В 

Глава I

ИЗОБРАЖЕНИЕ ИСТИННОЙ СИСТЕМЫ СОБСТВЕННОСТИ

Значение этой темы. — Искажения при ее обсужВ­дении. — Критерии права собственности: справедлиВ­вость. — Она разрешает каждому человеку удовлетвоВ­рять свои физические потребности до таких предеВ­лов, которые допускаются общим состоянием запаВ­сов. — Она же позволяет пользоваться материальным благополучием. — Оценка роскоши. — Ее гибельное влиВ­яние на людей, пользующихся ею. — Идея труда как источника рассматриваемой нами собственности. — НеВ­разумие ее. — Характер народной нравственности, проВ­истекающий из собственности. — Ее недостатки.

Вопрос о собственности представляет краеВ­угольный камень, на котором покоится все здание политической справедливости. В завиВ­симости от того, правильны ли наши предВ­ставления о ней, они помешают или помогут нам представить себе последствия установлеВ­ния простой формы общества без правительВ­ства и устранить предрассудки, диктующие нам его сложную форму. Ничто не способно так сильно искажать наши суждения и мнеВ­ния, как ошибочные представления, касаюВ­щиеся значения богатства. Наконец, системе принуждения и наказания будет положен пре дел в ту эпоху, в которую право собственности будет основано на справедливых началах.

При управлении собственностью соверВ­шалось бесконечное количество совершенно непоправимых злоупотреблений. Каждое из них можно было бы с большой пользой сдеВ­лать предметом особого рассмотрения. Мы могли бы изучить притеснения, вызванные помышлениями о национальном величии или тщеславием властей. Это привело бы нас к правильной оценке разного рода обложения, относящегося к недвижимости или к торговВ­ле, и имеющего своим объектом предметы неВ­обходимости или роскоши. Мы могли бы исследовать злоупотребления, которые присоВ­вокупились к коммерческой системе в виде монополий, хартий, патентов, покровительстВ­венных пошлин, правительственных запретов и поощрений. Мы могли бы обратить внимаВ­ние на последствия, проистекавшие из феоВ­дального порядка и иерархической системы в виде сеньоральных оброков, поземельной поВ­дати, пошлины за провоз, наследственной пошлины, фригольдов, копигольдов и маноров¹, вассалитета и права первородства. Мы могли бы изучить права церкви в виде права на первые плоды и на десятину. Мы могли бы рассмотреть вопрос о правильности такого поВ­рядка, при котором человек, обладающий неограниченным правом на значительную собственность в течение своей жизни, может располагать ею по своему усмотрению тогда, когда законы природы установили предел его власти. Изучив все это, мы поняли бы огромВ­ное значение этих вопросов. Однако не будем на них останавливаться, но конец настоящей работы посвятим не каким-нибудь отдельным злоупотреблениям, связанным с управлением собственностью, но тем общим началам, котоВ­рые лежат в ее основе и которые при всей своей ложности должны рассматриваться не только как источник перечисленных выше злоупотреблений, но и множества других, слишком многочисленных и сложных для краткого перечисления.

На основании какого же критерия можно установить, что такие-то вещи, пригодные для увеличения человеческого благополучия, должны рассматриваться как ваша или моя собственность? На этот вопрос может быть только один ответ — на основании справедВ­ливости. В таком случае, обратимся к принВ­ципу справедливости *.

* Кв. II, гл. II².

Кому должен по справедливости принадВ­лежать какой-либо предмет, скажем, каравай хлеба? Тому, кто больше всех нуждается в нем или кому обладание им будет наиболее полезно. Перед нами шесть человек, измученВ­ных голодом, и каравай может удовлетворить их всех. Кто же вправе предъявить разумные претензии на то, чтобы одному воспользоватьВ­ся теми свойствами, которыми наделен этот хлеб? Возможно, что все эти люди братья, а по праву первородства хлеб должен быть предоставлен одному старшему. Но разве таВ­кое решение было бы справедливым? Законы разных стран распоряжаются собственностью тысячью разных способов, но только один способ может быть согласен с разумом.

Легко можно представить себе случай гоВ­раздо более яркий, чем только что изображенВ­ный. Я владею ста караваями хлеба, а на соседней улице живет бедный человек, умиВ­рающий с голоду, которому один из этих каВ­раваев мог бы сохранить жизнь. Лишая его этого хлеба, разве я не поступаю несправедВ­ливо? А если я наделяю его хлебом, разве я не делаю как раз то, чего требует справедВ­ливость? Но кому же должен принадлежать по справедливости хлеб?

Предположим, что я нахожусь в хорошем материальном положении и не нуждаюсь в этом хлебе для обмена на что-нибудь другое или для его продажи, чтобы приобрести каВ­кие-нибудь другие предметы, необходимые для человека. Наши животные потребности давно уже описаны и, как известно, состоят из нужды в пище, одежде и убежище. Если справедливость вообще что-нибудь значит, то не может быть ничего более несправедливого, чем то обстоятельство, что один человек облаВ­дает всякими излишними вещами, в то время как имеются человеческие существа, лишенВ­ные в значительной степени даже необходиВ­мого.

Но действие справедливости не останавлиВ­вается здесь. Поскольку хватит общих запасов, каждый человек будет иметь право не только на все средства к существованию, но и на хорошее существование. Несправедливо, чтобы один человек трудился так, что губил бы свое здоровье или жизнь, в то время как другой нежился бы в роскоши. НесправедлиВ­во, чтобы один человек был лишен досуга для развития своих интеллектуальных способноВ­стей, в то время как другой не делал бы ни маВ­лейшего усилия для увеличения общего колиВ­чества благ. Способности всех людей одинаВ­ковы. Справедливость требует, чтобы каждый человек, за исключением того случая, когда он используется иначе с большей пользой для общества, участвовал в работах, необходимых для получения урожая, из которого каждый потребляет свою долю. Эта обоюдность, обВ­суждавшаяся тогда, когда она была предметом особого рассмотрения, представляет самую сущность справедливости. Теперь мы посмотВ­рим, как обеспечить вторую часть этой обоюдВ­ности, именно необходимый труд, обеспечиВ­вающий каждому человеку право требовать свою долю продуктов.

Если мы на минуту подумаем о природе роскоши, то увидим ее в поразительном свете. Весьма понятно, что богатство каждого госуВ­дарства может рассматриваться как совокупВ­ность всех доходов, ежегодно потребляемых в этом государстве без уничтожения материаВ­ла, предназначенного для такого же потребления в следующем году. Рассматривая этот Доход как результат труда жителей, чем он почти во всех случаях и является, придется сделать вывод, что в цивилизованных странах крестьянин часто потребляет не больше дваВ­дцатой части продукта своего труда, в то вреВ­мя как его богатый сосед потребляет порой результат труда двадцати крестьян. Выгода, получаемая таким счастливым смертным, коВ­нечно, должна считаться чрезмерной.

При этом совершенно очевидно, что услоВ­вия, в которых он находится, все же далеки от благоприятных. Человек, получающий сто фунтов стерлингов в год, находится в условиВ­ях в тысячу раз более благоприятных, если только он сам понимает, в чем счастье. Что может сделать богач со своим огромным боВ­гатством? Может ли он съесть бесчисленное количество блюд из самых дорогих сортов мяса или выпить бочки вина самого лучшего букета? Умеренность в еде гораздо полезнее для здоровья, для ясности рассудка, для бодВ­рого расположения духа и даже для хорошего пищеварения. Почти все остальные расходы служат только для удовлетворения тщеслаВ­вия. Никто, кроме самого низкого сластолюбВ­ца, не станет оплачивать даже просто обильВ­ный стол, если у него не окажется зрителей, будь то слуги или гости, чтобы любоваться его богатством. Для кого наши роскошные дворцы и дорогая мебель, наши экипажи и даже сама наша одежда? Дворянин, который позволил бы впервые своему воображению углубиться в вопрос, как бы он устроил свою жизнь, если бы никто за ним не наблюдал и ему не надо было бы никому угождать, кроме самого себя, несомненно очень бы удивился, обнаружив, что тщеславие было главным двиВ­гателем всех его поступков.

Тщеславие ставит себе целью добиться восхищения и одобрения зрителей. Нам нет надобности обсуждать истинную цену одобВ­рений. Даже признав, что оно не менее ценВ­но, чем люди предполагают, надо отметить, как презренна причина такого одобрения, к которому стремится богатый. «Аплодируйте мне, потому что мой предок оставил мне большое состояние». Какая в этом заслуга? Затем, первое следствие богатства заклюВ­чается в лишении собственника способностей к рассуждению, он становится неспособным понимать истинную правду. Богатство побужВ­дает его любить то, что не удовлетворяет чеВ­ловеческие потребности и не нужно человечеВ­ской душе, вследствие чего уделом собственВ­ника становятся разочарование и несчастье. Самое большое из всех личных благ — это душевная независимость, позволяющая нам чувствовать, что наши радости не зависят ни от людей, ни от судьбы, а также душевная активность, хорошее расположение духа, выВ­текающее из труда, постоянно применяемого ради целей, внутренняя ценность которых признается нами самими.

Таким образом, мы сравнили счастье чеВ­ловека чрезмерно богатого со счастьем челоВ­века, получающего сто фунтов стерлингов в год. Но вторая часть сравнения была взята в соответствии с существующими предрассудВ­ками. Даже при теперешнем состоянии общества мы можем понять, что человек, котоВ­рый бы постоянно зарабатывал необходимые средства к существованию посредством очень умеренного труда, причем его делам не мешаВ­ли бы сварливость или капризы соседей, был бы не менее счастлив, чем человек, уже рожВ­денный с этими средствами. При том состояВ­нии общества, которое мы рассматриваем и при котором, как мы сейчас увидим, требуюВ­щийся труд будет очень легким, каждому челоВ­веку отнюдь не будет казаться несчастьем неВ­обходимость проявлять умеренную деятельВ­ность и вследствие этого сознавать, что никаВ­кие удары судьбы не могут лишить его средств к существованию и чувства довольства.

Но указывалось, «что разные люди проявВ­ляют совершенно разные степени трудолюбия и усердия и что поэтому было бы несправедВ­ливо, чтобы они получали одинаковое вознаВ­граждение». Конечно, нельзя отрицать, что достижения людей в добродетелях, как и их полезность, ни в коем случае не могут быть сравниваемы. Очень легко установить, наВ­сколько теперешняя система собственности соВ­действует справедливому их вознаграждению. Она предоставляет одному человеку огромные богатства на основании случайности рождеВ­ния. Человек же, которому удается из нищеВ­ты подняться до достатка, как известно, обычно не совершает этого перехода спосоВ­бами, делающими честь его добросовестности и полезности. Самые трудоспособные и деяВ­тельные члены общества часто лишь с больВ­шим трудом спасают свои семьи от голода.

Но пройдем мимо вопроса о несправедлиВ­вости, вытекающей из неравного распредеВ­ления собственности, и рассмотрим, каково должно быть вознаграждение за труд. Если вы трудолюбивы, то вы получите в сто раз больше пищи, чем вы в состоянии съесть, и в сто раз больше одежды, чем вы сможете ноВ­сить. Где же тут справедливость? Если бы даже я был величайшим благодетелем челоВ­вечества, то разве это основание, чтобы одаВ­рять меня тем, что мне не нужно, особенно, когда имеются тысячи, которым бы эти изВ­лишки принесли огромную пользу? Получая их, я не приобрету ничего, кроме удовлетвоВ­рения тщеславия, и, возбуждая зависть, испытаю жалкое удовольствие от возвращеВ­ния бедным под именем великодушия того, на что разум дает им бесспорное право: так поВ­рождаются предрассудки, заблуждения и пороки.

Учение о неправедности накопления боВ­гатств лежит в основе нравственности, пропоВ­ведуемой религией. Целью этого ученья было возбуждение в людях личных добродетелей, которые бы противодействовали этой непраВ­ведности. Самые деятельные учителя церкви были силою вещей принуждены излагать исВ­тинную правду об этом важном предмете. Они учили богатых, что принадлежащие им богатВ­ства только доверены им, что богатые должны будут дать отчет в каждом расходе, что они являются только управителями и ни в коем случае не собственниками *. Недостаток этого учения заключается в том, что оно побуждаВ­ет нас не отказаться от нашей несправедлиВ­вости, а лишь слегка смягчать ее.

* Кн. II, гл. II³. Взгляды Свифта⁴.

Нет истины более простой, чем та, котоВ­рую оно предполагает. Не существует ни одного человеческого действия и тем более ни одного действия, относящегося к собственВ­ности, которое не знало бы градаций в лучшую или худшую сторону и которое нельзя было бы оценивать с точки зрения разума и морали. Человек, признающий, что другие люди обладают такой же природой, как и он сам, и способный понять, какое точно место он занимает с точки зрения беспристрастного наблюдателя, должен ясно сознавать, что деньги, затраченные им на приобретение предВ­мета, не приносящего никакой пользы ему самому, использованы плохо, так как они могВ­ли бы принести существенную пользу кому-нибудь другому. Человек, рассматривающий свою собственность в свете истины, будет стремиться каждому своему шиллингу дать назначение, соответствующееВ  требованиям справедливости. Но в то же время он будет испытывать большие страдания, не зная, каВ­кое же назначение должно быть дано деньгам с точки зрения справедливости и общественВ­ной полезности.

Может ли кто-нибудь сомневаться в праВ­вильности этих утверждений? Может ли кто-нибудь сомневаться в том, что, употребляя какую-то сумму денег, большую или малую, на приобретение предмета чистой роскоши, я становлюсь виновен в порочном действии? Давно пора, чтобы этот вопрос был правильВ­но оценен. Давно пора либо совершенно откаВ­заться даже от упоминания таких слов, как справедливость и добродетель, либо признать, что они не позволяют нам окружать себя всяческой роскошью, в то время как другие лишены необходимых средств к существоваВ­нию и счастью.

Религия внушала людям мысль о бесприВ­страстном характере справедливости, но ее учителя были слишком склонны трактовать дело осуществления справедливости не как обязанность, какой ее надо считать, а как добВ­ровольное проявление благородства и великоВ­душия. Они призывали богатых быть милоВ­сердными и сострадательными к бедным. Вследствие этого богатые, давая самую ничВ­тожную долю своих громадных средств на так называемые дела благотворения, ставили себе это в заслугу, вместо того, чтобы считать себя преступными за то богатство, которое они сохраняли.

В действительности, религия приспособВ­ляется во всех своих предписаниях к предрасВ­судкам и слабостям человечества. Ее создатели сообщили миру как раз такую долю истины, которую, по их мнению, мир был склонен признать. Но наступило время отложить наВ­ставления, предназначенные для слабых разуВ­мом*, и рассмотреть саму природу и сущность вещей. Если бы религия ясно предписывала нам, что по справедливости люди должны поВ­лучать все необходимое для их потребностей, то мы начали бы подозревать, что добровольВ­ные пожертвования со стороны богатых предВ­ставляют весьма обходный путь и недейственВ­ный способ для достижения указанной цели. Опыт всех времен учит нас, что такой поряВ­док дает совершенно случайный результат. ОсВ­новная цель, преследуемая им, заключается в том, чтобы снабжение бедных было передано на усмотрение немногих лиц, которые проявВ­ляют мнимое великодушие, распоряжаясь тем, что по существу им не принадлежит, и приВ­обретают благодарность бедных, уплачивая лишь свой долг.

* I Кор., гл. III, ст. 1, 2⁵.

Это — система милосердия и благотвориВ­тельности вместо системы справедливости. Она преисполняет богатых безосновательной гордостью, вследствие фальшивых похвал, расточаемых их поступкам, и в то же время делает бедных угодливыми, так как побуждаВ­ет их рассматривать те убогие блага, которые они получают, не как бесспорно им принадлеВ­жащие, но как результат соизволения и миВ­лости их богатых соседей.

