иВ сВ немецким акцентом, свои отвлеченно-революционерные выводы. Никогда Германия неВ читала так много французских книг, как вВ это время. Она, казалось, забыла собственную литературу. Зато литература французская, особенноВ же революционная, проникла всюду. История жирондистов Ламартина, сочинения Луи Блана иВ Мишле были переведены наВ немецкий язык вместе сВ последними романами. ИВ немцы стали бредить героями великой революции иВ распределять между собою наВ будущее время роли: кто воображал себя Дантоном или любезным Камиль-де-Муленом (der liebenswiirdige Camille-Desmoulens!), кто Робеспьером или Сен-Жюстом, кто, наконец, Маратом. СамимВ же собою почти неВ был никто, потому что для этого надо быть одаренным действительною природою. УВ немцевВ же все есть, иВ глубокомысленное мышление, иВ возвышенные чувства, только нет природы, иВ если есть, тоВ холопская.

Многие немецкие литераторы, следуя примеру Гейне иВ уже умершего тогда Берне, переселились вВ Париж. Между ними замечательны были доктор Арнольд Руге, поэт Гервег иВ К. Маркс. Они хотели сначала издавать вместе журнал, ноВ перессорились. Два последние были уже социалистами.

Германия стала знакомиться сВ социальными учениями только вВ сороковых годах. Венский профессор Штейн чутьВ ли неВ первый написал немецкую книгу оВ них. НоВ первым практическим немецким социалистом или, вернее, коммунистом был, несомненно, портной Вейтлинг, прибывший вВ начале 1843В вВ Швейцарию изВ Парижа, где состоял членом тайного общества французских коммунистов. ОнВ основал много коммунистических обществ между немцами-ремесленниками вВ Швейцарии, ноВ вВ конце 1843В был выдан Пруссии тогдашним правителем цюрихского кантона, г. Блунчли, ныне знаменитым юрисконсультом иВ профессором права вВ Германии.

НоВ главным пропагандистом социализма вВ Германии, сначала тайно, аВ вскоре потом публично, был К. Маркс.

Г. Маркс играл иВ играет слишком важную роль вВ социалистическом движении немецкого пролетариата, чтобы можно было обойти эту замечательную личность, неВ постаравшись изобразить ееВ вВ нескольких верных чертах.

ПоВ происхождению г. Маркс еврей. ОнВ соединяет вВ себе, можно сказать, все качества иВ все недостатки этой способной породы. Нервный, как говорят иные, доВ трусости, онВ чрезвычайно честолюбив иВ тщеславен, сварлив, нетерпим иВ абсолютен, как Иегова, господь Бог его предков, и, как он, мстителен доВ безумия. Нет такой лжи, клеветы, которойВ бы онВ неВ был способен выдумать иВ распространить против того, кто имел несчастие возбудить его ревность или, что все равно, его ненависть. ИВ нет такой гнусной интриги, перед которой онВ остановилсяВ бы, если только, поВ его мнению, впрочем, большею частью ошибочному, эта интрига может служить кВ усилению его положения, его влияния или кВ распространению его силы. ВВ этом отношении онВ совершенно политический человек.

Таковы его отрицательные качества. НоВ иВ положительных вВ нем очень много. ОнВ очень умен иВ чрезвычайно многосторонне учен. Доктор философии, онВ еще вВ Кельне около 1840В был, можно сказать, душою иВ центром весьма заметных кружков передовых гегельянцев, сВ которыми начал издавать оппозиционный журнал, вскоре закрытый поВ министерскому приказанию. КВ этому кружку принадлежали также братья Бруно Бауер иВ Эдгар Бауер, Макс Штирнер иВ потом вВ Берлине первый кружок немецких нигилистов, который циническою последовательностью своею далеко превзошел самых ярых нигилистов России.

ВВ 1843В или 1844В г. Маркс переселился вВ Париж. Тут онВ впервые столкнулся сВ обществом французских иВ немецких коммунистов иВ соотечественником своим, немецким евреем г. Морисом Гессом, который прежде его был ученым экономистом иВ социалистом иВ имел вВ это время значительное влияние наВ научное развитие г. Маркса.

Редко можно найти человека, которыйВ бы так много знал иВ читал, иВ читал так умно, как г. Маркс. Исключительным предметом его занятий была уже аВ это время наука экономическая. СВ особенным тщанием изучал онВ английских экономистов, превосходящих всех других иВ положительностью познаний, иВ практическим складом ума, воспитанного наВ английских экономических фактах, иВ строгою критикою, иВ добросовестною смелостью выводов. НоВ коВ всему этому г. Маркс прибавил еще два новые элемента: диалектику самую отвлеченную, самую причудливо тонкую, которую онВ приобрел вВ школе Гегеля иВ которую доводит нередко доВ шалости, доВ разврата, иВ точку отправления коммунистическую.

Г. Маркс перечитал, разумеется, всех французских социалистов, отВ Сент-Симона доВ Прудона включительно, иВ последнего, как известно, онВ ненавидит, иВ нет сомнения, что вВ беспощадной критике, направленной имВ против Прудона, много правды: Прудон, несмотря наВ все старания стать наВ почву реальную, остался идеалистом иВ метафизиком. Его точка отправления — абстрактная идея права; отВ права онВ идет кВ экономическому факту, аВ г. Маркс вВ противоположность ему высказал иВ доказал туВ несомненную истину, подтверждаемую всей прошлой иВ настоящей историей человеческого общества, народов иВ государств, что экономический факт всегда предшествовал иВ предшествует юридическому иВ политическому праву. ВВ изложении иВ вВ доказательстве этой истины состоит именно одна изВ главных научных заслуг г. Маркса.