В 

Глава II

ПРЕИМУЩЕСТВА, ВЫТЕКАЮЩИЕ ИЗ ПРАВИЛЬНОЙ СИСТЕМЫ СОБСТВЕННОСТИ

Противопоставление правильной системы собственВ­ности злу, производимому существующей системой; это зло состоит: 1) в чувстве зависимости; 2) в поВ­стоянном лицезрении картины несправедливости, сбиВ­вающей людей с правильного пути в их желаниях и препятствующей здравомыслию их суждений, — богаВ­тые превращаются в настоящих нахлебников; 3) в противодействии интеллектуальным достижениям; 4) в умножении пороков — распространение преступВ­лений среди бедных, страсти богатых, бедствия войны; 5) в уменьшения народонаселения.

После того как мы поняли справедливость равномерного распределения собственности, нам надо рассмотреть связанные с ним преиВ­мущества. И здесь мы должны с горечью приВ­знать, что как бы ни было велико и распроВ­странено зло, создаваемое монархиями и их дворами, плутовством священников и неспраВ­ведливостью уголовных законов, это все глуВ­пости и пустяки по сравнению со злом, вызыВ­ваемым существующей системой собственности.

Первый ее результат — это уже упоминавВ­шееся нами чувство зависимости. Несомненно, что придворные настроены низменно, что они интриганы и низкопоклонники и что этими склонностями заражаются от них все слои общества. Но собственность непосредственно порождает в каждом доме подобострастие и раболепие. Понаблюдаем за бедняком, льстяВ­щим с отвратительной низостью своему богаВ­тому благодетелю и не находящим слов для выражения благодарности за то, что он имел право требовать с поднятой головой и с соВ­знанием полной обоснованности своих требоВ­ваний. Понаблюдаем за слугами, сопутВ­ствующими своему богатому господину, когда они ловят его взгляд, готовые предупредить его приказание, когда они не дерзают отвечать на его грубости, отдавая все свое время и все усердие в угоду его капризам. Понаблюдаем за торговцем, за тем, как он изучает страсти своих клиентов не с целью их исправления, а с целью удовлетворения, за низостью его лести и за той неизменной последовательВ­ностью, с которой он превозносит достоинстВ­ва своего товара. Понаблюдаем за ходом выВ­боров, когда в них участвует широкая масса, которую привлекают угодничеством, спаиваВ­нием и подкупом или понуждают недостойным страхом бедности и преследования. Конечно, «век рыцарства» еще не «кончился» *. Еще жив феодальный дух, низводящий массу человечества на уровень рабов и скота, созданного для угождения немногим.

* «Размышления» Берка ⁶.

Мы немало слышали о химерических и неВ­реальных способах улучшения положения. Конечно, ждать добродетели от человечества было бы химерично и нереально, пока оно ежечасно подвергается развращению и от отца к сыну продает свою независимость и соВ­весть за ту низменную награду, которой его одаряет гнет. Ни один человек не может быть полезен другим или счастлив сам, если он лишен достоинств, создаваемых твердостью, и не привык предпочитать веления собственного чувства справедливости всем деспотическим приказаниям и обольстительным искушениям. Здесь религия может послужить для иллюстВ­рации нашего положения. Религия была следВ­ствием благородного кипения людей, которые давали волю своему воображению в высоких вопросах и без удержу пускались в безбрежВ­ную область исследований. Поэтому нечего удивляться, если они приходили к несоверВ­шенным идеям самого возвышенного свойства из числа тех, что создаются интеллектом. Можно привести в виде примера учение реВ­лигии о том, что истинное совершенство челоВ­века заключается в освобождении от влияния страстей, что он не должен иметь искусственВ­ных потребностей, чувственных желаний и страхов. Но мысль о возможности освободить человеческий род при теперешних условиях от влияния страстей представляется фантастиВ­ческой. Люди, ищущие истины и желающие облагодетельствовать человечество, хотели бы устранить внешние влияния, содействующие его дурным наклонностям. Но истинная задаВ­ча, которую надо было бы всегда иметь в виВ­ду, заключается в искоренении всех предВ­ставлений о снисхождении и о превосходстве и во внедрении всем людям сознания, что добросердечие они проявлять обязаны и что на просимую ими помощь они имеют право.

Второе зло, вытекающее из существующей системы собственности, заключается в том, что она постоянно выставляет напоказ неВ­справедливость. Это зло выражается частью в роскоши, частью — в своенравии. Ничего нет более губительного для человеческого дуВ­ха, чем роскошь. Этот дух, будучи по своей собственной природе существенно активным, неизбежно сосредоточивает свои усилия на какой-либо общественной или личной задаче, а в последнем случае стремится к достижению в чем-нибудь превосходства над другими и чего-нибудь, что должно вызывать уважение и признание других. Сама по себе эта наклонВ­ность ценнее всяких других. Но существуюВ­щая система собственности направляет ее в сторону приобретения богатства. Показная роскошь богатых постоянно вызывает у зриВ­телей жажду достатка. Вследствие раболепВ­ства и чувства зависимости, которые создаютВ­ся богатством, богатые выдвигаются над общим уровнем как единственное средоточие общего уважения и признания. Напрасны буВ­дут умеренность, честность и трудолюбие, напрасны самые высокие силы духа и самое горячее милосердие, если обладатель их будет находиться в материально стесненных обстояВ­тельствах. Поэтому приобретение богатства и щеголяние им стали всеобщей страстью. Все построение человеческого общества привело к системе самого узкого эгоизма. Если бы себялюбие и милосердие явно имели бы едиВ­ную цель, то человек, начавший со стремлеВ­ния к знатности, мог бы со дня на день станоВ­виться все более великодушным в своих взгляВ­дах и филантропически настроенным. Но люди привыкли думать, что страсть, описыВ­ваемая нами здесь, удовлетворяется на кажВ­дом шагу путем бесчеловечного попирания чуВ­жих интересов. Богатство достигается посредВ­ством обмана ближнего и растрачивается в надругательстве над ним.

То зрелище несправедливости, которое выВ­ставляет напоказ существующая система собВ­ственности, частью заключается в проявлении своенравия. Если вы цените в человеке его любовь к справедливости, то вы должны стаВ­раться, чтобы принципы ее были усвоены им не только на словах, но на деле. Мы видим порой, что в процессе воспитания начала честВ­ности и бескорыстия внушаются систематиВ­чески и что воспитатель не дает простора низВ­менным соблазнам себялюбия и лукавства. Но как разрушаются и опрокидываются эти внуВ­шения, когда ученик вступает на жизненную арену! Если он спросит: «Почему почитают этого человека?», то получит готовый ответ: «Потому, что он богат». Если же он задаст затем вопрос: «Почему он богат?», то в больВ­шинстве случаев услышит: «По случайности рождения или вследствие мелочного и низкоВ­го стремления к стяжательству». Система наВ­копления собственности является следствием гражданского порядка, а он, как нас учат, является продуктом накопленной мудрости. Мудрость же законодателей и сенаторов была направлена на обеспечение самого безобразВ­ного и беспринципного распределения собстВ­венности, которое представляет собой вызов началам справедливости и основам человечеВ­ской природы. Человечество оплакивает бедВ­ствия крестьянства во всех цивилизованных странах, а когда оно отвращает свой взгляд от этой картины и видит зрелище, представВ­ляемое роскошью господ, роскошью высокоВ­мерной и расточительной, то оно, конечно, исВ­пытывает чувства не менее острые. Вот это зрелище и было той школой, в которой обуВ­чалось человечество. Оно так приучилось к виду несправедливости, гнета и неправедноВ­сти, что его чувства притупились, а разум стал неспособен понимать природу истинной добродетели.

Когда мы приступали к перечислению зол, проистекающих из накопления собственности, то мы сравнили их размер с размером зла, создаваемого монархиями и дворами. Самое острое осуждение вызывали раздача подачек и денежная коррупция, благодаря которым сотни людей получают вознаграждение не за то, что они служат, но за то, что они предают интересы народов; заработки, достающиеся в результате тяжелого труда, служат для отВ­кармливания низких прислужников деспотизВ­ма. Но земельная рента⁷ в Англии составВ­ляет гораздо более крупную сумму платежей чем та, которая, как мы предполагаем, упоВ­требляется для приобретения необходимого для правительства большинства. Все богатВ­ства вообще, но особенно наследственные богатства, должны рассматриваться как плата за синекуры там, где сельские и мануфактурВ­ные рабочие исполняют свои обязанности, а принципалы тратят доход на роскошь и безВ­делье*. Наследственное богатство — это, в сущности, премия, выплачиваемая за безделие, это огромный ежегодный сбор, затрачиВ­ваемый на то, чтобы человечество оставалось в состоянии грубости и невежества. Бедные остаются невежественными за отсутствием досуга. Богатые имеют, конечно, возможность получать лоск и образование, но их оплачиВ­вают за то, что они беспутны и ленивы. СаВ­мые сильные средства злонамеренно и систеВ­матически применяются для того, чтобы помеВ­шать им развить свои способности и стать полезными для людей.

* Эту мысль можно найти у Огильви в опубликоВ­ванном около двух лет тому назад труде «ИсследоваВ­ние о праве собственности на землю» (ч. I, раздел iii, § 38 и 39)⁸. Рассуждения этого автора представляют порой значительный интерес, хотя он ни в коем случае не вскрывает самого корня зла.

Если бы цитирование работ авторитетных лиц заВ­меняло правильный метод рассуждения, то многим чиВ­тателям было бы интересно вспомнить тех писателей, которые открыто нападали на систему накопления боВ­гатств. Самый известный из них Платон⁹ и его тракВ­тат о государстве. По его стопам пошел Томас Мор¹⁰ в «Утопии». Образцы очень глубоких рассуждений на ту же тему можно найти в «Путешествиях ГуллиВ­вера»¹¹, особенно в ч. IV, гл. VI. Мабли¹² в книге «О законодательстве» широко показал преимущества равенства, но затем оставил этот вопрос в сознании безнадежности дела, так как придерживался мнения о неисправимости человеческих пороков. Уоллес¹³, соВ­временник и противник Юма¹⁴, в трактате, озаглавленВ­ном «Различные представления о человечестве, прироВ­де и судьбе», щедро восхваляет ту же систему и откаВ­зывается от нее только из опасения чрезмерного переВ­населения земли (см. гл. VII)¹⁵. Большое практичеВ­ское значение имеет опыт Крита, Спарты, Перу и ПаВ­рагвая¹⁶. Этот перечень можно было бы легко расшиВ­рить, если прибавить к нему те труды, в которых быВ­ла сделана лишь попытка приблизиться к изложенным принципам и авторы которых лишь вскользь положиВ­тельно высказывались об учении, таком интересном и ясном, что его уже никогда нельзя будет с корнем вырвать из человеческого сознания.

Указания на несовершенства системы Платона и других писателей несущественны. Они, скорее, укрепВ­ляют воздействие их суждений, так как свидетельстВ­вуют о значении поддерживаемых ими взглядов, убеВ­дительность которых была так велика, что они овлаВ­дели умами, несмотря на невозможность для них устраВ­нить трудности, связанные с их принципами.

Это приводит нас, в-третьих, к замечанию, что существующая система собственности есть подлинно уравнительная система для чеВ­ловеческого рода, поскольку мы признаем, что развитие интеллекта и поощрение истины более ценны и более существенны для человека, чем удовлетворение его тщеславия и его вожделений. Накопление собственности втапВ­тывает в грязь мыслительные способности, оно глушит искры дарования и погружает большую часть человечества в низкие заботы, помимо того, что оно лишает богатых, как мы уже говорили, самых благодетельных и целеВ­сообразных побуждений к действию. Если бы излишняя роскошь была устранена, то исчезВ­ла бы надобность в значительной части физиВ­ческого труда, а остальная часть, добросовестВ­но распределенная между всеми трудоспособВ­ными и здоровыми членами общества, не быВ­ла бы обременительна ни для кого. Каждый человек пользовался бы умеренной, но здороВ­вой пищей, каждый имел бы возможность разумно осуществлять все свои физические функции, что создавало бы бодрость духа, никто не тупел бы от усталости, но все имели бы досуг для развития доброжелательных и человеколюбивых склонностей души и для упражнения способностей, направленных на интеллектуальное совершенствование. Какой контраст представляет эта картина с тепеВ­решним состоянием человеческого общества, где крестьянин и рабочий трудятся, пока их разум не оцепенеет от изнурения, пока их мускулы не огрубеют и не отвердеют от поВ­стоянного напряжения, а тела не будут пораВ­жены болезнями, обрекающими их на безвреВ­менную смерть. Каков же результат такой неВ­соразмерной и беспрестанной работы? По веВ­черам они возвращаются к своим семьям, полунагим, изнуренным голодом и живущим в жалких убежищах, предоставленные на волю немилосердных стихий. Эти люди лишены маВ­лейших знаний, за теми редкими исключенияВ­ми, когда им помогает показная благотвориВ­тельность.В  Но тогда первые же полуВ­ченные ими уроки приводят их к бесчестному раболепству. И все это в то время, когда их богатые соседи..., но о них мы уже говоВ­рили.

А как быстро и великолепно шло бы разВ­витие умственных способностей людей, если бы все они имели доступ в мир познания. Сейчас девяносто девять человек из ста имеВ­ют не больше возможности систематически упражнять свои склонности к мышлению и удовлетворять свою любознательность, чем животные. Каково могло бы быть состояние общественной мысли у народа, если бы все люди были наделены знаниями, если бы все освободились от оков предрассудков и слепой веры, приняли бы с безбоязненным доверием внушения истины и сон душ был бы прерван навсегда! Можно предположить, что различие в силе рассудка до известной степени сохраниВ­лось бы навсегда, но правильно было бы дуВ­мать, что в эту эру гений человечества преВ­взойдет все достижения мысли, известные до сих пор. Талант не будет подавляться искусВ­ственными потребностями и скаредным покроВ­вительством. Люди будут проявлять свои даВ­рования, освобожденные от ощущения пренеВ­брежительного отношения к себе и терзающего их чувства гнета. Они будут свободны от тех страхов, которые постоянно направляют мысль на личные выгоды, и потому сумеют вольно развиваться в чувствах великодушных и в сознании общественного блага.

От вопросов умственного развития обраВ­тимся к проблеме нравственного совершенстВ­вования. Тут также очевидно, что все поводы к преступлениям будут пресечены навсегда. Все люди ценят справедливость. Они понимаВ­ют, что они существа одной общей природы, и сознают правильность такого обращения друг с другом, которое основывалось бы на одной общей мерке. Каждый человек стремитВ­ся помогать другим, как бы ни объяснять это; мы можем приписать это свойство инстинкту, присущему человеческой природе, благодаря которому оно становится источником личного удовлетворения, или считать, что такое повеВ­дение вытекает из понимания разумности взаВ­имного содействия. Во всяком случае, оно настолько неизбежно входит в состав человеВ­ческого сознания, что ни один человек не соВ­вершает ни одного, самого преступного дейстВ­вия, не измыслив прежде какого-нибудь ложВ­ного умозаключения, какого-нибудь оправдаВ­ния, которое должно доказать ему самому, что он поступает правильно*. Отсюда вытекает, что преступление, нарушение одним человеВ­ком безопасности другого, чуждо человеческому сознанию и что ничто не могло бы побудить его к этому, кроме давления острой необВ­ходимости. Если остановиться на существуюВ­щем сейчас устройстве человеческого общестВ­ва, то очевидно, что первым совершил правонаВ­рушение тот, кто создал для себя преимущестВ­венное положение, то есть воспользовался слаВ­бостью своих соседей для обеспечения за соВ­бой некоторых исключительных привилегий. Понятно, что, с другой стороны, человеку, который решился положить конец этому полоВ­жению и настоятельно потребовал себе то, что было излишним для владельца, но крайне нужно ему самому, казалось, что он лишь восВ­станавливает нарушенные законы справедлиВ­вости. Надо признать, что если бы не привеВ­денное правдоподобное объяснение, то нельзя было бы поверить в существование на свете таких явлений, как преступления.

*Кн. II, гл. III¹⁷.

Обильный источник преступлений заклюВ­чается в том обстоятельстве, что один человек с излишком обладает тем, чего другой лишен. Надо переделать самую природу чеВ­ловеческого сознания для того, чтобы помеВ­шать этому обстоятельству могущественно влиять на человека, когда он начинает ясно понимать существо положения. Человек долВ­жен быть лишен чувств, удовлетворенные вожделения и тщеславие должны перестать доставлять ему удовольствие для того, чтобы он мог спокойно лицезреть исключительные права других на такие удовольствия. Он долВ­жен быть лишен чувства справедливости, чтоВ­бы целиком и полностью оправдывать совместное существование бок о бок излишеств и нужды.

Конечно, правильный метод исправления неравенства должен быть дан разумом, а не сводиться к насилию. Но существующий поВ­рядок непосредственно ведет к тому, что люди убеждаются в бессилии рассудка. НесправедВ­ливость, вызывающая их нарекания, сохраВ­няется при помощи насилия, и они чересчур легко склоняются к мысли исправить ее с поВ­мощью силы же. Они стремятся только к часВ­тичному устранению несправедливости, котоВ­рая, как их учат, необходима, в то время как более мощные силы разума признают ее десВ­потической вообще.

Насилие было порождено исключительныВ­ми привилегиями. Оно могло случайно поВ­явиться среди дикарей, чьи аппетиты превосВ­ходили их припасы или чьи страсти разгораВ­лись при виде предмета их вожделений, но поВ­степенно такое насилие должно было прекраВ­титься по мере развития разума и цивилизаВ­ции. Однако накопленная собственность устаВ­новила свое владычество, и с этого времени началась открытая борьба между силой и хитВ­ростью одной стороны и силой и хитростью — Другой. В этом случае ожесточенная и необВ­думанная борьба нуждающихся представляет несомненное зло. Они стремятся нанести удар тому самому делу, в успехе которого они глуВ­бочайшим образом заинтересованы; они заВ­держивают торжество правды. Но по-настоящему преступны злобные и пристрастные склонности людей, думающих только о себе и пренебрегающих интересами других; к таВ­ким людям относятся богатые.

Дух угнетения, дух рабства и дух обмаВ­на — вот они-то и представляют непосредстВ­венное порождение существующей системы собственности. Они одинаково враждебны умственному и нравственному совершенствоВ­ванию. А неотделимыми их спутниками являВ­ются другие пороки, именно зависть, злоба и мстительность. В таком обществе, в котором люди жили бы, пользуясь избытком всего, и где делили бы поровну дары природы, подобВ­ные чувства неизбежно исчезли бы. Узкие принципы эгоизма пропали бы. Люди не быВ­ли бы вынуждены создавать свои собственные маленькие запасы или с трудом удовлетвоВ­рять постоянно дающие о себе знать потребВ­ности, они слили бы свое индивидуальное суВ­ществование с помыслом об общем благе. Никто не был бы врагом своего соседа, потоВ­му что отпало бы все то, за что надо бороться; в итоге человеколюбие приобрело бы ту власть, какая предназначена ему разумом. Дух людской избавился бы от постоянных забот о телесных потребностях и свободный вступил бы в область мысли, предназначенВ­ной для него. Все помогали бы друг другу в деле расширения познания.

Обратим на минуту наше внимание на пеВ­реворот в принципах и привычках, проистеВ­кающий непосредственно из неравномерного распределения собственности. Пока не было такого распределения, люди знали, что нужно для удовлетворения их потребностей, и доВ­ставали то, что им требовалось. Все то, что выходило за эти пределы, не вызывало интеВ­реса. Но как только началось накопление собВ­ственности, люди тотчас приступили к изучеВ­нию тех способов, которые позволили бы им располагать излишками с наименьшей выгоВ­дой для соседей или, иными словами, таким образом, чтобы эти излишки составляли их собственность. Они в течение некоторого времени продолжали скупать только одни предметы потребления, но уже скоро начали покупать и людей. Тот, кто сам обладает изВ­бытком или наблюдает его у других, вскоре начинает замечать ту власть, которую избыВ­ток дает над умами других людей. Отсюда проистекают такие страсти, как тщеславие и чванство. Отсюда деспотические навыки люВ­дей, испытывающих отраду от сознания собВ­ственного ранга, отсюда беспокойное тщеслаВ­вие тех, чье внимание сосредоточено на возВ­можном будущем.

Из всех человеческих страстей самые больВ­шие опустошения производит тщеславие. Оно захватывает область за областью и королевВ­ство за королевством. Оно распространяет кровопролития, бедствия и войны по всему лицу земного шара. Но самая эта страсть, как и способы ее удовлетворения, представляет собой следствие господствующей системы распределения собственности*. Только благодаря накоплению один человек может приобреВ­сти непререкаемый перевес над множеством других люден. Благодаря определенному споВ­собу распределения дохода существующие сейВ­час в мире правительства удерживают свою власть. Нет ничего более легкого, чем ввергВ­нуть народы, так организованные, в войну. Но если бы Европа была сейчас вся населена людьми, обладающими достатком, и ни один не имел бы ничего излишнего, то что могло бы заставить разные страны вступать между собой в войну? Если вы хотите ввергнуть люВ­дей в войну, то вы должны выставить какие-нибудь приманки. Если нет такой системы, которая, господствуя и владея силой издавВ­на, могла бы дать вам людей для ваших целей, то вы должны для привлечения каждого отВ­дельного человека применять убеждения. Но ведь это совершенно безнадежная задача — побудить людей таким способом к уничтожеВ­нию друг друга. Отсюда ясно, что война во всех своих ужасных проявлениях представляВ­ет собой порождение неравномерного распреВ­деления собственности. До тех пор, пока осВ­тается этот источник зависти и коррупции, все разговоры о всеобщем мире будут химеричны. Как только будет уничтожен этот источник, исчезнут также его следствия. СобВ­ственность сливает людей в одну общую масВ­су, чтобы легко распоряжаться ими как приВ­митивным механизмом. Когда этот камень преткновения будет удален, каждый человек будет в тысячу раз теснее соединен со своим соседом в любви и взаимном доброжелательВ­стве, но каждый человек будет думать и суВ­дить самостоятельно. Пусть защитники суВ­ществующей системы по крайней мере задуВ­маются над тем, что они защищают, и пусть они не сомневаются в существовании доводов в пользу нового порядка, приобретающих большой вес, когда наблюдаешь указанные пороки.

* Кн. V, гл. XVI¹⁸.

Существует еще одно обстоятельство, хотя и менее значительное, чем перечисленные, но все же заслуживающее упоминания. Это вопВ­рос о населении. Было вычислено, что средВ­ний уровень земледелия может быть настольВ­ко улучшен, чтобы дать питание населению, в пять раз превосходящему современное*. В чеВ­ловеческом обществе действует правило, по которому количество населения постоянно удерживается на уровне, соответствующем имеющимся средствам существования. НаприВ­мер, у бродячих племен в Америке и Азии мы никогда на протяжении долгого времени не наблюдали такого роста народонаселения, коВ­торое потребовало бы обработки земли. СреВ­ди цивилизованных народов Европы количеВ­ство средств существования удерживается в определенных пределах вследствие монопольВ­ных прав на землю, поэтому если бы населеВ­ние сильно возросло, то низшие слои населеВ­ния оказались бы еще менее способны обеспеВ­чивать себе необходимые средства существования. Бывают, несомненно, исключительные стечения обстоятельств, благодаря которым порой в этом отношении происходят какие-то изменения, но в обычных условиях количестВ­во населения в течение веков остается на одВ­ном уровне. Таким образом, можно считать, что установившаяся система собственности душит большое количество наших детей уже в колыбели. Какова бы ни была ценность челоВ­веческой жизни, или, правильнее, какой бы ни стала способность человека к счастью в обВ­ществе свободных и равноправных людей, система, против которой мы здесь возражаем, может рассматриваться как система, на самом пороге жизни уничтожающая четыре пятых ее ценности и счастья.

* Огильви (ч. 1, раздел iii, § 35) ¹⁹.

В 

Глава III

ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ, ОСНОВАННОЕ НА МЫСЛИ О ПОЛОЖИТЕЛЬНОМ ВЛИЯНИИ РОСКОШИ

Сущность этого возражения.— Ненужность роскоши как для населения, так и с точки зрения соверВ­шенствования человеческого разума.— Истинный ее характер.

Наши идеи о справедливости и о совершенВ­ствовании так же стары, как литература и мысль вообще. В отдельных разрозненных своих частях они во все времена увлекали люВ­дей пытливых, но возможно, что они никогда не были представлены все вместе таким обраВ­зом, чтобы поразить умы своей последоваВ­тельностью и красотой. Они давали людям возможность предаться приятным мечтам, но затем их неизменно оставляли, как непрактичВ­ные. Мы изучили те возражения, которыми обосновывали эту предполагаемую непрактичВ­ность; ответы на эти возражения помогут нам постепенно так развить предлагаемую систеВ­му, что ее завершенность и правильное соотВ­ношение ее частей сумеют убедить самые предвзятые умы.

Существует одно возражение, особенно привившееся на английской почве. Его мы рассмотрим в первую очередь. Некоторые утВ­верждали, «что частные пороки приносят пользу обществу». Этот принцип, прямолинейВ­но выраженный одним из его первых защитниВ­ков*, был видоизменен его более ловкими преемниками**. Они говорили, «что истинВ­ной мерой добродетели и порока служит полезность и что поэтому именование роскоВ­ши пороком представляет глупую клевету». Они считали, что роскошь, каковы бы ни быВ­ли предрассудки, выдвинутые циниками и асВ­кетами против нее, составляет ту богатую и плодородную почву, которая довела до полВ­ноты истинное благоденствие людей. Если бы не роскошь, то люди навсегда остались бы дикарями, живущими в одиночку. Роскошь побудила строить дворцы и населять города. Как могла бы какая-нибудь страна иметь большое народонаселение без тех ремесел, коВ­торыми заняты толпы ее жителей? Истинный благодетель человечества это не совестливый ханжа, потворствующий своей благотвориВ­тельностью апатии и лени, это не угрюмый философ, читающий лекции о бесплодной моВ­рали, но это изящный сластолюбец, который дает тысячам спокойный и здоровый труд, предназначенный для поставки лакомств к его столу, который объединяет далекие друг от друга народы в торговле, снабжающей его предметами домашнего обихода, и который покровительствует изящным искусствам и всему возвышенному, что только создает воВ­ображение, для украшения своего жилища.

* Мандевиль. Басня о пчелах²⁰

** Ковентри – в сочинении, озаглавленном "Филемон к Гидаспу"²¹ и Юмом – в "Очерках" (ч. II, очерк II)²².

Я. привел это возражение для того, чтобы не казалось, будто упущено что-то существенВ­ное, а не потому, что оно нуждается в особом рассмотрении. Правильный ответ можно уже предвидеть. Мы знаем, что количество насеВ­ления в стране предопределяется характером ее земледелия. Поэтому если есть убедительВ­ные основания к тому, чтобы люди занялись сельским хозяйством, то количество населеВ­ния, без сомнения, может быть повышено до того уровня, который будет обеспечен продукВ­тами земледелия. Но если население однажды приступило к сельскому хозяйству, то оно ниВ­когда не оставляет его, кроме случаев, когда ему положительно чинят препятствия. Лишь земельная монополия принуждает людей неВ­охотно оставлять большие земельные участки невозделанными, либо плохо или недостаточно обработанными, в то время как население исВ­пытывает нужду. Если бы земля была всегда Доступна тому, кто желает ее обрабатывать, то нельзя поверить, чтобы она не возделываВ­лась в соответствии с потребностями общины; по той же самой причине не существовало бы серьезных препятствий к росту населения.

Несомненно, что количество ручного труда было бы гораздо меньше того, который применяется сейчас жителями любой культурВ­ной страны, так как сейчас вероятно только одна двадцатая часть жителей занята в сельВ­ском хозяйстве, дающем всем средства сущеВ­ствования. Однако никто не сочтет такой доВ­суг бедственным.

Что же касается того, каким благодетелем является сластолюбец для человечества, то этому сорту благодеяния обязаны своим суВ­ществованием все виды преступлений и нравВ­ственного зла в человечестве. Если жизнь раВ­зумная должна быть предпочтена чисто жиВ­вотному существованию, если каждый рассуВ­дительный исследователь должен желать, чтоВ­бы не просто расширялось народонаселение, но чтобы умножалось его благоденствие, то тогда сластолюбцы должны быть признаны отравой человеческого рода.

В 

Глава IV

ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ, ОСНОВАННОЕ НА ОПАСЕНИИ СОБЛАЗНОВ ПРАЗДНОСТИ

Сущность этого возражения. — Новому устройству общества должно предшествовать серьезное развитие сознания. — Количество ручного труда, потребного при таком устройстве, будет ничтожно. — Всеобщее стремВ­ление к почету. — Влияние этого стремления при новом устройстве общества, его преодоление, в конце концов, более высокими устремлениями в будущем.

Другое возражение, которое выдвигалось против устройства общества, препятствующеВ­го накоплению собственности, заключается в том, «что оно положит конец трудолюбию. В торговых странах мы наблюдаем чудеса, производимые страстью к наживе. Их жители покрывают моря своими кораблями, поражают человечество изощренностью своих выдумок, при помощи своего оружия держат в подВ­чинении обширные континенты в разных частях света; они способны бросить вызов самым мощным союзам, и подавленные налогами и долгами, они создают новые богатства под бременем уже накопленных. Можно ли легко расстаться с системой, отмеченной такой неисВ­сякаемой силой? Можно ли поверить, что люди, не имея уверенности в возможности применить накопленное для своего личного удовлетворения, будут его заботливо беречь? Может оказаться, что сельское хозяйство, как и торговля, больше всего процветает тогВ­да, когда оно свободно от контроля, но подВ­вергнутое жестким правилам оно чахнет к погибает. Установите только в качестве обВ­щественного принципа, что ни один человек не должен получать для своего личного польВ­зования больше, чем нужно для удовлетвореВ­ния его потребностей, и вы увидите, как вес-люди равнодушно прекратят ту работу, котоВ­рая сейчас напрягает все их способности. ЧеВ­ловек — создание чувственное, и поэтому, когВ­да мы пытаемся напрячь его умственные силы и управлять им при помощи одного разума то мы только обнаруживаем свое незнание его природы. Себялюбие — это истинный побуВ­дительный мотив наших действий*. Поэтому даже если обнаружится, что оно ведет за соВ­бой пороки и предубеждения, то все равно попытки преодолеть его окажутся в лучшем случае не более, чем прекрасной мечтой. Если бы люди поняли, что, не нуждаясь в применеВ­нии личного труда, они могут предъявить притязания на излишки, которые имеет сосед, то безделие постепенно разрушило бы их споВ­собности; подобное общество будет обречено либо на голодную смерть, либо в интересах собственной защиты должно будет вернуться к той системе несправедливости и низкой коВ­рысти, которую мыслители-теоретики будут постоянно бесцельно осуждать».

* Для изучения этого принципа см. кн. IV, гл. VIII²³.

Таково основное возражение, мешающее людям уступить без сопротивления доводам, только что нами приведенным. В ответ надо прежде всего сказать, что равенство, за котоВ­рое мы ратуем, наступает после большого инВ­теллектуального совершенствования. Такой решительный переворот в человеческих делах не может произойти до тех пор, пока человечеВ­ский дух не будет высоко развит. Сейчас челоВ­вечество переживает возраст просвещения, но можно думать, что оно еще не достаточно проВ­свещено. При осуществлении мысли об уравВ­нении собственности может произойти беспоВ­рядок из-за поспешных и непродуманных мер. Но неизменную систему этого рода можВ­но установить только при спокойной и ясной вере в справедливость, справедливость — взаВ­имно оказываемую и проявляемую, при вере в счастье, которое возникнет, когда будут оставлены наши самые закоренелые привычки. Попытки, сделанные без такой подготовки, приведут только к замешательству. Они дадут кратковременный результат, затем последует новое, еще более варварское неравенство. Все люди со своими низменными вожделениями будут только ждать удобного случая, чтобы удовлетворить жажду власти или любовь к почету за счет своих беспечных соседей.