НоВ что замечательнее всего иВ вВ чем, разумеется, г. Маркс никогда неВ признавался, это то, что вВ отношении политическом г. Маркс прямой ученик Луи Блана. Г. Маркс несравненно умнее иВ несравненно ученее этого маленького неудавшегося революционера иВ государственного человека; ноВ как немец, несмотря наВ свой почтенный рост, онВ попал вВ учение кВ крошечному французу.

Впрочем, эта странность объясняется просто: риторик француз как буржуазный политик иВ как отъявленный поклонник Робеспьера иВ ученый немец вВ своем тройном качестве гегельянца, еврея иВ немца, оба отчаянные государственники, иВ оба проповедуют государственный коммунизм, сВ тою только разницею, что один вместо аргументов довольствуется риторическими декламациями, аВ другой, как приличествует ученому иВ тяжеловесному немцу, обстанавливает этот равно имВ любезный принцип всеми ухищрениями гегелевской диалектики иВ всем богатством своих многосторонних познаний.

Около 1845В г. Маркс стал воВ главе немецких коммунистов иВ вслед заВ тем, вместе сВ г. Энгельсом, неизменным своим другом, стольВ же умным, хотя менее ученым, ноВ зато более практическим иВ неВ менее способным кВ политической клевете, лжи иВ интриге, основал тайное общество германских коммунистов, или государственных социалистов. Центральный комитет их, которого он, вместе сВ г. Энгельсом, был, разумеется, главою, поВ изгнанию ихВ обоих изВ Парижа вВ 1846В был перенесен вВ Брюссель, где оставался доВ 1848. Впрочем, доВ самого этого года пропаганда их, хотя распространялась понемногу вВ целой Германии, ноВ оставалась тайною иВ потому неВ выходила наружу.

Социалистический ядВ несомненно проникал самыми разнообразными путями вВ Германию. ОнВ выражался даже вВ религиозных движениях. Кто неВ слыхал обВ эфемерном религиозном учении, возникшем вВ 1844 иВ потонувшем вВ 1848В под именем В«нового католицизмаВ» (теперь вВ Германии появилась новая ересь против римской церкви под названием В«старого католицизмаВ»).

Новый католицизм произошел следующим образом. Как ныне воВ Франции, так вВ 1844В вВ Германии католическому духовенству вздумалось возбудить фанатизм католического населения громадною процессиею вВ честь нешитого платья Христа, будтоВ бы хранящегося вВ Трире. Около миллиона пилигримов собралось наВ этот праздник соВ всех концов Европы — торжественно понесли святое платье иВ пели: В«Святое платье, моли Бога оВ нас!» — Это возбудило огромный скандал вВ Германии иВ дало повод немецким радикалам выкинуть фарс. ВВ 1848В нам случилось видеть вВ Бреславле тот пивной кабачок, где вскоре после этой процессии собрались несколько силезских радикалов, между прочим, известный граф Рейхенбах иВ товарищи его поВ университету гимназический учитель Штейн иВ бывший католический священник Иоган Ронге. Под ихВ диктовку Ронге написал открытое письмо, красноречивый протест кВ епископу трирскому, которого прозвал Тецелем XIX века. Таким образом началась новокатолическая ересь.

Она быстро распространилась поВ целой Германии, даже вВ Познанском герцогстве, иВ под предлогом возвращения древней христианской коммунистической трапезы стали открыто проповедовать коммунизм. Правительство недоумевало иВ неВ знало, что делать, так как проповедь носила все-таки религиозный характер иВ так как вВ самом протестантском населении образовались свободные общины, обнаруживавшие также, хотя иВ скромнее, политическое иВ социалистическое направление.

ВВ 1847В индустриальный кризис, обрекший наВ голодную смерть десятки тысяч ткачей, еще сильнее возбудил интерес целой Германии кВ социальным вопросам. Хамелеон-поэт Гейне написал поВ этому случаю великолепное стихотворение В«ТкачВ», которое пророчило близкую иВ беспощадную социальную революцию.

Да, все вВ Германии ждали если неВ социальной, тоВ поВ крайней мере политической революции, отВ которой чаяли воскресения иВ обновления великого германского отечества, иВ вВ этом всеобщем ожидании, вВ этом хоре надежд иВ желаний главная нота была патриотическая иВ государственная. Немцам стало обидно тоВ ироническое удивление, сВ которым, говоря оВ них как оВ народе ученом, глубокомысленном, англичане иВ французы отрицали вВ них всякую практическую способность иВ всякий смысл действительности. Поэтому все ихВ желания иВ требования были устремлены главным образом кВ одной цели: кВ образованию единого иВ могучего пангерманского государства, вВ какойВ бы форме оно ниВ было, республиканской или монархической, лишьВ бы это государство было достаточно сильно, чтобы возбудить удивление иВ страх воВ всех соседних народах.

ВВ 1848В вместе сВ общеевропейскою революциею наступил четвертый период, последний кризис германского либерализма, кризис, окончившийся его совершенным банкротством.

СоВ времени плачевной победы, одержанной вВ 1525В соединенными силами феодализма, приближавшегося уж, видимо, кВ своему концу, иВ новейших государств, только что начинавших образовываться вВ Германии, над громадным восстанием крестьян, — победы, обрекшей окончательно всю Германию наВ продолжительное рабство под бюрократическо-государственным игом, вВ этой стране никогда еще неВ скоплялось столько горючего материала, столько революционных элементов, как накануне 1848. Неудовольствие, ожидание иВ желание переворота, заВ исключением высшей бюрократии иВ дворянского класса, было всеобщее, и, чего неВ было вВ Германии ниВ после падения Наполеона, ниВ вВ двадцатых, ниВ вВ тридцатых годах, теперь среди самой буржуазии оказались неВ десятки, аВ многие сотни людей, называвших себя революционерами иВ имевших право называть себя этим именем, потому что, неВ довольствуясь литературным пустоцветом иВ риторическим праздноглагольствованием, были действительно готовы положить свою жизнь заВ свои убеждения.