Можно ли поверить, что состояние такого большого интеллектуального совершенства окажется только предвозвестником варварстВ­ва? Правда, дикари подвержены той слабости, которая зовется беспечностью. Но цивилизоВ­ванные государства являют картину особой активности. Разум, острота исследования, усердие в преследовании цели — все это приВ­водит в действие совокупность человеческих способностей. Мысль родит мысль. Ничто не может положить предела поступательному развитию духа, кроме гнета. Но поскольку люди не будут подвергаться гнету, они все будут равны, все будут независимы и все буВ­дут жить в довольстве.

Замечено, что установление республики всегда сопровождалось энтузиазмом общестВ­ва и неудержимым духом предприимчивости. Можно ли поверить, что равенство, этот исВ­тинный республиканизм, окажется менее дейВ­ственным? Правда, замечено также, что в ресВ­публиках подъем раньше или позже начинает ослабевать. Республиканизм — это не то средВ­ство, которое уничтожает зло в самом его корВ­не. Несправедливость, гнет и бедность могут найти себе пристанище в этих видимо счастВ­ливых странах. Но что сумеет сдержать усерВ­дие и помешать успехам там, где неизвестны будут привилегии собственности?

Сила этого довода еще усугубится, если мы задумаемся над количеством труда, потребного в условиях уравнения собственности. Сколько потребуется того усилия, которого, как предполагается, так боятся многие члены общины? Оно составит такое легкое бремя, что скорее будет похоже на приятное развлеВ­чение и легкий моцион, чем на труд. В описыВ­ваемой общине вряд ли кто-нибудь будет счиВ­тать себя вследствие своего положения или призвания освобожденным от физического труда. Там не будет богатых, предающихся праздности и жиреющих за счет труда своего ближнего. Математик, поэт и философ извлеВ­кут новый запас бодрости и энергии из той работы, которую им придется делать и котоВ­рая позволит им чувствовать себя людьми. Там никто не будет занят на производстве безделушек и предметов роскоши, никто не будет направлять колеса сложного правительВ­ственного механизма, не будет сборщиков наВ­логов, надсмотрщиков, акцизных и таможенВ­ных чиновников, писцов и секретарей. Не буВ­дет существовать ни флотов, ни армий, не будет ни придворных, ни лакеев. Сейчас большое число жителей в каждой культурной стране занято совершенно бесполезными деВ­лами, в то время как крестьянство беспрестанВ­но трудится для того, чтобы эти люди могли сохранять свое положение, более вредное, чем всякое безделие.

Вычислено, что в Англии не более одной двадцатой части населения серьезно и основательно занимается сельским хозяйством. Прибавьте к этому, что по самой своей сущности земледелие в некоторые времена года заВ­нимает людей полностью, а в другие периоды оставляет их сравнительно свободными. Мы можем эти периоды считать равноценными времени, которого при умелом руководстве достаточно в обществе с простой организациВ­ей для производства орудий, для прядения, для шитья одежды, хлебопеченья, убоя и разВ­делки скота. При теперешнем состоянии обВ­щества ставится задача умножения количестВ­ва затрачиваемого труда, но при ином его состоянии задача будет заключаться в сокраВ­щении этого труда. Большая несоразмерная сумма богатств отдана в руки немногих, приВ­чем люди постоянно применяют всю свою изобретательность для изыскания способов, которые позволили бы это богатство еще увеВ­личить. В феодальные времена владетельный лорд призывал бедных, чтобы они пришли к нему и ели продукты, полученные с его поВ­местья, при условии, что они будут носить его ливрею и стоять строем для оказания чести его высокорожденным гостям. Сейчас, когда обмен облегчился, мы отказались от таких упрощенных приемов и принуждаем людей, которых мы содержим за счет своего дохода, давать в обмен свое умение и труд. Поэтому в упомянутых, например, случаях мы оплачиВ­ваем портного, чтобы он разрезал наше сукно на куски и затем снова сшил их, а также украВ­сил его строчкой и разными отделками, без коВ­торых, как показывает опыт, оно ничуть не быВ­ло бы менее полезно. Мы же для новых условии общества желаем самой строгой простоты.

Из данного здесь наброска видно, что буВ­дет вполне достаточно труда каждого двадцаВ­того человека в общине для обеспечения остальных всем абсолютно необходимым. И если затем вместо того, чтобы эту работу выполняло такое небольшое число людей, расВ­пределить ее дружески между нами всеми, то она займет двадцатую часть времени у кажВ­дого. Предположим, что труд берет сейчас у каждого работоспособного человека десять часов в сутки, что, при учете часов сна, отдыВ­ха и еды, составляет вполне достаточную веВ­личину. Из этого вытекает, что полчаса, заВ­трачиваемые ежедневно на добросовестный физический труд каждым членом общины, позволят снабдить всех в должной мере всем необходимым. Кто же может испугаться такой деятельности? Всякий, кто видит, как люди неустанно трудятся в нашем городе и на наВ­шем острове, не сумеет даже поверить, что, работая ежедневно полчаса времени, мы во всех смыслах будем более счастливы и окаВ­жемся в лучшем положении, чем сейчас. Возможно ли любоваться такой прекрасной и блаВ­городной картиной независимости и добродеВ­тели, где каждый человек имеет столько досуга для упражнения самых благородных сторон своего духа, и не чувствовать при этом, как сама душа возвышается от восторга и надежды?

Когда мы говорим, что люди погрузятся в безделие, если их не будет возбуждать стремление к наживе, то это, конечно, значит, что мы очень мало изучали побуждения, которые управляют сейчас человеческим рассудком. Нас вводит в заблуждение кажущееся корысВ­толюбие человечества, и мы воображаем, что накопление богатства составляет его великую цель. Но дело обстоит совершенно иначе. Сейчас основная страсть человеческого духа заключается в любви к почету. Нет сомнения, что имеется общественный класс, постоянно подстрекаемый голодом и нуждой, который не имеет досуга для побуждений менее грубых и материалистических. Но разве класс, находяВ­щийся непосредственно над ним, менее трудоВ­любив, чем он? Я совершаю определенный вид работы для удовлетворения своих непоВ­средственных нужд. Но эти потребности удовВ­летворяются быстро. Остальной труд затраВ­чивается на то, чтобы я мог носить лучшую одежду, чтобы мог нарядить свою жену, чтоВ­бы иметь не только укрытие, но красивое жилище, не только хлеб или мясо для еды, но чтобы они были поданы в соответствующем виде. Разве я проявил бы интерес ко всему этому, если бы жил на пустынном острове и никто не мог бы наблюдать мое хозяйство? Если я слежу за всем, что окружает мою личВ­ность, то разве существует в этом окружении хоть что-нибудь, не предназначенное для тоВ­го, чтобы возбуждать почтение соседей или предохранять от их презрения? С этой целью купец пренебрегает опасностями, связанными с морем, а механик-изобретатель приводит в действие все силы своего ума. Солдат настуВ­пает на самое пушечное дуло, государственВ­ный деятель подвергает себя ненависти возВ­мущенной толпы, и все это потому, что они не могут примириться с тем, чтобы прожить жизнь без почета и уважения. Это и есть приВ­чина всех великих деяний человеческих, за исключением некоторых более высоких мотиВ­вов. Мы о них сейчас упомянем. Ум человека, которому не о чем заботиться, кроме удовлетВ­ворения животных потребностей, едва ли когВ­да-нибудь пробудится из своего дремотного состояния; но жажда признания толкает нас на самые невероятные подвиги. Очень часто можно встретить людей, превосходящих всех остальных своей активностью и в то же время непростительно безразличных к улучшению своих денежных дел.

В действительности сторонники рассматВ­риваемого суждения не понимали своего собВ­ственного аргумента. Они сами не могли исВ­кренно верить, что людей побуждает к дейстВ­вию только желание наживы, но им казалось, что в условиях имущественного равенства ничто не будет возбуждать интереса людей. Сейчас мы посмотрим, какая имеется в этом доля истины.

Вполне очевидно, что стремление к почету ни в коем случае не устраняется при таких общественных условиях, которые несовместимы с накоплением собственности. Люди, лишившись возможности приобретать уважение соседей или избегать их пренебрежения с помощью одежды и обстановки, направят свою страсть к почету по другому руслу. Они будут стараться избегать упрека в праздности так же старательно, как теперь они избегают упреВ­ка в бедности. Сейчас только такие люди безВ­различны к впечатлению, производимому их наружностью и видом, на лицах которых лежит печать голода и нужды. Но в условиях общества, где все равны, никто не будет знать гнета бедности, и более тонкие склонности души сумеют проявить себя. Поскольку челоВ­веческое сознание вообще достигнет, как мы только что показали, высокой степени соверВ­шенства, постольку импульсы, приводящие его в действие, будут сильнее, чем когда-либо прежде. Велика будет тогда активность обВ­щественного духа. Досуг умножится, а досуг для просвещенного ума это как раз то, что нужно для великих дел, вызывающих признаВ­ние и уважение. В состоянии спокойного досуВ­га никто, кроме людей самого возвышенного духа, не сумеет существовать, не испытывая жажды почета. Эта страсть, не растраченная по ложным путям в бесплодных блужданиях, будет искать благороднейших выходов и поВ­стоянно оплодотворять предприятия, преднаВ­значенные для общественного блага. ЧеловеВ­ческий разум, который, вероятно, никогда не достигнет предела в совершаемых им открыВ­тиях и в собственном совершенствовании, буВ­дет развиваться с такой быстротой и такой твердой поступью, которых мы в настоящее время даже не в состоянии себе представить.

Страсть к славе, несомненно, обманчива. Подобно всякой другой иллюзии, и она, в свою очередь, будет распознана и устранена. Это химеричный фантом, который, конечно, доставВ­ляет нам некоторое неполное удовлетворение до тех пор, пока мы поклоняемся ему, но который всегда до известной степени разочаВ­ровывает нас и не выдерживает испытания опытом. Мы не должны любить ничего, кроме добра, чистого и неизменного счастья, блаВ­га для большинства, добра для всех. Сверх этого нет ничего существенного, кроме спраВ­ведливости, принципа, покоящегося на той единственной предпосылке, что все люди представляют существа одной общей природы и что они имеют право, с некоторыми ограниВ­чениями, на одинаковые блага.

Кто из нас утвердит эту идею справедлиВ­вости, — не существенно, лишь бы достичь ее. Справедливость имеет еще то преимущестВ­во, помогающее опровергнуть суждение о праВ­вильности приведенных ранее расчетов, что она доставляет единственное прочное счастье тем людям, которые ее соблюдают, и в то же время представляет благо для всех. Слава же не может принести мне пользы, так же как она не может служить добрым намерениям других людей. Человек, действующий из любВ­ви к ней, может содействовать общественному благу, но если он и содействует, то путем косВ­венным и побочным. Слава представляет цель ложную и обманчивую. Если она означает, что обо мне складывается суждение более положительное, чем я заслуживаю, то стреВ­миться к ней порочно. Если же она дает точВ­ное отражение моих свойств, то она полезна только в том смысле, что она поможет мне сдеВ­лать много добра тем людям, которым хорошо известны пределы моих дарований и честВ­ность моих намерений.

Жажда славы, укоренившись в душах, сформировавшихся при теперешней системе, часто приводит к еще большим порокам. СеВ­бялюбие — это тот плод, который порождаетВ­ся привилегиями. Поэтому когда это себялюВ­бие перестает искать удовлетворения в обВ­щественных делах, то оно очень часто суживается до поисков личных удовольствий либо чувственных, либо интеллектуальных. Но этого не может быть там, где уничтожены привилегии. Там не будет условий, потворстВ­вующих себялюбию. Тогда всепобеждающее представление об общем благе непреодолимо овладеет нами. Нам не потребуется никаких личных мотивов, когда мы ясно увидим, что наш труд приносит пользу стольким людям в течение длительного периода, когда мы пойВ­мем, как связаны причины и следствия в бесВ­конечную цепь, так что ни одно добросовестВ­ное усилие не может пропасть даром и должВ­но принести пользу века спустя после того, как сам человек давно сошел в могилу. Это возбудит общее сочувствие и послужит приВ­мером для всех.

В 

Глава V

ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ, ОСНОВАННОЕ НА ЕЕ НЕУСТОЙЧИВОСТИ

Основания этого возражения. — Его серьезное знаВ­чение. — Ответ. — Введение системы должно быть обВ­условлено: 1) глубоким чувством справедливости; 2) ясным пониманием существа счастья, как явления чисто интеллектуального, не доставляемого чувственВ­ными радостями или иллюзорными удовольствиями. — Влияние перечисленных страстей. — Личная предусмоВ­трительность или тщеславие не будут побуждать люВ­дей к накоплению богатств.

Теперь перейдем к другому возражению. Иногда те, кто не согласен с излагаемым здесь учением, говорят, «что равенство, возможно, содействовало бы совершенствованию людей и их счастью, если бы только человеческая природа допускала длительное сохранение поВ­добных общественных условий, однако все таВ­кие надежды должны оказаться бесплодными. Под знаменем равенства сегодня наступит замешательство, а завтра вернутся старые пороки и привилегии. Богатые, принеся самые Щедрые жертвы, приведут общество только к варварству, с которого, как с нового детства, снова должно начаться развитие идей и начал гражданского общества. Природу человека нельзя изменить. В обществе обнаружится по крайней мере несколько порочных и коварных членов, которые попытаются обеспечить себе некоторые преимущества по сравнению с осВ­тальными. Человеческие умы не приобретут такого полного единообразия, которое треВ­буется при состоянии имущественного равенВ­ства; разнообразие мнений, которое до извеВ­стной степени навсегда сохранится, должно неизбежно ниспровергнуть утонченную систеВ­му умозрительного совершенства».

Из всевозможных возражений это самое существенное. Нам очень важно в таком серьезном вопросе не поддаться на какие-либо соблазны произвольных умозаключеВ­ний. Было бы действительно плачевно, если бы, расставшись с теми общественными условиями, при которых достигнуты такие успехи человеческим сознанием, мы погрузиВ­лись бы в варварство в попытке осуществить пустые измышления. Но хуже всего, если только это возражение правильно, что нет ниВ­каких средств для устранения такой опасноВ­сти. Человеческий разум неизбежно развиВ­вается. То, что он видит и чему удивляется, он рано или поздно захочет достичь. Таковы неустранимые законы нашей природы. Но ведь невозможно не видеть прелести равенстВ­ва и не обольститься теми преимуществами, которые оно обещает. Последствия ясны. ЛюВ­ди, согласно этим рассуждениям, склонны некоторое время успешно двигаться вперед, но затем в самом своем стремлении к дальнейшим успехам они неизбежно опускаются ниже уровня своих возможностей и оказываются вынуждены снова вступить на повседневную стезю. В этом возражении человек изобраВ­жается как горький неудачник, у которого достаточно разума, чтобы понять, где добро, но слишком мало его, чтобы суметь это добро осуществить. Посмотрим, действительно ли равенство, однажды установленное, окажется таким ненадежным, как здесь изображено.

Приступая к ответу на это возражение, надо прежде всего запомнить, что предполаВ­гаемые нами здесь условия равенства не представляют собой результата случайных обстоятельств, не возникают по приказу наВ­чальства и не создаются в итоге весьма убеВ­дительных внушений немногих просвещенных мыслителей, но вытекают из серьезных и продуманных убеждений общины в целом. Мы предполагаем, что подобные убеждения могут возникнуть сейчас среди небольшого числа людей, живущих совместно в обществе; если же это возможно в маленькой общине, то нет достаточных оснований предполагать, что они невозможны сначала в большой общине, а затем в еще более обширной.

Мы должны теперь рассмотреть вопрос, Могут ли подобные убеждения сохраниться навсегда, после того как они раз усвоены.