МыВ знали много таких людей. Они, разумеется, неВ принадлежали кВ миру богачей или литературно-ученой буржуазии. Среди них было чрезвычайно мало адвокатов, немного больше медиков и, что замечательно, почти ниВ одного студента, заВ исключением студентов Венского университета, заявившего вВ 1848 иВ 1849В годах довольно серьезное революционное направление, вероятно, потому, что вВ отношении кВ науке стоял несравненно ниже всех германских университетов (мыВ неВ говорим оВ Пражском, так как это университет славянский).

Огромное большинство учащейся молодежи вВ Германии уже тогда держало сторону реакции, разумеется, неВ феодальной, аВ консервативно-либеральной; оно было поборником государственного порядка воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало. Можно себе представить, чем эта молодежь сделалась теперь.

Радикальная партия разделялась наВ две категории. Обе образовались под прямым влиянием французских революционных идей. НоВ между ними была огромная разница. КВ первой категории принадлежали люди, составлявшие цвет ученого молодого поколения Германии: доктора разных факультетов, медики, адвокаты, аВ также иВ немало чиновников, писатели, журналисты, ораторы; все, разумеется, глубокомысленные политики, нетерпеливо ждавшие революции, которая должна была открыть широкое поприще для ихВ талантов. Едва началась революция, эти люди стали воВ главе всей радикальной партии иВ после многих ученых эволюции, истощивших ееВ понапрасну иВ парализовавших вВ ней последние остатки энергии, дошли доВ совершенного ничтожества.

НоВ была другая категория людей, менее блестящих иВ честолюбивых, ноВ зато более искренних иВ потому несравненно более серьезных, они состояли изВ мелких буржуа. ВВ ней было много школьных учителей иВ бедных приказчиков торговых иВ индустриальных домов. Были, разумеется, также иВ адвокаты, иВ медики, иВ профессора, иВ журналисты, иВ книгопродавцы, иВ даже чиновники, ноВ вВ самом незначительном количестве. Эти люди были действительно святыми людьми иВ самыми серьезными революционерами вВ смысле безграничной преданности иВ готовности жертвовать собой доВ конца иВ без фраз революционному делу. Нет сомнения, что будь уВ них другие предводители иВ будь вообще германское общество способно иВ расположено кВ народной революции, они принеслиВ бы драгоценную пользу.

НоВ эти люди были революционерами иВ готовы были честно служить революции, неВ отдавая себе ясного отчета вВ том, что такое революция иВ чего должно требовать отВ нее. УВ них неВ было, даВ иВ неВ могло быть ниВ коллективного инстинкта, ниВ коллективной воли иВ мысли. Они были индивидуальными революционерами без всякой почвы под ногами, и, неВ находя вВ себе руководящей мысли, они должны были слепо предаться блудному руководству своей старшей, ученой братии, вВ руках которой сделались орудием для обмана, сознательного или бессознательного, народных масс. ПоВ личному инстинкту они хотели всеобщего освобождения, равенства, благоденствия для всех, аВ ихВ заставляли работать для торжества пангерманского государства.

ВВ Германии существовал тогда, как иВ теперь, революционный элемент еще более серьезный — это городской пролетариат; онВ доказал вВ Берлине, вВ Вене иВ воВ Франкфурте-на-Майне вВ 1848 иВ вВ 1849В в Дрездене, вВ Ганноверском королевстве иВ вВ Баденском герцогстве, что способен иВ готов кВ восстанию серьезному, лишь только находил сколько-нибудь толковое иВ честное предводительство. ВВ Берлине нашелся даже элемент, которым славился доВ тех пор только один Париж, это уличный мальчишка-гамен, революционер иВ герой.

ВВ тоВ время городской пролетариат вВ Германии, поВ крайней мере его огромное большинство, находился еще почти совсем вне влияния пропаганды Маркса иВ вне организации его коммунистической партии. Распространена она была главным образом вВ индустриальных городах прусского Рейна, особенно вВ Кельне. Существовали также ветви ееВ вВ Берлине, вВ Бреславле иВ под конец вВ Вене, ноВ весьма слабые. Разумеется, вВ германском пролетариате, как иВ вВ пролетариате других стран, находились вВ зародыше как инстинктивный запрос все социалистические стремления, которые более или менее обнаруживались народными массами решительно воВ всех прошедших революциях, неВ только политических, ноВ даже религиозных. НоВ огромная разница между таким инстинктивным заявлением иВ сознательным, ясно определенным требованием социального переворота или социальных реформ. Такого требования вВ Германии ниВ вВ 1848, ниВ вВ 1849В г. решительно неВ было, хотя известный манифест немецких коммунистов, сочиненный иВ написанный гг. Марксом иВ Энгельсом, был уже опубликован вВ марте 1848В года. ОнВ пронесся над немецким народом почти без следа. Революционный пролетариат всех городов Германии был непосредственно подчинен партии политических радикалов, или крайней демократии, что давало ейВ огромную силу; ноВ сама, сбитая сВ толку буржуазно-патриотическою программою, аВ также иВ совершенною несостоятельностью своих вожаков, буржуазная демократия обманула народ.

Наконец, вВ Германии был еще элемент, которого ныне уже нет, это революционное крестьянство или, поВ крайней мере, способное сделаться революционным. ВВ тоВ время вВ большей половине Германии существовал еще остаток старого крепостного права, как оно существует еще поныне вВ двух герцогствах Мекленбургских. ВВ Австрии крепостное право преобладало вполне. Было несомненно, что немецкое крестьянство способно иВ готово кВ восстанию. Как вВ 1830В вВ баварском Пфальце, так иВ вВ 1848В почти вВ целой Германии, едва стало известным провозглашение французской республики, все крестьянство зашевелилось иВ приняло сначала самое горячее, живое, деятельное участие вВ первых выборах депутатов вВ многочисленные революционные парламенты. Тогда немецкие мужики еще верили, что парламенты смогут иВ захотят что-нибудь для них сделать, иВ посылали вВ них своими представителями людей самых отчаянных, самых красных — сколько, разумеется, немецкий политический человек может быть отчаянным иВ красным. Вскоре, увидав, что отВ парламентов имВ неВ дождаться никакой пользы, мужики охладели; ноВ вначале они были готовы наВ все, даже наВ поголовный бунт.

ВВ 1848, как иВ вВ 1830, немецкие либералы иВ радикалы больше всего боялись этого бунта; его неВ любят даже социалисты школы Маркса. Всем известно, что Фердинанд Лассаль, который поВ собственному сознанию был прямым учеником этого верховного предводителя коммунистической партии вВ Германии, что неВ помешало, однако, учителю поВ смерти Лассаля высказать ревнивое иВ завистливое неудовольствие против блестящего ученика, оста вившего далеко заВ собою вВ практическом отношении учителя; всем известно, говорим мы, что Лассаль несколько раз высказывал мысль, что поражение крестьянского восстания вВ XVI в. иВ последовавшее заВ ним усиление иВ процветание бюрократического государства вВ Германии были истинным торжеством для революции.

Для коммунистов или социальных демократов Германии крестьянство, всякое крестьянство, есть реакция; аВ государство, всякое государство, даже бисмарковское, — революция. Пусть неВ подумают, что мыВ клевещем наВ них. ВВ доказательство того, что они действительно так думают, указываем наВ ихВ речи, брошюры, журнальные статьи и, наконец, наВ ихВ письма — все это вВ свое время будет представлено русской публике. Впрочем, марксисты иВ думать иначе неВ могут; государственники воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало, они должны проклинать всякую народную революцию, особенноВ же крестьянскую, поВ природе анархическую иВ идущую прямо кВ уничтожению государства. Как всепоглощающие пангерманисты, они должны отвергать крестьянскую революцию уже поВ тому одному, что эта революция специально славянская.

ИВ вВ этой ненависти кВ крестьянскому бунту они самым нежным иВ самым трогательным образом сходятся соВ всеми слоями иВ партиями буржуазного германского общества. МыВ уже видели, как вВ 1830В достаточно было крестьянам баварского Пфальца подняться сВ косами иВ вилами против господских замков, чтобы охладить внезапно революционный жар, пожиравший тогда южногерманских буршей. ВВ 1848В повторилось тоВ же самое, иВ решительное противодействие, которое было оказано немецкими радикалами попыткам крестьянского восстания вВ самом начале революции 1848, чутьВ ли неВ было главною причиною печального исхода этой революции.

Она началась неслыханным рядом народных торжеств. ВВ продолжение какого-нибудь месяца после парижских февральских дней были сметены сВ лица немецкой земли все государственные правительственные учреждения иВ силы почти без всяких народных усилий. Едва вВ Париже восторжествовала народная революция, как обезумевшие отВ страха иВ отВ презрения кВ себе правители иВ правительства стали падать вВ Германии одно заВ другим. Было, правда, нечто вроде военных сопротивлений вВ Берлине иВ вВ Вене; ноВ они были так ничтожны, что оВ них иВ говорить нечего.

Итак, революция победила вВ Германии почти без всякого кровопролития. Все оковы разбились, все преграды сломились сами собою. Немецкие революционеры могли сделать все. ЧтоВ же они сделали?

Скажут, что неВ вВ одной Германии, аВ вВ целой Европе революция оказалась несостоятельной. НоВ воВ всех других странах революция после долгой, серьезной борьбы была побеждена иноземными силами: вВ Италии — австрийскими войсками, вВ Венгрии — соединенными русскими иВ австрийскими; вВ ГерманииВ же она была сокрушена собственною несостоятельностью революционеров.

ВоВ Франции, может быть, скажут, случилось тоВ же самое; нет, воВ Франции было совершенно другое. Там поднялся именно вВ это время страшный революционный вопрос, отбросивший вдруг всех буржуазных политиков, даже красных революционеров, вВ реакцию. ВоВ Франции вВ достопамятные июньские дни вторично встретились буржуазия иВ пролетариат как враги, между которыми примирение невозможно. ВВ первый раз они встретились еще вВ 1834В году вВ Лионе.

ВВ Германии, как мыВ уже заметили, социальный вопрос тогда едва начинал пробиваться подземными путями вВ сознание пролетариата, иВ хотя тогда упоминалось оВ нем, ноВ более теоретически иВ как оВ вопросе более французском, чем немецком. Поэтому онВ еще неВ мог отделить немецкого пролетариата отВ демократов, заВ которыми работники готовы были следовать без рассуждений, лишьВ бы демократы пожелали вести ихВ наВ битву.

НоВ именно уличной битвы неВ хотели вожаки иВ политики демократической партии Германии. Они предпочитали бескровные иВ безопасные битвы вВ парламентах, которые барон Ислагиш, хорватский бан иВ одно изВ орудий габсбурго-австрийской реакции, живописно прозвал В«Заведениями для риторических упражненийВ».