Такие убеждения покоятся на двух предВ­ставлениях, возникающих в сознании, одно — о справедливости, другое — о счастье. ИмущеВ­ственное равенство не может в человеческом обществе принять определенные формы, пока в сознании глубоко не запечатлеется понимаВ­ние того, что подлинные потребности каждого человека обосновывают его единственно спраВ­ведливое притязание на овладение любым виВ­дом благ. Если бы общий разум человечества когда-нибудь достиг той степени просвещеВ­ния, которая нужна для прочного усвоения этой истины, притом такого глубокого, чтобы не допускать никаких возражений и сомнений, то мы бы все с одинаковым ужасом и презреВ­нием отнеслись к человеку, накапливающему собственность, в которой он не нуждается. В своем воображении мы представили бы себе все зло, неизбежно вызываемое состоянием привилегий, и наряду с этим — счастье, соВ­путствующее свободе. Наша мысль была бы теперь чужда стремлению приобрести что-ниВ­будь ненужное нам самим, но полезное друВ­гим, или жажде накопления собственности в целях получения какой-то власти над умами соседей, как она сейчас чужда греху убийстВ­ва. Ни один человек не может оспаривать тоВ­го, что условия имущественного равенства, однажды установленные, помогут сильному сокращению дурных склонностей людей. Но преступление, нами сейчас обсуждаемое, гоВ­раздо страшнее всех тех, которые совершаютВ­ся при теперешнем состоянии общества. ЧеВ­ловек, вероятно, не способен ни при каких условиях совершать такие действия, которые по его ясному и неоспоримому представлению противоречат общему благу. Но как бы то ни было, едва ли можно поверить, что кто-ниВ­будь в состоянии ради воображаемого собстВ­венного удовольствия с легкостью причинить вред обществу, если только его собственная душа не была уже прежде ранена обидами, причиненными обществом благодаря его устВ­ройству. Мы рассматриваем здесь тот случай, когда человек, даже не считая себя обиженВ­ным, предумышленно ниспровергает такие счастливые условия, которые невозможно описать, для того, чтобы содействовать восВ­становлению всех тех бедствий и пороков, коВ­торыми человечество было заражено с первых страниц своей истории.

Идея равенства, описываемая нами, обязаВ­на своим господством над умами тем предВ­ставлениям о личном счастье, которые с ней связаны. Она вытекает из простой, ясной и неопровержимой мысли, возникшей в человеВ­ческом уме, — мысли, что мы прежде всего нуждаемся в определенных условиях для фиВ­зического существования и в убежище, но что после этого наше истинное благополучие заВ­ключается в развитии интеллектуальных споВ­собностей, в познании истины и в применении своих добрых качеств. С первого взгляда моВ­жет показаться, что эта теория упускает из виду часть опытной истории человеческого разума, чувственные наслаждения и радости, создаваемые воображением. Но это упущение только кажущееся, а не реальное. Как бы велико ни было количество удовольствий, доВ­ступных нам, предусмотрительный человек поВ­жертвует низменными радостями для более возвышенных. Сейчас ни один человек, содейВ­ствовавший счастью других или наблюдавший его с открытой душой, не станет отрицать, что из всех ощущений это самое радостное. Но тот, кто склонен хотя бы к малейшему злоупотреблению чувственными удовольствиВ­ями, соответственным образом уменьшает свою способность пользоваться этой высокой радостью. Излишне прибавлять, даже если это и имеет какое-либо значение, что строгая умеренность представляет верный способ полученияВ  наивысшего удовольствияВ  от пользования чувственными радостями. В этом заключалась теория Эпикура²⁴ и такой должна быть система каждого человека, коВ­торый когда-либо глубоко задумывался над сущностью человеческого счастья. Что касаетВ­ся иллюзорных радостей, то они совершенно несовместимы с высоким счастьем. Если мы хотим содействовать счастью других или раВ­доваться ему, то мы должны постараться узВ­нать, в чем оно заключается. Но знание это — непримиримый враг химеры. По мере того как разум подымается до истинной своей высоты, он освобождается от предрассудков, представляющих причину наших бед, он стаВ­новится неспособным извлекать удовольствие из лести, славы или власти и вообще из люВ­бого источника, не совместимого с общим блаВ­гом, или, иначе говоря, не составляющего его части. Самое существенное из всех видов знаВ­ния заключается в понимании того, что я личВ­но представляю собой лишь каплю в океане мысли. Поэтому первым основанием для поВ­знания сущности человеческого счастья, неотВ­делимого от состояния равенства, является понимание того, что я извлеку бесконечно больше радости из простоты, умеренности и правды, чем из роскоши, власти и славы. КаВ­кой же соблазн к накоплению может испытыВ­вать человек,В  придерживающийся такого убеждения и живущий в условиях имущестВ­венного равенства?

Этот вопрос постоянно затмевался учеВ­нием, которое распространялось писателями-моралистами, — учением о независимости друг от друга разума и страстей. Такое их раздеВ­ление всегда вводит в заблуждение. Из скольВ­ких элементов состоит человеческое сознание? Ни из скольких! Оно просто заключается в ряде мыслей, следующих одна за другой, начиная с первой минуты нашего существоваВ­ния и кончая завершающей*. Понятие страВ­сти, вызвавшее столько недоразумений в философии сознания, но не соответствующее никакому реальному явлению, постоянно меВ­няет свое содержание. Порой оно применяетВ­ся без различия в отношении все тех явлений мысли, которые при своей исключительной яркости сопровождаются такими сильными реальными или воображаемыми побуждениями, что толкают нас с необычной энергией на действия. Так, например, мы говорим о страВ­стном милосердии, патриотизме или мужестВ­ве. Порой это слово означает только те живые стремления, которые при тщательном расВ­смотрении оказываются основанными на заВ­блуждении. Первоначальное значение этого слова не может быть оспариваемо. Страстное желание вытекает из известного состояния сознания и всегда должно находиться в опреВ­деленном отношении к предполагаемой ясноВ­сти задачи и к важности практического реВ­зультата. При вторичном значении этого слова учение о страстях было бы совершенно безобидно, если бы мы привыкли отличать определение от определяемого понятия. Тогда было бы ясно, что это учение просто утвержВ­дает постоянную подверженность человечеВ­ского сознания точно тем же заблуждениям, которые наблюдаются сейчас, или, иными словами, что оно настаивает на неустранимом постоянстве сознания в противоречие с учеВ­нием о необходимом совершенствовании инВ­теллекта. В самом деле, кто не видит в приВ­веденном выше случае нелепого предположеВ­ния, что возможен такой человек, который, ясно понимая, в какую сторону призывают его справедливость и собственные интересы, стал бы неудержимо по заблуждению стреВ­миться в другую? Несомненно, что человеВ­ческий рассудок подвержен колебаниям. Но существует такая степень убежденности, коВ­торая делает невозможным для нас извлекать удовольствие из невоздержанности, власти или славы, и к ней нас некогда приведет непрестанный прогресс мысли.

* Кн. IV, гл. VII²⁵.

Предположение о ненарушимости системы имущественного равенства после ее введения под воздействием разума и убеждений не буВ­дет подлежать серьезному сомнению, если мы сумеем создать себе ясное представление о действии этой системы. Предположим, что мы посетили общину людей, которые привыкли трудиться в соответствии с потребностями всех в целом и передавать немедленно и безВ­оговорочно соседям то, в чем они сами не нужВ­даются, но в чем последние испытывают неВ­посредственную надобность. Здесь тотчас устраняется основная и простейшая причина личного накопления. У меня нет надобности копить с целью обеспечить себя от несчастВ­ных случаев, болезней или инвалидности, так как бесспорность притязания на обеспечение не подвергается в этих случаях никаким соВ­мнениям, и каждый человек привыкает с ними считаться. Вообще в значительных количестВ­вах можно будет накопить лишь вещи весьма тленные, ибо обмена не будет существовать; поэтому все, что я не смогу лично употребить, ничего не прибавит к сумме моего богатства. Кроме того, надо отметить, что хотя накопВ­ление в частных целях будет в этих условиях в высшей степени неразумно и нелепо, но это ни в коем случае не исключает такого накопВ­ления, которое может потребоваться на случай общественных бедствий. Если предшествующее рассуждение сколько-нибудь правильно, то такого рода накопления не будут подВ­вергаться никакой опасности. Прибавим к этоВ­му, что неизменное благоразумие позволит предотвратить такие бедствия. Хорошо изВ­вестно, что голод главным образом вызываетВ­ся мерами предосторожности и ложными страхами людей; вполне разумно предполоВ­жение, что, достигнув известной степени опытВ­ности, люди постепенно сумеют избегать неВ­урожаев и других бедствий.

Нами было уже указано, что жажда поВ­чета и уважения представляет основной и поВ­стоянно действующий мотив для частного накопления. Но он также отпадет. Поскольку накопление не будет иметь никакой разумной цели, его будут считать признаком умопомеВ­шательства, а не основанием для восхищения. Люди будут приучены к простым началам справедливости и поймут, что ничто, кроме дарований и добродетелей, не дает права на уважение. Когда они привыкнут употреблять свои излишки на удовлетворение нужд сосеВ­дей и посвящать время, свободное от физичеВ­ского труда, на развитие своих умственных способностей, то какие чувства вызовет у них человек, настолько безрассудный, чтобы пришивать кусок кружева к одежде или приВ­креплять какое-нибудь другое украшение к своей персоне? В подобной общине накоплеВ­ние собственности всегда будет иметь тенденВ­цию останавливаться на определенном уровВ­не. Всем будет интересно знать, в чьих руках имеется известное количество каких-либо предметов, и каждый с доверием обратится к нему для удовлетворения собственных поВ­требностей в них. Поэтому, устраняя всякую возможность принуждения, мы увидим, как самое ощущение порочности и нелепости поВ­ведения человека, отказывающегося расстатьВ­ся с тем, в чем он не испытывает никакой поВ­требности, будет всегда представлять достаВ­точное противодействие для такого отвратиВ­тельного нововведения.В  КаждыйВ  человек будет знать, что он по справедливости и по полному праву может пользоваться моими изВ­лишками. Если я откажусь признать его доВ­воды и доказательства по этому вопросу, то он не станет входить со мной в такую порочВ­ную сделку, как обмен, но оставит меня с тем, чтобы достать нужное ему у какого-нибудь Другого, более разумного человека. НакоплеВ­ние вместо вызывания к себе, как теперь, знаков уважения, будет разрушать связи человека, стремящегося к нему, с обществом и обрекать его на пренебрежение и забвение. Чувство почтения, вызываемое богатством, объясняется представлением сторонних наВ­блюдающих о тех выгодах, которые оно дает; но тогда богач будет в положении гораздо худшем, чем теперь скряга, который, прибавВ­ляя тысячи к своим сокровищам, не может расстаться с лишним фарсингом и потому находится в пренебрежении у всех.

В 

Глава VI

ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ, ОСНОВАННОЕ НА ЖЕСТКОСТИ СОЗДАВАЕМЫХ ЕЮ ОГРАНИЧЕНИЙ

Сущность этого возражения. — Различие между естественной и нравственной независимостью; благодеВ­тельность первой и вред второй. — Должные ограниВ­чения в правильном смысле слова. — Истинная систеВ­ма собственности не заключает никаких ограничений, она не требует совместного труда, общих трапез или складов. — Такие ограничения нелепы и излишни. — Пагубность сотрудничества. — Область его должна постепенно сокращаться. Физический труд может исчезнуть. — Вытекающая отсюда активность интеллекВ­та. — Мысли о будущем совместного труда. — Его преВ­делы.— Его законная область. — Пагубность совместВ­ной жизни. — Брак препятствует развитию наших споВ­собностей, мешает нашему счастью и повреждает наше сознание. — Брак — это одна из сторон существующей системы собственности. — Последствия его уничтожеВ­ния. — При новом устройстве общества воспитание не должно быть делом специальных учреждений. — Эти начала не должны приводить к замкнутому индивидуВ­ализму. — Частные пристрастия. — Выгоды, проистекаВ­ющие из должного направления чувств. — ВозникноВ­вение мотивов к совершенствованию. — Правильная система собственности не препятствует накоплению, но предполагает некоторую степень присвоения и раздеВ­ление труда.

Против системы имущественного равенстВ­ва часто выдвигалось то возражение, что «она несовместима с личной независимостью. При этой схеме каждый человек представляет соВ­бой только пассивное орудие в руках общиВ­ны. Он должен есть и пить, играть и спать по приказанию других. Он не имеет своего жилья, у него нет такого времени, когда бы он мог сосредоточиться в себе самом и не проВ­сить на то разрешения. У него нет ничего, что бы он мог назвать своим собственным, не исключая его времени и личности. Под виВ­дом полной свободы от гнета и тирании он в действительности будет подвергнут самому неограниченному рабству».

Для того чтобы понять значение этого возражения, надо отличать два вида незавиВ­симости, одну из которых можно назвать естеВ­ственной, а другую моральной. Естественная независимость — это свобода от всякого приВ­нуждения, кроме доводов разума и доказаВ­тельств, предъявленных сознанию, она чрезВ­вычайно существенна для благополучия и совершенствования разума. Моральная же неВ­зависимость, напротив, всегда вредна. ЗависиВ­мость, необходимая в этом отношении для здорового состояния общества, несомненно, включает в себя такие элементы, которые неприемлемы для очень многих представителей теперешнего человечества, но их непопулярВ­ность следует объяснять только слабостями и пороками людей. Она предполагает право каждого критиковать действия другого, деятельное наблюдение за ними и суждение о них. Почему же надо этого пугаться? ВозВ­можность для каждого человека пользоватьВ­ся всяческим содействием ближних для исВ­правления своего поведения и для направлеВ­ния своих действии будет очень благотворной. Такого рода наблюдения за чужими действияВ­ми осуществляются сейчас в очень ограниченВ­ном размере, потому что они производятся тайно, и мы подвергаемся им с недовольстВ­вом и негодованием. Нравственная независиВ­мость всегда вредна; как уже многократно было выяснено на протяжении нашего исслеВ­дования, я не могу быть поставлен в такое положение, чтобы не быть обязанным приВ­держиваться известного рода поведения преВ­имущественно перед всеми другими и, следоВ­вательно, окажусь дурным членом общества, если не буду действовать определенным обраВ­зом. Склонность, испытываемая сейчас челоВ­веческим родом к независимости в этом отВ­ношении, стремление действовать по собстВ­венному усмотрению, не считаясь с принциВ­пами разума, весьма вредна для общего блага.

Но если мы никогда не должны поступать независимо от начал разума и ни в коем слуВ­чае не должны страшиться откровенного наВ­блюдения со стороны других людей, то тем не менее очень важно, чтобы мы всегда могли свободно развивать свою индивидуальность и следовать велениям собственного рассудка. Если бы в системе имущественного равенства заключалось что-нибудь, противоречащее указанному требованию, то это обстоятельВ­ство было бы решающим. Если бы эта систеВ­ма, как часто доказывалось, была системой администрирования, принуждения и реглаВ­ментации, то она находилась бы, бесспорно, в прямом противоречии с принципами нашего исследования.

Но истина заключается в том, что систеВ­ма имущественного равенства не требует ниВ­каких ограничений и никакого надзора. При ней нет надобности в совместном труде, обВ­щих трапезах и складах. Все это негодные и ошибочные средства для направления людВ­ских действий помимо велений здравого смыВ­сла. Если вы не можете привлечь сердца члеВ­нов общины на свою сторону, то не ждите успеха от грубого регулирования. Если же вы это сумеете, то регулирование излишне. Оно было хорошо приспособлено к военному устройству Спарты, но оно совершенно недоВ­стойно людей, которых не может убедить ничто, кроме доводов разума и справедливоВ­сти. Остерегайтесь превращать людей в маВ­шины. Не управляйте ими иначе, как с поВ­мощью их склонностей и убеждений.