Парламентов иВ учредительных собраний вВ Германии было тогда без счета. Между ними первым считалось национальное собрание воВ Франкфурте, которое должно было создать общую конституцию для целой Германии. Оно состояло приблизительно изВ 600В депутатов, представителей всей германской земли, выбранных прямо народом. Были также иВ депутаты собственно немецких областей Австрийской империи; славянеВ же богемские иВ моравские отказались послать туда своих депутатов, кВ большому негодованию немецких патриотов, никак неВ могущих, аВ главное, неВ хотящих понять, что Богемия иВ Моравия, поВ крайней мере насколько они населены славянами, — вовсе неВ немецкие земли. Таким образом, воВ Франкфурте собрался изВ всех концов Германии цвет немецкого патриотизма иВ либерализма, немецкого ума иВ немецкой учености. Все патриоты иВ революционеры двадцатых иВ тридцатых годов, имевшие счастие дожить доВ этого времени, все либеральные знаменитости сороковых годов встретились вВ этом верховном, общегерманском парламенте. ИВ вдруг, кВ общему изумлению, сВ самых первых дней оказалось, что поВ крайней мере три четверти депутатов, вышедшие прямо изВ всеобщего народного избирательства, — реакционеры! ИВ неВ только реакционеры, ноВ политические шалуны, очень ученые, ноВ чрезвычайно невинные.

Они неВ наВ шутку вообразили, что имВ стоит только извлечь изВ ихВ мудрых голов конституцию для целой Германии иВ провозгласить ееВ воВ имя народа, чтобы все немецкие правительства тотчас подчинились ей. Они поверили обещаниям иВ клятвам немецких государей, как будто вВ продолжение более чем тридцати лет, отВ 1815В доВ 1848, неВ испытали иВ наВ самих себе, иВ наВ своих товарищах ихВ нахального иВ систематического вероломства. Глубокомысленные историки иВ юристы неВ поняли простой истины, объяснение иВ подтверждение которой они моглиВ бы прочесть наВ каждой странице истории, аВ именно: чтобы сделать безопасною какуюВ бы тоВ ниВ было политическую силу, чтобы ееВ умиротворить, покорить, есть только одно средство — уничтожить ее. Философы неВ поняли, что против политической силы никаких других гарантий быть неВ может, кроме совершенного уничтожения, что вВ политике, как наВ арене взаимно борющихся сил иВ фактов, слова, обещания иВ клятвы ничего неВ значат, уже поВ тому одному, что всякая политическая сила, пока остается действительною силою даже помимо иВ против воли властей иВ государей, еюВ заправляющих, поВ самому существу своему иВ под опасностью самоуничтожения, должна неуклонно иВ воВ чтоВ бы тоВ ниВ стало стремиться кВ осуществлению своих целей.

Германские правительства вВ марте 1848В были деморализованы, запуганы, ноВ далеко неВ уничтожены. Старая государственная, бюрократическая, юридическая, финансовая, политическая иВ военная организация осталась неповрежденная. Уступая напору времени, они немного распустили удила, ноВ все концы ихВ оставались вВ руках государей. Огромнейшее большинство чиновников, привыкших кВ механическому исполнению, вся полиция, вся армия были имВ преданы по-прежнему, даже пуще прежнего, потому что посреди народной бури, грозившей всему ихВ существованию, только отВ них могли ждать спасения. Наконец, несмотря наВ повсеместное торжество революции, взимание иВ платеж податей производились сВ прежней аккуратностью.

ВВ начале революции несколько изолированных голосов, правда, требовали, чтобы наВ всей немецкой земле приостановлены были платежи податей иВ вообще исполнение всяких повинностей натуральных иВ денежных, пока неВ будет водворена иВ неВ установлена вВ ней новая конституция. НоВ против такого предложения, встретившего много сомнений вВ самом народе, особливо вВ крестьянах, поднялся грозный, единодушный хор порицаний соВ стороны всего буржуазного мира, неВ только либералов, ноВ иВ самых красных революционеров иВ радикалов. Ведь они клонились прямо кВ государственному банкротству иВ кВ разрушению всех государственных учреждений, иВ это вВ тоВ самое время, когда все хлопотали оВ создании нового, еще сильнейшего, единого иВ нераздельного пангерманского государства! Помилуйте! Разрушение государства! Это былоВ бы, пожалуй, освобождением иВ праздником для глупой толпы чернорабочего люда, ноВ для порядочных людей, для целой буржуазии, существующей только силой государственности, — беда. ИВ так как франкфуртскому национальному собранию, аВ вместе сВ ним иВ всем радикалам Германии даже иВ вВ голову неВ могла прийти мысль обВ уничтожении государственной силы, которая находилась вВ руках немецких государей, так как они, сВ другой стороны, неВ умели, даВ иВ неВ хотели организовать народную силу, сВ нею несовместную, тоВ имВ ничего более неВ оставалось сделать, как утешать себя верою вВ святость обещаний иВ клятв этих самых государей.

Людям, толкующим оВ специальном призвании науки иВ ученых организировать общества иВ управлять государствами, неВ худоВ бы было напоминать почаще оВ трагикомической судьбе несчастного франкфуртского парламента. Если какое-либо политическое собрание заслужило название ученого, тоВ именно этот пангерманский парламент, вВ котором заседали знаменитейшие профессора всех немецких университетов иВ всех факультетов, особенноВ же юристы, политико-экономисты иВ историки. И, во-первых, как мыВ уже заметили выше, это собрание вВ своем большинстве оказалось страшно реакционерным, доВ того, что когда Радовиц, друг, постоянный корреспондент иВ верный слуга короля Фридриха Вильгельма IV, бывший перед тем прусским посланником при Германском союзе, аВ вВ мае 1848В сделавшийся депутатом Национального собрания, — когда Радовиц предложил этому собранию торжественно заявить свою симпатию австрийским войскам, этой немецкой армии, составленной большей частью изВ мадьяр иВ хорватов иВ посланной венским кабинетом против бунтующих итальянцев, огромное большинство, восхищенное его германо-патриотическою речью, встало иВ рукоплескало австрийцам. Этим оно торжественно заявило, воВ имя целой Германии, что главная и, можно сказать, едино-серьезная цель немецкой революции была отнюдь неВ завоевание свободы для немецких народов, аВ сооружение для них огромной новой патриотической тюрьмы под названием единой иВ нераздельной пангерманской империи.

ТуВ же грубую несправедливость собрание оказало иВ вВ отношении поляков Познанского герцогства, иВ вообще коВ всем славянам. Все эти племена, ненавидящие немцев, должны были быть поглощены пангерманским государством. Того требовало будущее могущество иВ величие немецкого отечества.

Первый внутренний вопрос, который представился решению мудрого иВ патриотического собрания, был: должныВ ли общегерманские государства быть республикою или монархией? И, разумеется, вопрос был решен вВ пользу монархии. ВВ этом, однако, господ профессоров-депутатов иВ законодателей винить неВ следует. Разумеется, они, как истые иВ кВ томуВ же ученые немцы, т. е. как сознательно убежденные хамы, всею душою стремились кВ сохранению своих драгоценных государей. НоВ еслиВ бы они даже иВ неВ имели таких стремлений, тоВ они все-таки должныВ бы были решить вВ пользу монархий, потому что, заВ исключением немногих сотен искренних революционеров, оВ которых мыВ упоминали выше, того хотела вся немецкая буржуазия.

АВ вВ доказательство этого приведем слова почтенного патриарха демократической партии, ныне социал-демократа, вышесказанного кенигсбергского патриота доктора Иоганна Якоби. ВВ речи, произнесенной имВ вВ 1858В году перед кенигсбергскими избирателями, онВ сказал следующее:

В«Теперь, господа, яВ говорю это изВ глубины своего полнейшего убеждения, теперь воВ всей стране нашей, воВ всей демократической партии нет ниВ одного человека, который, яВ неВ говорю, стремился кВ другой государственной форме, кроме монархической, ноВ который только мечталВ бы оВ нейВ». Еще далее онВ прибавляет: В«Если какое-либо время, тоВ именно 1848В показал нам, какие глубокие корни пустил монархический элемент вВ сердце народаВ».

Второй вопрос был: какую форму будет иметь Германская империя, централизованную или федеральную? — Первая былаВ бы логичною иВ несравненно сообразнее цели, образованию единого, нераздельного иВ могучего германского государства. НоВ для осуществления ееВ необходимоВ бы было лишить власти, престола иВ выгнать изВ Германии всех государей, кроме одного, т. е. начать иВ довести доВ конца множество частных бунтов. Это было слишком противно немецкому верноподданству, иВ потому вопрос был решен вВ пользу федеральной монархии сообразно старому идеалу — множество средних иВ маленьких государей иВ столькоВ же парламентов, аВ воВ главе всего этого единый общегерманский император иВ парламент.

КтоВ же будет императором? Таков был главный вопрос. Ясно было, что наВ это место возможно было назначить только австрийского императора или прусского короля. Никого другого ниВ Австрия, ниВ Пруссия неВ потерпелиВ бы.

Большинство симпатий вВ собрании было вВ пользу австрийского императора. НаВ это было много причин: во-первых, все непрусские немцы ненавидели иВ ненавидят Пруссию, как вВ Италии ненавидят Пьемонт. КорольВ же Фридрих Вильгельм IVВ своим взбалмошным, самодурным поведением перед революцией иВ после нее совсем утратил все симпатии, приветствовавшие его при вступлении наВ престол. КВ томуВ же вся Южная Германия поВ характеру своего населения, большею частью католического, иВ поВ историческим преданиям иВ привычкам склонялась решительно вВ пользу Австрии.

НоВ выбор австрийского императора был все-таки невозможен, потому что Австрийская империя, обуреваемая революционными движениями вВ Италии, Венгрии, Богемии иВ наконец, вВ самой Вене, находилась наВ краю гибели, тогда как Пруссия была вооруженная иВ готовая, несмотря наВ волнения вВ улицах Берлина, Кенигсберга, Позена, Бреславля иВ Кельна.

Немцы хотели единой, могучей империи несравненно сильнее, чем свободы. Всем ясно было, что только одна Пруссия могла дать Германии серьезного императора. Поэтому, еслиВ бы уВ господ профессоров, составлявших чутьВ ли неВ большинство франкфуртского парламента, была хоть капля здравого критического смысла, капля энергии, они должныВ бы были неВ задумываясь, неВ откладывая, аВ скрепя сердце тотчасВ же предложить императорскую корону прусскому королю.

ВВ начале революции Фридрих Вильгельм IVВ непременноВ бы ееВ принял. Берлинское восстание, победа народа над войском поразило его вВ самое сердце; онВ чувствовал себя униженным иВ искал какогоВ бы тоВ ниВ было средства, чтобы спасти, восстановить свою королевскую честь. НеВ имея другого средства, онВ собственным движением ухватился заВ императорскую корону. Уже 21В марта, три дня после своего поражения вВ Берлине, онВ издал манифест кВ немецкой нации, где объявил, что ради спасения Германии онВ становится воВ главе общего германского отечества. Написав этот манифест собственноручно, онВ сел наВ коня и, окруженный военною свитою, сВ трехцветным пангерманским знаменем вВ руке, проехал торжественно поВ улицам Берлина.

НоВ франкфуртский парламент неВ понял или неВ захотел понять этого совсем нетонкого намека, иВ вместо того чтобы прямо иВ просто провозгласить прусского короля императором, они, как это делают близорукие иВ нерешительные люди, прибегли кВ средней мере, которая, ничего неВ решив, была прямым оскорблением прусского короля. Господа профессора неВ поняли, что прежде выбора германского императора они должны были состряпать общегерманскую конституцию, аВ еще прежде должны были формулировать В«основные права немецкого народаВ».