Зачем нам устраивать общие трапезы? Разве я обязан испытывать голод одновреВ­менно с вами? Должен ли я являться в изВ­вестный час из музея, где я работаю, из уедиВ­нения, где я размышляю, или из обсерватоВ­рии, где я наблюдаю явления природы, в опВ­ределенную залу, предназначенную для еды, вместо того, чтобы есть, как диктует разум, в таком месте и в такое время, которое удобнее всего для моих занятий? Зачем иметь общие склады? Только для того чтобы уносить свои запасы на некоторое расстояние, а затем сноВ­ва нести их обратно? Или такая предосторожВ­ность действительно нужна для охраны нас от плутовства и алчности наших товарищей, после всего, что было сказано похвального об общественном равенстве и всемогуществе разума? Если это так, то, ради бога, откаВ­жемся от притязания на политическую спраВ­ведливость и перейдем на сторону тех мыслиВ­телей, которые говорят, что человек и спраВ­ведливость несовместимы.

Еще раз предостережем от превращения человека в простой механизм. Возражения, приведенные против нашей системы в предВ­шествующей главе, были отчасти правильны, когда они касались бесконечного разнообраВ­зия человеческих умов. Нелепо было бы утВ­верждать, что человек не способен восприниВ­мать истину, не доступен доказательствам и доводам. В этом смысле, поскольку человечеВ­ские умы находятся в состоянии неуклонного совершенствования, мы постепенно сблиВ­жаемся все теснее друг с другом. Но сущестВ­вуют вопросы, по которым мы будем и должВ­ны постоянно расходиться. Мысли каждого человека, его окружение и обстоятельства его жизни остаются его личными; пагубной была бы такая система, которая заставляла бы требовать от всех людей, как бы различны ни были их обстоятельства, чтобы в ряде случаев они действовали точно на основании одного общего правила. Прибавьте к этому, что из саВ­мого учения о постепенном совершенствоваВ­нии вытекает постоянная способность человеВ­ка заблуждаться, хотя с каждым днем мы буВ­дем заблуждаться все меньше. Правильный способ ускорить исчезновение заблуждений заключается не в применении грубой силы или в регулировании, представляющем один из виВ­дов насилия, для того чтобы свести людей к умственному единообразию, но, напротив, в побуждении каждого человека думать самому за себя.

Из сказанного вытекает, что все обычно понимаемое под словом сотрудничество до изВ­вестной степени вредно. Человек в одиночестве бывает вынужден отказываться от выполнеВ­ния самых заветных своих мыслей или отлоВ­жить их по собственному усмотрению. СкольВ­ко великолепных замыслов погибло в самом зародыше по указанной причине. Настоящее средство от этого заключается в том, чтобы свести свои потребности к минимуму и преВ­дельно упростить способ их удовлетворения. Но еще хуже, когда человек вынужден считаВ­ться с удобствами других. Если бы я захотел есть или работать одновременно со своим сосеВ­дом, то это должно было бы происходить в чаВ­сы, самые удобные для меня, или для него или же ни для кого из нас. Нас нельзя свести к единообразной четкости часового механизма.

Отсюда следует, что излишнего сотрудниВ­чества в виде совместного труда и общих трапез надо тщательно избегать. Но что же сказать в отношении такого сотрудничества, которое как бы диктуется самим характером предстоящей работы? Оно должно быть соВ­кращено. В настоящее время неразумно было бы не признавать, что вред сотрудничества должен быть в некоторых настоятельных слуВ­чаях признан неизбежным. Но останутся ли по самой природе вещей некоторые виды соВ­трудничества навсегда неустранимыми — это вопрос, который мы едва ли можем разреВ­шить. В настоящее время для того чтобы сруВ­бить дерево, прорыть канал, или управлять судном требуется труд многих. Всегда ли он будет для этого требоваться? Когда мы виВ­дим сложные машины, созданные человеком, различные виды ткацких и прядильных станВ­ков или паровых двигателей, то разве нас не удивляет количество производимой ими рабоВ­ты? Кто знает, где будет положен предел этоВ­му виду прогресса. Сейчас такие изобретения волнуют работающую часть общества, и они могут действительно привести к временным бедствиям, хотя в итоге они отвечают важВ­нейшим интересам большинства. Но в услоВ­виях равного для всех количества труда приВ­носимая ими польза не может подвергаться сомнению. Поэтому никак нельзя утверждать, что один человек не сумеет производить саВ­мых обширных работ; пользуясь хорошо изВ­вестным примером, скажем, что возможно буВ­дет доставить плуг в поле и заставить его раВ­ботать без надзора за ним. В этом смысле знаменитый Франклин²⁶ говорил, что «когда-нибудь разум приобретет всемогущую власть над материей».

Последний этап прогресса, здесь намеченВ­ного, сведется к окончательному исчезновеВ­нию надобности в физическом труде. Очень поучительно в этом отношении, как великие гении предвосхитили будущий прогресс челоВ­вечества. Один из законов Ликурга²⁷ запреВ­щал использовать спартанцев для физическоВ­го труда. В этом случае предписывалось заВ­менять спартанцев рабами, обреченными на черную работу. Таким образом, несомненные и непреложные законы вселенной заменят в ту эпоху, о которой мы рассуждаем, древних илотов²⁸. В этом смысле, о бессмертный заВ­конодатель, мы кончим то, что ты начал.

Но это, может быть, снова вызовет возраВ­жение, «что люди, освобожденные от необВ­ходимости применять физический труд, поВ­грузятся в беспечность». Подобные возражеВ­ния основываются на узости взглядов отноВ­сительно природы человеческого сознания и его способностей. Для приведения интеллекВ­та в действие требуется только побудительная причина. Разве не существует мотивов столь же действенных, как страх голода? Чей ум более деятелен, быстр и неусыпен, ум НьютоВ­на или пахаря? Когда сознание человека преВ­исполнено надежд на интеллектуальное велиВ­чие и полезность, то разве его может охваВ­тить оцепенение?

Вернемся к вопросу о сотрудничестве. Странный ход рассуждения приводит к той мысли, что совершенствование, которое должВ­но привести человеческое общество к изобраВ­женному нами будущему, может сопровоВ­ждаться упадком. Например, будут ли тогда оркестровые концерты? Жалкое состояние техники у большинства музыкантов так очеВ­видно, что даже в настоящее время она слуВ­жит предметом огорчения и насмешек. Не лучше ли поэтому, чтобы один человек исполВ­нял всю вещь за всех музыкантов вместе? Будут ли тогда театральные представления? Они являются нелепым и порочным видом сотрудничества. Можно сомневаться, чтобы в будущем люди стали выступать с чем бы то ни было только для того, чтобы с важноВ­стью повторять чужие слова и мысли. Можно сомневаться, чтобы какой-нибудь музыкант-исполнитель стал, как правило, играть чужие сочинения. Мы косны и признаем преимущестВ­во наших предшественников над нами, потому что мы привыкли потворствовать бездеятельВ­ности собственных способностей. Формальное повторение чужих мыслей позволяет на время приостановить работу собственного сознания. В некотором смысле такое поведение граничит с недобросовестностью, так как будучи доброВ­совестными, мы должны немедленно выскаВ­зывать всякую полезную и ценную мысль, коВ­торая родится в нашем сознании.

Решившись поделиться всеми этими предВ­положениями и мыслями, мы теперь попыВ­таемся наметить пределы, поставленные личности. У всякого человека, который получает впечатление от какого-либо предмета, лежаВ­щего вне его сознания, течение его собственВ­ных мыслей насильственно видоизменяется; однако же без таких внешних восприятии мы ничего бы собой не представляли. За некотоВ­рыми определенными пределами мы не должВ­ны пытаться освобождать себя от подобных воздействий. Всякий, кто читает чужое сочиВ­нение, испытывает, как ход его мыслей до изВ­вестной степени подвергается воздействию автора. Однако это не достаточное основание для возражения против чтения. Всегда быВ­вает так, что один человек накапливает разВ­мышления и наблюдения, в которых нуждаетВ­ся кто-нибудь другой; зрелые и обдуманные рассуждения всегда при равных условиях буВ­дут более ценны, чем рассуждения импровиВ­зированные. Разговор есть тоже один из виВ­дов сотрудничества, при котором одна из двух сторон всегда уступает руководство своими мыслями другой; однако при всем этом бесеВ­да и обмен мыслей представляют как будто бы один из самых плодотворных источников развития сознания. Здесь перед нами как бы один из видов наказания. Тот, кто самым деВ­ликатным образом пытается доводами разума избавить другого от его недостатков, вероятВ­но, причинит страдание, но такое наказание ни в коем случае нельзя устранять.

Другой пункт, относящийся к вопросу о сотрудничестве, представляет совместное жиВ­тельство. Мы придем в этом случае к правильному решению, прибегнув к очень проВ­стому приему. Науки лучше всего развиваютВ­ся, когда наибольшее число людей занимается ими. Если сто человек добровольно применят всю силу своих способностей для разрешения известного вопроса, то можно скорее рассчиВ­тывать на успех, чем в случае, когда только десять человек заняты им. По той же самой причине шанс на успех возрастет в соответВ­ствии с тем, насколько процесс умственного труда этих людей будет развиваться самоВ­стоятельно, т. е. в соответствии с тем, наскольВ­ко их выводы будут вытекать из логики веВ­щей, без воздействия как внешнего принужВ­дения, так и личных привязанностей. Всякая личная приверженность, кроме тех случаев, когда она вызывается заслугами, явно неВ­основательна. Поэтому желательно, чтобы мы любили людей вообще, а не определенного чеВ­ловека, и чтобы цепь наших рассуждений разВ­ворачивалась без иных перерывов, кроме потВ­ребных для информации или благотворения.

Вопрос о совместном жительстве особенно интересен потому, что он включает в себя воВ­прос о браке. Поэтому в этом пункте надо наши рассуждения несколько расширить. СоВ­вместное жительство представляет собой зло не только потому, что оно препятствует самоВ­стоятельному развитию мысли, но также вследствие несовершенства людей и различия их наклонностей. Нелепо рассчитывать на то, что стремления и желания двух человеческих существ будут совпадать на протяжении сколько-нибудь длительного периода времени. Обязать их действовать и жить совместно, это значит неизбежно обречь их на ссоры, злобу и несчастье. Иначе не может быть, поВ­скольку человеку не удалось достичь абсоВ­лютного совершенства. Мысль, что я должен иметь спутника жизни, вытекает из усложнеВ­ния наших пороков. Она продиктована труВ­состью, а не мужеством. Она вытекает из желания быть любимым и чтимым за то, в чем нет собственной заслуги.

Но зло брака, как он практикуется сейчас в европейских странах, лежит глубже. ОбыВ­чай этот заключается в том, что бездумные и романтичные юноши и девушки знакомятся, встречаются несколько раз, притом в услоВ­виях, создающих иллюзии, и затем обещают друг другу вечную любовь. Каковы последВ­ствия этого? Почти во всех случаях они окаВ­зываются обманутыми. Им остается примиВ­риться с непоправимой ошибкой. Перед ними возникает сильнейшее искушение стать на путь лжи. Им приходится признать, что саВ­мое умное для них это — закрыть глаза на действительность; они еще могут считать себя счастливыми, если сумеют убедить себя, что были правы в своем первоначальном незрелом суждении о спутнике жизни. ИнстиВ­тут брака это — система обмана; люди, котоВ­рые тщательно извращают собственные сужВ­дения о повседневных делах жизни, будут всегда о всех других делах иметь ложные суждеВ­ния. Мы должны отказаться от своей ошибки, как только она откроется, но нас учат лелеять ее. Мы должны быть неутомимы в нашем стремлении к добродетели и моральному преВ­восходству, но нас учат сдерживать это стремВ­ление и закрывать глаза на самые привлекаВ­тельные и достойные цели. Брак основан на законе и на законе, худшем из всех. Что бы ни говорил нам наш разум об особе, жизнь с которой должна привести нас к наибольшеВ­му совершенствованию, о достоинствах одной женщины и недостатках другой, мы вынужВ­дены считаться с законом, а не со справедлиВ­востью.

Прибавим к этому, что брак основан на собственности, притом на худшем ее виде. До тех пор, пока двум человеческим существам запрещено положительным законом следоВ­вать велениям собственного разума, живы и сильны будут предрассудки. До тех пор, пока я стремлюсь присвоить одну женщину себе одному и запрещаю своему соседу проявить свои достоинства и пожать заслуженные им плоды, я виновен в самой отвратительной моВ­нополии. За этой воображаемой добычей люди следят с неистощимой ревностью, приВ­чем оказывается, что желания данного челоВ­века и его способность к обману так же сильВ­ны, как стремление другого расстроить его планы и разрушить его надежды. До тех пор, пока общество будет находиться в таком соВ­стоянии, человеколюбию будут мешать и преВ­пятствовать всеми способами, и поток злоупоВ­треблений будет все расширяться.

Отмена брака не будет сопровождаться ниВ­чем дурным. Мы склонны представлять ее себе как предвестницу грубых вожделений и разврата. Но, в действительности, в этом слуВ­чае происходит то же, что и в других, именВ­но: положительные законы, предназначенные для обуздания наших пороков, возбуждают и умножают их. Не будем уж упоминать о том, что чувство справедливости и стремление к счастью в условиях имущественного равенстВ­ва уничтожит стремление к роскоши, сокраВ­тит наши чрезмерные во всех отношениях притязания и побудит нас всегда предпочиВ­тать радости умственные радостям чувственВ­ным.

Общение полов в таком обществе будет подлежать тем же условиям, что и другие виВ­ды дружбы. Не говоря о случаях необосноВ­ванных и упорных привязанностей, нельзя прожить жизнь и не встретить человека, доВ­стоинства которого превосходили бы достоинВ­ства всех встреченных до того. К этому челоВ­веку я буду испытывать склонность, точно соответствующую моей оценке его достоинств. Так же будет обстоять дело с женским поВ­лом. Я буду настойчиво поддерживать отноВ­шения с такой женщиной, совершенства коВ­торой произведут на меня сильное впечатлеВ­ние. «Но ведь возможно, что другие мужчины будут испытывать к ней такую же склонность, как и я». Тут не возникнет никаких затруднений. Мы все можем пользоваться преимущеВ­ствами беседы с ней, но мы будем так мудры, что чувственное общение станем считать неВ­заслуживающим внимания. Оно, подобно всяВ­кому другому делу, которое касается двух людей, должно в каждом отдельном случае реВ­шаться добровольным согласием обеих сторон. То обстоятельство, что мы склонны считать половое общение существенным преимущестВ­вом, вытекающим из чистой привязанности, свидетельствует о крайней испорченности наших теперешних привычек. Разумные люди едят теперь и пьют не из любви к удовольстВ­вию, но потому, что еда и питье необходимы для здорового существования. Затем разумВ­ные люди желают продолжать свой род не потому, что с этим связано ощутительное удоВ­вольствие, но потому, что род надлежит проВ­должать; выполнение же этой функции будет регулироваться велениями разума и долга.

Таковы некоторые из соображений, котоВ­рые, вероятно, будут лежать в основе отноВ­шения полов. Нельзя окончательно сказать, будет ли при таком состоянии общества извеВ­стно, кто отец каждого отдельного ребенка. Но можно утверждать, что это обстоятельство не будет иметь никакого значения. В настояВ­щее время аристократические притязания, себялюбие и семейная гордость побуждают нас считать его важным. Я не должен ни одВ­ному существу оказывать предпочтение перед другим потому только, что это мой отец, жеВ­на или сын, но предпочитать надо такого чеВ­ловека, который имеет к тому основания по причинам, одинаково убедительным для всех. Одно из ряда мероприятий, которые будут постепенно введены под влиянием демокраВ­тического духа, составит уничтожение фамильВ­ных имен, что, вероятно, произойдет уже чеВ­рез небольшой промежуток времени.