Больше полгода употреблено было учеными законодателями наВ юридическое определение этого права. ПрактическиеВ же дела они передали установленному ими временному правительству, составленному изВ безответственного правителя государства иВ изВ ответственного министерства. Правителем выбрали опять-таки неВ прусского короля, аВ вВ пику ему эрцгерцога австрийского.

Выбрав его, франкфуртское собрание требовало, чтобы все союзные войска присягнули ему. Повиновались только ничтожные войска маленьких государей, прусскиеВ же, ганноверские иВ даже австрийские отказались напрямик. Таким образом, для всех стало ясно, что сила, влияние, значение франкфуртского собрания равны нулю иВ что судьба Германии решилась неВ воВ Франкфурте, аВ вВ Берлине иВ Вене, особенно вВ первом, так как вторая была слишком озабочена своими собственными, исключительно австрийскими иВ далеко неВ немецкими делами, чтобы иметь время заниматься делами Германии.

ЧтоВ же делала вВ это время радикальная, или так называемая революционная, партия? Большинство непрусских членов ееВ находилось воВ франкфуртском парламенте иВ составляло меньшинство. Остальные были вВ частных парламентах иВ также парализованы, во-первых, потому что влияние этих парламентов наВ общий ход дел Германии поВ самой ничтожности ихВ было необходимо ничтожно, аВ во-вторых, потому что даже парламентство вВ Берлине, Вене, Франкфурте было смешно иВ пустословно. Прусское конституционное собрание, открывшееся вВ Берлине 22В мая 1848 иВ заключавшее почти весь цвет радикализма, ясно доказало это. ВВ нем произносились самые пламенные, самые красноречивые иВ даже революционные речи, ноВ дела неВ делалось никакого. СВ первых заседаний оно отвергло проект конституции, представленный правительством иВ подобно франкфуртскому собранию употребило несколько месяцев наВ обсуждение своего проекта, причем радикалы заявляли вперегонку, наВ удивление всему народу, свою революционность.

Вся революционная неспособность, чтобы неВ сказать непроходимая глупость, немецких демократов иВ революционеров вышла наружу. Прусские радикалы совершенно ушли вВ парламентскую игру иВ потеряли смысл для всего остального. Они серьезно поверили вВ силу парламентских решений, иВ самые умные между ними думали, что победы, одерживаемые ими вВ парламентских прениях, решают судьбы Пруссии иВ Германии.

Они задали себе неразрешимую задачу: примирение демократического самоуправления иВ равноправия сВ монархическими учреждениями. ВВ доказательство приведем речь, произнесенную вВ июне 1848В одним изВ главных вожаков этой партии, доктором Иоганном Якоби, перед своими избирателями вВ Берлине иВ ясно представляющую всю демократическую программу:

В«Идея республики есть высшее иВ чистейшее выражение гражданского самоуправления иВ равноправия. НоВ возможноВ ли осуществление республиканской формы правления при условиях, данных действительностью вВ известное время иВ вВ известной стране, это другой вопрос. Только всеобщая, единодушная воля граждан может решить его. БезумноВ бы поступило всякое отдельное лицо, еслиВ бы оно осмелилось взять наВ себя ответственность заВ такое решение. Безумна иВ даже преступна былаВ бы партия, котораяВ бы вздумала навязать народу эту форму правления. НеВ только сегодня, ноВ вВ марте наВ предварительном собрании воВ Франкфурте яВ говорил тоВ же самое баденским депутатам иВ старался отговорить их, хотя, увы! иВ тщетно, отВ республиканского восстания. ВВ целой Германии — исключая одного Бадена — сама революция остановилась почтительно перед непоколебленными тронами иВ доказала этим, что хотя она иВ может положить предел произволу своих государей, ноВ отнюдь неВ намерена прогнать их. МыВ должны покориться общественной воле, иВ потому конституционно-монархическая форма правления есть таВ единая почва, наВ которой мыВ обязаны соорудить новое политическое зданиеВ».

Итак, новое устройство монархии наВ демократических основаниях — вот трудная, прямо невозможная задача, разрешение которой задали себе глубокомысленные, ноВ зато чрезвычайно мало революционные радикалы иВ красные демократы прусской конституанты, иВ чем более они углублялись вВ нее, придумывая новые конституционные цепи, вВ которые намеревались заковать неВ только народную волю, ноВ иВ монарший произвол своего обожаемого, полусумасшедшего государя, тем более они удалялись отВ настоящего дела.

Как ниВ огромна была ихВ практическая близорукость, она неВ могла простираться доВ того, чтобы неВ видеть, как монархия, хотя иВ побежденная вВ мартовские дни, ноВ неВ уничтоженная явно, конспирировала иВ собирала вокруг себя весь старый реакционно-аристократический, военный, полицейский иВ бюрократический мир, выжидая удобного случая для разогнания демократов иВ захвата власти, по-прежнему безграничной. ТаВ же речь доктора Якоби доказывает, что прусские радикалы это хорошо видели. В«НеВ будем себя обманывать, — сказал он, — абсолютизм иВ юнкерство^[10] отнюдь неВ исчезли иВ неВ перевелись, они едва считают нужным иВ дают себе труд притворяться мертвыми. Нужно было быть слепым, чтобы неВ видеть стремление реакции…».

Итак, прусские радикалы довольно ясно видели грозившую имВ опасность. ЧтоВ же они сделали для предупреждения ее? Монархически-феодальная реакция была неВ теория, аВ сила, страшная сила, имевшая заВ собою всю армию, горевшую нетерпением смыть сВ себя срам мартовского поражения иВ восстановить омраченную иВ оскорбленную королевскую власть вВ народной крови, всю бюрократию, весь государственный организм, располагавший огромными финансовыми средствами. НеужелиВ же радикалы думали, что они вВ состоянии связать эту грозную силу новыми законами иВ конституцией, т. е. чисто бумажными средствами?

Да, они былиВ бы довольно практичны иВ мудры, чтобы питать такие надежды. Иначе чем объяснить, что они, вместо принятия ряда практических иВ действительных мер против висевшей над ними грозы, провели целые месяцы вВ толках оВ новой конституции иВ оВ новых законах, долженствовавших подчинить всю государственную силу иВ власть парламенту? Они доВ того верили вВ действительность своих парламентских прений иВ законоположений, что пренебрегли единственным средством, чтобы противоположить силе государственно-реакционной — силу революционно-народную путем организации последней.

Неслыханно легкое торжество народных восстаний над войском почти воВ всех столицах Европы, ознаменовавшее начало революции 1848, было вредно для революционеров неВ только Германии, ноВ иВ всех других стран, потому что оно возбудило вВ них глупую уверенность, что малейшей народной демонстрации достаточно, чтобы сломить всякое военное сопротивление. Вследствие такого убеждения прусские иВ вообще германские демократы иВ революционеры, думая, что отВ них всегда будет зависеть напугать правительство народным движением, если оно окажется нужным, неВ видели никакой необходимости ниВ вВ организации, ниВ вВ направлении, неВ говоря уже обВ умножении революционных страстей иВ сил вВ народе.

Напротив, как подобает добрым буржуа, самые революционные между ними боялись этих страстей иВ этой силы, всегда были готовы принять против них сторону государственного иВ буржуазно-общественного порядка иВ вообще думали, что чем реже будут прибегать кВ опасному средству народного бунта, тем лучше. Таким образом, официальные революционеры Германии иВ Пруссии пренебрегли единственным находящимся уВ них средством для одержания окончательной иВ действительной победы над вновь возникавшей реакцией. Они неВ только неВ думали обВ организации народной революции, напротив, старались везде умиротворить иВ успокоить ееВ иВ этим самым ломали единственное серьезное оружие, которым они обладали.

Июньские дни, победа военного диктатора иВ республиканского генерала Кавеньяка над парижским пролетариатом должныВ бы были открыть глаза демократам Германии. Июньская катастрофа была неВ только несчастием для парижских работников, ноВ первым и, можно сказать, решительным поражением для революции вВ Европе. Реакционеры всех стран скорее иВ лучше поняли трагическое иВ столь выгодное для них значение июньских дней, чем революционеры, иВ вВ особенности немецкие.

Нужно было видеть, какой восторг возбудило первое известие оВ них воВ всех реакционных кругах; оно было принято как весть оВ спасении. Руководимые совершенно верным инстинктом, они увидели вВ торжестве Кавеньяка неВ только победу французской реакции над революцией французской, ноВ победу всемирной или интернациональной реакции над международною революцией. Военные люди, штабы всех стран приветствовали ееВ как интернациональное искупление военной чести. Известно, офицеры прусских, австрийских, саксонских, ганноверских, баварских иВ других немецких войск тотчасВ же послали генералу Кавеньяку, временному правителю французской республики, поздравительный адрес, разумеется, сВ разрешения начальства иВ сВ одобрения своих государей.

Победа Кавеньяка имела вВ самом деле громадное историческое значение. СВ нее начинается новая эпоха вВ интернациональной борьбе реакции сВ революцией. Восстание парижских работников, продолжавшееся четыре дня, отВ 23В доВ 26 июня, превзошло своею дикою энергией иВ ожесточением все народные бунты, которых Париж когда-либо был свидетелем. СВ него, собственно, началась социальная революция, которой онВ был первым актом, аВ последнее, еще более отчаянное сопротивление Парижской Коммуны — вторым.

ВВ июньских восстаниях вВ первый раз встретились без масок, лицом кВ лицу, дикая народная сила, борющаяся уже неВ заВ других, аВ собственно заВ себя, никем неВ руководимая, подымающаяся собственным движением для защиты своих священнейших интересов, иВ дикая военная сила, неВ обузданная никакими соображениями уважения кВ требованиям цивилизации иВ человечности, общественной учтивости иВ гражданского права иВ вВ опьянении дикой борьбы беспощадно все жгущая, режущая иВ уничтожающая.

ВоВ всех предшествовавших революциях вВ борьбе против народа, встречая против себя неВ только народные массы, ноВ иВ почтенных граждан, стоящих вВ ихВ главе, университетское иВ политехническое юношество и, наконец, национальную гвардию, большею частью состоящую изВ буржуа, войска как-то скоро деморализовались и, прежде чем были действительно разбиты, уступали иВ отступали или братались сВ народом. ВВ самом пылу битвы между борющимися сторонами существовал иВ соблюдался род договора, неВ позволявшего самым ярым страстям переступить известные границы, точно как будто обе стороны поВ общему условию дрались тупым оружием. НиВ соВ стороны народа, ниВ соВ стороны войска никому вВ голову неВ приходило, что можно безнаказанно разрушать дома, улицы или резать десятки тысяч безоружных людей. Была общая фраза, беспрестанно повторяемая консервативною партиею, когда она отстаивала какую-нибудь реакционную меру иВ .хотела усыпить недоверие противной партии: В«Власть, которая для одержания победы над народом вздумалаВ бы бомбардировать Париж, сталаВ бы тотчасВ же невозможноюВ»^[11].

Такое ограничение вВ употреблении военной силы было чрезвычайно выгодно для революции иВ объясняет, поВ чему прежде народ большей частью выходил победителем. Вот этим-то легким победам народа над войском генерал Кавеньяк захотел положить конец.