Посмотрим, как при таком состоянии обВ­щества изменится система воспитания. МожВ­но думать, что отмена браков превратит это воспитание до известной степени в общестВ­венное дело, но если рассуждения, содержаВ­щиеся в нашей работе, сколько-нибудь праВ­вильны, то воспитание при помощи специВ­альных учреждений, созданных общиной, соВ­вершенно несовместимо с истинными началаВ­ми разумного порядка*. Воспитание можно рассматривать с разных сторон. Прежде всеВ­го, это уход за младенцем, который требуетВ­ся его беспомощным состоянием. Он, вероятВ­но, выпадет на долю матери; но если в случае частых родов или по характеру требуемого за ребенком ухода найдут, что труд, который она несет, непосилен, то ей дружески и охотно помогут другие. Во-вторых, это доставание продуктов питания и других предметов, необходимых для существования. Как мы уже видели, они будут правильно распределяться и автоматически притекать из мест, где они находятся в избытке, туда, где в них ощущается недостаток**. Наконец, термин «восВ­стание» может употребляться в значении обучения. Задача обучения при том состояВ­нии общества, которое мы рассматриваем, сильно упростится и изменится в сравнении с настоящим временем. Тогда будут считать одинаково неправильным превращение в раВ­бов как мальчиков, так и взрослых людей. Дело будет заключаться не в том, чтобы преждевременно создавать множество скороВ­спелок, еще не вылупившихся из яйца, с целью доставить удовлетворение тщеславию родитеВ­лей похвалами, расточаемыми детям. Никто не будет мучить слабых и неопытных преждеВ­временным учением из опасения, что, вступив в зрелые годы, они откажутся учиться. Разум людей будет развиваться в согласии с обстоятельствами и впечатлениями, воздейВ­ствующими на него, и не будет подвергаться мучениям и ослабляться попытками отлить его в особую форму. Ни одно человеческое существо не будет вынуждено учиться чему-нибудь, если оно не желает того и не предВ­ставляет себе полезности и ценности этих знаний; всякий человек в зависимости от своВ­их способностей охотно поделится общими взглядами и мыслями, достаточными для руВ­ководства и поощрения тех, кто учится по своВ­ему желанию.

* Кн. VI, гл. VIII²⁹.

** Гл. V³⁰.

Прежде чем закончить рассмотрение этого вопроса, надо опровергнуть одно возражение, которое может возникнуть у некоторых читаВ­телей. Они могут сказать, «что человек созВ­дан для общения с другими и для взаимного доброжелательства, и потому он по своей природе мало приспособлен к системе индивидуаВ­лизма, здесь намеченной. Истинное совершенВ­ство достигается человеком при слиянии и соВ­четании его собственного существования с жизнью других людей; поэтому такой поряВ­док, который запрещает ему проявление всяВ­кой склонности к другим и всякой привязанВ­ности, клонится к его вырождению, а не к соВ­вершенствованию».

Нет сомнения, что человек создан для обВ­щества. Но есть явно порочный и гибельный для человека путь, путь, на котором человек теряет свое собственное существование в суВ­ществовании других. Каждый человек должен опираться на самого себя и считаться с собВ­ственным разумом. Каждый должен чувВ­ствовать свою независимость для того, чтобы он мог утверждать начала справедлиВ­вости и правды, не будучи вынужденным преВ­дательски приспособлять их к обстоятельстВ­вам своего положения и к заблуждениям друВ­гих людей.

Нет сомнения, что человек создан для обВ­щества. Но он создан для общества в целом или, иными словами, его способности позвоВ­ляют ему служить целому, а не части его. Справедливость обязывает нас больше сочувствовать человеку достойному, чем незначительному и испорченному члену общества. Но всякое пристрастие в точном смысле слова клонится к причинению вреда тому, кто его испытывает, человечеству вообще и даже тому, на кого оно направлено. Дух пристрастия хорошо выражен в известном изречении Фемистокла³¹: «Избави меня бог сидеть на суВ­дейской скамье, если мои друзья встретят там не больше благожелательности, чем посторонВ­ние!». Фактически же, как можно было неодВ­нократно видеть на протяжении этой работы, мы в жизни постоянно находимся в судебВ­ном заседании; мы играем жалкую роль неВ­праведного судьи, когда проявляем малейшие признаки пристрастия.

Таковы мнимые ограничения, налагаемые на нас общественным принципом. В действиВ­тельности, они клонятся к его усовершенстВ­вованию и стремятся сделать его более благоВ­творным. Предположение, что этот принцип не представляет величайшего значения для человечества, заключало бы грубейшую ошибВ­ку. Все, чем человек со своим разумом отлиВ­чается от животного, является результатом жизни в обществе. Все лучшее у человека представляет плод постепенного развития, результат того обстоятельства, что каждая эпоха использует открытия предшествующей эпохи и начинается с того пункта, на котором предшествующая кончила.

Без общества человек был бы жалок, испытывая недостаток в побуждениях к соВ­вершенствованию. Но что важнее всего — без общества наше совершенствование было бы почти бесцельно. Дух без благожелательства бессилен и холоден. Свое истинное призвание мы находим, когда стремимся сделать добро другим, когда охватываем большую и широкую сферу действия и забываем свои личные интересы. Задача всей системы, изображенной в этой книге, заключаетВ­ся в том, чтобы позволить нам осущеВ­ствить свое призвание. Индивидуализм, коВ­торый она рекомендует, имеет в виду благо всех и имеет значение только как средство для достижения этой цели. Можно ли назвать эгоистической такую систему, при которой ниВ­кто не жаждет роскоши, никто не дерзает быть несправедливым и каждый посвящает себя на то, чтобы удовлетворять чужие нужВ­ды как физические, так и интеллектуальные? Пойдем дальше.

Так как естественное состояние общества несовместимо с законами и ограничениями, то оно не допускает даже того ограничения, коВ­торое запрещает людям накапливать собстВ­венность. Но воздержание от накопления, как уже было сказано, заключается в понимании нелепости и бесполезности его. Если вообще можно себе представить такое явление при общественных условиях, при которых принциВ­пы справедливости будут правильно поняты, то оно не представит никакой опасности. Мысль о возможности накопления не вызовет той тревоги, какую она вызывает у современВ­ных сторонников политической справедливости, склонных заранее беспокоиться об этом. Такое странное извращение человеческого Разума будет вызывать только смех или жаВ­лость.

Какое условие потребуется для того, чтоб я мог считать какую-нибудь вещь своей собВ­ственной? Только то обстоятельство, что она нужна для моего благополучия. Мои права будут продолжаться до тех пор, пока сущестВ­вует эта нужда. Слово «собственность» веВ­роятно сохранится, но его значение изменитВ­ся. Ошибка заключается не столько в самой идее, сколько в источнике, из которого она возникла. То, что я имею, истинно мое, если нужно мне для употребления; то, что я имею, если оно даже представляет плод моего труВ­да, но мне не нужно, не может быть мною удержано без нарушения справедливости.

При таком состоянии общества будет неВ­известно, что такое насилие; я не расстанусь ни с чем без полного своего согласия. КаприВ­зы будут неизвестны, никто не будет заритьВ­ся на то, чем пользуюсь я, кроме тех случаев, когда другому человеку станет ясным, что в его руках этот предмет будет полезнее, чем в моих. Мое жилище до известного предела буВ­дет так же священно, как сейчас. Никто не будет вторгаться ко мне и мешать мне в моих занятиях и размышлениях. Никто не заявит претензий на занятие моего жилья, так как всякий сумеет получить для себя собственное, не хуже моего. Жилье, принадлежавшее мне вчера, останется моим и сегодня. Большинство занятий требуют определенных приспособлеВ­ний, и ради общего блага надо, чтобы, как правило, я сегодня нашел готовыми свои приВ­способления, оставленные вчера. Но хотя идея собственности в таком измененном виде сохранится, но зависть и эгоизм, связанные с собственностью, исчезнут. Болты и запоры исчезнут. Все мои вещи будут к услугам кажВ­дого, если только это не помешает моему польВ­зованию ими. Такие новички, как мы, могут вообразить себе тысячи споров, вытекающих из того, что собственность будет висеть на волоске. Но в действительности споры окаВ­жутся невозможны. Они представляют поВ­рождение ложной и преувеличенной любви к самим себе. Вам нужен мой стол? Сделайте себе другой, или, если я в этом отношении опытнее вас, я сделаю его для вас. Он вам нужен немедленно? Тогда сравним насущВ­ность вашей нужды в нем и моей, и пусть решает справедливость.

Все эти замечания приводят нас к рассмотВ­рению одной добавочной трудности, связанной с разделением труда. Будет ли каждый челоВ­век сам делать все нужные ему инструменты, мебель и необходимые вещи? Это может стать очень затяжным делом. Всякий производит работу, к которой он привык, лучше и скорее, чем человек непривычный. Разумно, чтобы вы делали для меня то, что потребует у меня, может быть, в три или четыре раза больше времени и что в конце концов все же я сдеВ­лаю плохо. Но введем ли мы торговлю и обВ­мен? Ни в коем случае. Отвлеченная идея обВ­мена может быть будет существовать; все люди одинаковую часть своего времени будут употреблять на физический труд. Но обмен в личных интересах это — очень вредная практика. Как только я начинаю снабжать вас по каким-либо иным основаниям, кроме настоятельной вашей потребности, как только в дополнение к требованиям благожелательВ­ности я начинаю претендовать на какие-то выгоды для себя, тогда кончается политичеВ­ская справедливость и нарушается чистота общественной системы, которую мы обсужВ­даем. Никто не будет заниматься торговлей. Нельзя предположить, чтобы кто-нибудь стал производить любую нужную вещь иначе, как в соответствии с потребностью в ней. Из всех профессий самой выдающейся, в которую кажВ­дый человек внесет свою долю, будет професВ­сия просто человека и, может быть, в добавВ­ление еще и земледельца.

Разделение труда в изображении писатеВ­лей-экономистов по большей части является порождением алчности. Было установлено, что десять человек могут сделать в двести сорок раз больше булавок в день, чем один челоВ­век*. Это достижение способствует развитию роскоши. Цель заключается в том, чтобы устаВ­новить, как много можно выколотить из труда низших классов для того, чтобы еще лучше позолотить праздных и высокомерных. ИзобВ­ретательность купца подстрекает к новым усоВ­вершенствованиям такого рода, которые помоВ­гают еще больше богатств сосредоточить в его собственных сундуках. Возможность проВ­извести сокращение количества затрачиваемого труда указанным способом сильно уменьВ­шится, когда люди научатся отказываться от излишнего. Польза такого уменьшения колиВ­чества требуемого труда, когда вообще труда будет затрачиваться так мало, едва ли уравВ­новесит зло, проистекающее из широкого соВ­трудничества. Из сказанного по этому поводу ясно, что будет существовать разделение труВ­да, если сравнивать обсуждаемое нами общеВ­ство с состоянием одиночек и дикарей. Но произойдет широкое соединение труда, если сравнивать это общество с тем, к какому мы привыкли сейчас в культурной Европе.

* Смит. Богатство народов, кн. 1, гл. 1 ³².

В 

Глава VII

ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ РОСТА НАРОДОНАСЕЛЕНИЯ

Сущность возражения. — Отдаленность предполаВ­гаемых последствий. — Предположительные средства для противодействия им. — Всемогущество разума. — Примеры. — Причины одряхления. — Молодость может быть продолжена при бодрости духа, ясности ума и доброжелательности характера. — Силы, которыми мы владеем, по существу своему способны развиваться. — Полезность этих указаний уже в настоящее время. — Их значение для общества в его будущем состоянии.

Один писатель, много размышлявший над вопросом об управлении*, рекомендует равВ­ную или, по его мысли, общую собственность как наилучшее средство от незаконного приВ­своения и бедности, являющихся в настоящее время самыми могущественными врагами чеВ­ловеческого рода, от тех пороков, которые в некоторых случаях мешают воспитанию, а во многих — вызывают полное пренебрежение им, от всех волнений страстей, от всякой неВ­справедливости и эгоизма. Но нарисовав таВ­кую картину, казалось бы, столь же правдивую, сколь радостную, он выставляет доВ­вод, все разрушающий и восстанавливающий безразличие и отчаяние, именно довод о поВ­следующем чрезмерном росте народонаселеВ­ния.

* Уоллес. Различные представления о человеВ­честве, природе и судьбе⁸³.

Один из самых серьезных доводов против этого возражения заключается в том, что таВ­кое рассуждение предполагает трудности, коВ­торые возникнут в слишком отдаленном будуВ­щем. Три четверти поверхности земного шара, которые могут быть населены, остаются неВ­обработанными. Обрабатываемые же площади допускают огромные усовершенствования в обработке. Население сможет возрастать еще, вероятно, несчетное количество веков, а земВ­ли все еще будет достаточно для прокормлеВ­ния жителей. Кто вообще может предсказать, как долго сама земля сумеет преодолевать все случайности, заключенные в планетной сисВ­теме? Кто может сказать, какие средства представятся для устранения такой отдаленВ­ной трудности, когда впереди еще столько времени для практических мероприятий, о коВ­торых мы сейчас, в наше время, не можем иметь ни малейшего представления? Было бы, Действительно, нелепо пугатьсяВ В  системы, столь благодетельной для человечества, тольВ­ко потому, что люди станут слишком счастливы и вследствие этого смогут через большой промежуток времени оказаться слишком многочисленными.

Но хотя эти замечания составляют достаточный ответ на указанное возражение, но может быть не излишне пуститься в некотоВ­рые рассуждения, к которым это возражение естественно приводит. Говоря языком одного из авторов священного писания, земля «во веки пребывает»³⁴ . Тогда возникает опасВ­ность ее перенаселения и потребуется средство для избавления от этого. Если это дейстВ­вительно так, то зачем нам быть беспечными и безразличными и считать, что не сущеВ­ствует никаких средств противодействия этоВ­му. Если бы мы открыли их, то это укрепило бы прочность и основательность наших перВ­спектив; кроме того, можно с большим осноВ­ванием предполагать, что то средство, котоВ­рое будет представлять в будущем регулируВ­ющую пружину нашего поведения, может и сейчас уже привести к благотворным изменеВ­ниям. Дальнейшее надо рассматривать до изВ­вестной степени как уклонение в область предВ­положений. Если они даже окажутся ошибочВ­ными, то та великая система, которую они должны восполнить, останется по здравому смыслу неопровергнутой. Если дальнейшее и не даст нужного средства, то из этого не слеВ­дует, что такого средства вообще не сущестВ­вует. Великая цель всего исследования остаВ­нется все же в силе, как бы ошибочны ни окаВ­зались предлагаемые дальше рассуждения.

Вернемся еще раз к высокой мысли ФранкВ­лина³⁵, что «когда-нибудь разум приобретет всемогущую власть над материей*. Если он будет всемогущ над всякой материей, то поВ­чему не над нашим собственным телом? Если разум приобретет всемогущество над матеВ­рией даже на больших расстояниях, то поВ­чему не над той, которая всегда с нами и коВ­торая, как бы мы ни были несведущи относиВ­тельно связи, соединяющей ее с началом разуВ­ма, всегда останется посредником между этим разумом и внешним миром?

* Я имею только один источник, на который могу ссылаться, приводя это выражение, именно разговор с Д-ром Прайсом. Я счастлив, что после расспросов поВ­лучил подтверждение со стороны племянника д-ра Прайса Уильяма Моргана³⁶, неоднократно слышавшеВ­го его от дяди.

Многие случаи, когда мысль видоизменяет внешний мир, очевидны для всех. Он видоизВ­меняется согласно нашему целевым образом направленному мышлению или намерению. Мы желаем протянуть свою руку, и она проВ­тягивается. Мы совершаем тысячу действий того же рода каждый день, и их привычность мешает замечать то, что в них есть диковинВ­ного. Сами по себе они не менее удивительВ­ны, чем любое из тех видоизменений внешВ­него мира, которые мы вообще не привыкли замечать. Сознание меняет тело непроизвольВ­но. Волнение, вызванное каким-нибудь неВ­ожиданным словом, письмом, полученным нами, сопровождается самыми необычными переменами в нашем физическом существе, оно ускоряет кровообращение, вызывает сердцеВ­биение, язык отказывается выполнять свои Функции, и даже известны случаи, когда чрезмерное страдание или чрезмерная радость вызывали смерть. Все эти проявления волнения мы можем как поощрять, так и сдерживать. При их поощрении могут возникнуть привычВ­ные обмороки или привычные же приступы ярости. В сдерживании их заключается основВ­ная задача душевного мужества. Усилия соВ­знания при сопротивлении страданию, как это известно из истории Кранмера³⁷ и Муция Сцеволы³⁸, относятся к явлениям того же роВ­да. Можно думать, что такие же усилия, но с иной направленностью содействуют излечеВ­нию некоторых заболеваний. Врачи очень чаВ­сто наблюдают, как силы духа помогают выВ­здоровлению или задерживают его.

Почему зрелый человек вскоре теряет эластичность своих членов, свойственную моВ­лодости с ее веселостью, не знающей удержу? Потому, что он отступает от привычек молоВ­дости. Он приобретает важную поступь, неВ­совместимую с легкомыслием молодых порыВ­вов. Он испытывает все заботы, вытекающие из наших ложных учреждений, они его разВ­дражают, и сердце его не знает больше удовВ­летворения и радости.

Самое важное свойство для физического здоровья представляет бодрость духа. КажВ­дый раз, как мы становимся мрачны, рассеяВ­ны и печальны, наша жизнь сокращается на определенный отрезок времени. Упадок духа сродни смерти. Но бодрость духа придает новую жизнь нашему физическому организму и ускоряет циркуляцию соков. В организме человека, сердце которого спокойно, а вообраВ­жение живо, ничто не может долго оставаться в застойном состоянии.

Другое важное условие для обсуждаемого нами положения составляет ясная и точная работа ума. Если я хорошо знаю, чего я жеВ­лаю, то мне будет легко успокоить порывы страдания и ускорить замедленную работу организма. Истинным источником бодрости духа служит доброжелательность. ДобродеВ­тель обладает прелестью, никогда не увядаюВ­щей. Душа, постоянно преисполненная доброВ­той и сочувствием, всегда будет бодра. ЧелоВ­век, постоянно занятый вопросами общественВ­ного блага, всегда будет активен.

Значение всех этих рассуждений просто и неопровержимо. Если разум сейчас в значиВ­тельной степени управляет организмом, то поВ­чему он не может расширить свою власть? Если наши непроизвольные мысли могут расВ­строить или восстановить физические процесВ­сы, то почему мы не сумеем с течением вреВ­мени как в этом, так и в других случаях дать нашим мыслям, сейчас непроизвольным, опреВ­деленное предназначение? Если воля и сейВ­час может чего-то достигнуть, то почему в Дальнейшем она не сумеет достигать все больВ­шего и большего? Нет ни одного разумного Начала, менее сомнительного, чем следующее: если мы обладаем в каком-нибудь отношении большой властью сейчас и если сознание по своему существу способно развиваться, то, исключая какие-нибудь чрезвычайные потрясения в природе, эта власть сможет развиться и обязательно разовьется далеко за пределы, которые мы в состоянии предвидеть. Всего неВ­разумнее и самонадеяннее мысль, что какой-нибудь род способностей совершенно недоВ­ступен воздействию человеческого сознания только потому, что сейчас он недоступен наВ­шим наблюдениям. Мы говорим с легкостью о пределах наших способностей, но нет ниВ­чего более трудного, чем определение этих пределов. Сознание, по крайней мере с точки зрения развития, беспредельно. Если бы кто-нибудь сказал диким обитателям Европы во времена Тезея³⁹ и Ахилла⁴⁰, что человек сумеет предсказывать затмения и взвешивать воздух, что он сможет так объяснять явления природы, чти не останется места для чудес, измерять расстояние от нас до небесных тел и определять их размеры, то это бы показаВ­лось им не менее удивительным, чем возможВ­ность найти средства для сохранения человеВ­ческому телу вечной юности и силы.

Здесь надлежит сделать еще одно замечаВ­ние. Если приведенные средства должны приВ­вести к полному устранению немощей нашей природы, то хотя мы не можем обещать быВ­строго и полного успеха, мы, вероятно, сумеем извлечь из них некоторую пользу уже теперь. Они помогут нам сохранять наши силы и позВ­волят жить, пока мы живы. Каждый раз, когда наши мысли охватывают тревога и печаль, наша физическая жизнь нарушается. Каждый раз, когда томление и безразличие овладевают нами, физические функции приходят в упадок. Живость циркуляции крови соответВ­ствует той крепости и бодрости, которую мы испытываем.

Поддерживая свои добрые и благожелаВ­тельные наклонности, мы можем быть увереВ­ны, что в согласии с ними всегда сумеем найти что-нибудь привлекающее наш ум и занимающее его.

Как часто случается, что неожиданная добрая весть рассеивает недомогание. Как часто мы замечаем, что такие происшествия, которые для человека бездеятельного служат причиной заболевания, людьми занятыми и активными забываются и устраняются из соВ­знания. Для нас, несомненно, очень важно ознакомиться со значением в этом отношении сознательных намерений, навыков и настойВ­чивости. Я прохожу расстояние в двадцать миль в состоянии пассивности и неопределенВ­ности намерений и чувствую крайнюю устаВ­лость. Я прохожу двадцать миль, полный энергии, с определенными целями, подымаюВ­щими мой дух, и прихожу таким же свежим и живым, каким я начал путь. Мы заВ­болеваем и умираем, вообще говоря, потому, что мы согласны подвергнуться этим случайностям. При теперешнем состоянии человечества такое согласие в известной степени неВ­избежно. Для того чтобы единодушно отвергВ­ать его, надо иметь более твердые намерения и ясные взгляды. Хотя бы не всегда, но порой мы можем отказать в таком согласии.

Теперь приложим эти соображения к вопросу о народонаселении. Ум развитой и сильный имеет склонность делать нас равноВ­душными к чувственным наслаждениям. СейВ­час они нравятся своей новизной, иначе гоВ­воря, потому, что мы не умеем их правильно оценивать. Их ослабление по мере приближеВ­ния старости косвенно объясняется тем, что организм отвергает их, но непосредственная и основная причина такого ослабления заклюВ­чается в том, что они больше не возбуждают жара и страсти сознания. Хорошо известно, что возбужденное воображение может удвоВ­ить и утроить половую секрецию. И сейчас привлекательность чувственных наслаждении обманчива. Мы скоро начинаем презирать чисто животные отправления, которые, если отвлечься от обольщений сознания, всегда остаются почти одинаковыми; мы начинаем ценить их только в тех случаях, когда их возВ­вышает личная привлекательность или умстВ­венное превосходство. Мы ошибочно предпоВ­лагаем, что для взаимного согласия и общеВ­ния умов нет лучшего пути. Проявив немного внимания, мы убедились бы, что этот путь ложен и чреват опасностями и разочарованиВ­ями. По какой причине могу я уважать друВ­гого человека или быть уважаемым им? ТольВ­ко потому, что уважение им заслужено, и только до тех пор, пока оно заслужено.

Поэтому люди, которые будут существоВ­вать к тому времени, когда земли станет неВ­достаточно для более многочисленного населения, перестанут плодиться, ибо их к тому ничто не будет более побуждать, ни заблужВ­дения, ни обязанности. В дополнение к этому они, может быть, приобретут бессмертие. В целом это будет народ, состоящий из зреВ­лых людей, а не из детей. Поколения не будут сменять поколения, и истина не должна будет на исходе каждых тридцати лет возобВ­новляться. Не будет войн и преступлений, ни отправления правосудия, как это теперь называется, не будет правительства. И это произойдет не в очень отдаленном времени; не исключается, что кто-нибудь из живущих теперь увидит осуществление части этих предВ­сказаний. Но помимо того, не будет болезней, страданий, печали, злопамятства. Каждый человек будет ревностно стремиться к общему благу. Ум будет активен и энергичен и никоВ­гда не будет знать разочарований. Люди будут наблюдать постепенные успехи добра и блага и будут знать, что если порой их надежды не осуществляются, то самая эта неудача составляет необходимую часть прогресВ­са. Люди поймут, что сами они представляют звенья одной цепи, что каждый приносит опВ­ределенную пользу, и не останутся равнодушными к ней. Они будут стремиться познать Добро, которое уже существует, те способы, которыми оно было достигнуто, и.еще больше предстоящее им добро. Им никогда не потреВ­буется побуждения для действия, потому что, хорошо понимая и глубоко любя общее благо; они не смогут не содействовать ему⁴¹.

В 

Глава VIII

СПОСОБ УСТАНОВЛЕНИЯ ИСТИННОЙ СИСТЕМЫ СОБСТВЕННОСТИ

Представления, которые имеются по этому вопросу. — Ожидание резни. — Выводы, которые должны быть сделаны относительно реальности этих представлений. — Зло как вполне устранимый спутник прогресса. — Обязанности, возникающие в этих условиях 1) у тех, кто обладает качествами, нужными для обВ­щественных наставников, — их нрав, искренность, гибельное влияние в этих случаях притворства; 2) у богатых и знатных, — можно думать, что многие из них станут сторонниками равенства, — поведение, которое предписывается им как целому; 3) у друзей равенства вообще. — Всемогущество истины.— Необходимость в мягком и благожелательном способе действия. — Связь между свободой и равенством.— Причины, создающие равенство, будут постоянно усиливать свое влияние. — Признаки их роста. — Мысли об успехе равенства в будущем. — Заключение.

После того как мы подробно и без умолВ­чания обсудили все части нарисованной нами замечательной картины, нам остается рассмотВ­реть лишь один вопрос. Каким образом будет осуществлено это важное усовершенствование человеческого общества? Не желательно ли для этого сделать предварительно какие-нибудь определенные шаги? Может быть, неизВ­бежны какие-нибудь предварительные меры? Не будет ли период, предшествующий равенВ­ству, по необходимости омрачен распростраВ­нением некоторого зла?

Ни одна идея не вызывала большего отВ­вращения в умах множества людей, чем то, что они называют уравнительными началами, расВ­пространение которых должно будто бы поВ­влечь за собой много бедствий. Они думают, «что эти начала неизбежно будут производить брожение в умах простого народа и что попытВ­ка осуществить их будет сопровождаться разВ­нообразными бедствиями». Они представляют себе, как «непросвещенная и нецивилизованВ­ная часть человечества, освобожденная от всяВ­кого принуждения, предастся всевозможным крайностям. Знание и понимание, достижения ума, открытия, сделанные мудрецами, красоВ­ты поэзии и искусства будут растоптаны ноВ­гами и уничтожены варварами. Это будет новое нашествие готов и вандалов, но с тем печальным осложнением, что змея, укус котоВ­рой смертелен, откормлена на нашей груди». Они представляют себе, что дело «начнется с убийств». Они думают, «что все люди видВ­ные, занимающие первенствующее положение и знатные будут в числе первых жертв. Все, кто отличается особой изысканностью манер или решительностью слога и мысли, неизбежно станут предметом зависти и подозрений. Тот, кто бесстрашно будет помогать преслеВ­дуемым или провозглашать народу те истины которые он менее всего склонен слушать, но которые ему как раз более всего следует выслушивать, будет предназначен для убиения».

Но мы не должны пугаться изображенной здесь картины, притом не из пристрастия к системе равенства, нарисованной в нашей книВ­ге. Легко можно себе представить, что ревоВ­люция будет сопровождаться резней, и, вероВ­ятно, это самое отвратительное, что можно себе вообразить, даже учитывая ее непродолВ­жительность. Боязливые, безнадежные уповаВ­ния тех, кто потерпел поражение, и кровожадВ­ная ярость их победителей представляют таВ­кое сочетание зла, которое превосходит все то, что говорится об ужасах ада. ХладнокровВ­ные избиения, совершаемые под именем праВ­восудия, все же не так страшны даже при самом своем ужасном проявлении, как эти убийства. Исполнители закона и его орудия в силу привычки примирили свое сознание с тем страшным делом, которому они служат, они принимают свою долю участия в самых возмутительных безобразиях, нисколько не отдаваясь страстям, с ними связанным. Но участники резни действуют под влиянием ярости. Их глаза сверкают огнем бешенства и злобы. Они преследуют свои жертвы из улиВ­цы в улицу и из дома в дом. Они вырывают их из объятий отцов и жен. Они пресыщаютВ­ся жестокостью и надругательством и издают крики отвратительного восторга при зрелище причиняемых ими мук.

Мы увидали теперь эту страшную картиВ­ну; какие же выводы надлежит из нее сдеВ­лать? Должны ли мы отказаться от разума, от справедливости, от добродетели и счастья? Предположим, что неизбежным последствием приобщения к истине будет временное появВ­ление таких сцен, как только что нами описанВ­ная, должны ли мы на этом основании откаВ­заться от распространения ее? Совершенные преступления будут по ошибочному представВ­лению казаться последствиями знакомства с истиной, но на самом деле это результат заВ­блуждений, внушенных прежде. БеспристрастВ­ный исследователь увидит в них последние усилия погибающего деспотизма, который, в случае если бы он остался жив, произвел бы бедствия, едва ли менее ужасные в момент их совершения, но гораздо более пагубные по своей долговременности. Если рассуждать правильно, то, даже допуская прежде сделанВ­ное неблагоприятное предположение, надо противопоставить момент ужаса и отчаяния векам счастья. Никакое воображение не моВ­жет дать полное представление о том умстВ­венном развитии и спокойной добродетели, Которые наступят, когда собственность будет Установлена на естественных основаниях.

Какими способами можно вообще заглуВ­бить истину и сохранить спасительную отраву и успокоительное безумие, так желанные некоторым людям? Политика правительств всего мира в целом клонилась к этому на протяжении многих веков. Есть ли у нас рабы? Тогда мы должны старательно охранять их невежество. Есть ли у нас колонии и подВ­властные земли? Тогда все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы они не стали слишком населены и богаты. Есть ли у нас подданные? Тогда, «превратив их в бесВ­сильных и бедных, нам удастся сохранить их послушными; избыток годен лишь к тому, чтобы сделать их непокорными, непослушныВ­ми и мятежными»*. Если бы такова была исВ­тинная сущность общественного устройства, то нам, конечно, следовало бы с отвращением отпрянуть от нее. Каким ужасным неудачниВ­ком оказался бы весь человеческий род, если бы все попытки сделать его разумным привеВ­ли бы только к тому, что он лишился бы всех правил и стал беспутным. Но ни один человек, способный уделить этому вопросу сколько-нибудь беспристрастного внимания, не сможет в это поверить. Могут ли истина, понятие о справедливости и желание осуществить ее стать источником непоправимого крушения человечества? Можно допустить, что первое пробуждение ума и просветление его будут сопровождаться беспорядком. Но всякий, расВ­суждающий правильно, должен признать, что на смену замешательству придут порядок и счастье. Отказ от такого средства для достиВ­жения счастья, если бы даже оно оказало опиВ­санное действие, напомнило бы тот случай, когда человек, повредивший свою конечность, отказался бы подвергнуться тому мучению, которое связано с ее вправлением. Если челоВ­вечество сейчас потеряло путь к добродетели и счастью, то нет разумных оснований для него всегда идти по ложной дороге. Мы не должны отказываться от осуждения ошибок и от рассмотрения явлений, вытекающих из них.

* Кн. V, гл. III⁴².

В этой связи возникает еще один вопрос. Можно ли вообще подавить истину? Можно ли приостановить успехи пытливого ума? Если бы это и было возможно, то не иначе, как при помощи самого жестокого деспотизВ­ма. Ум человека постоянно стремится к развиВ­тию. Его можно сдержать только силой, котоВ­рая на протяжении всего его существования противодействовала бы его естественным стремлениям. Для этого пришлось бы примеВ­нить меры деспотические и кровавые. Они создали бы картину жалкую и отвратительВ­ную. В результате возникла бы глубокая умВ­ственная тьма, страх, подобострастие, лицемеВ­рие. Такова альтернатива, если вообще она возможна, так что государи и правительства земного шара должны сейчас сделать выбор между двумя противоположными мероприяВ­тиями: они либо должны подавить прогресс путем самого неограниченного применения сиВ­лы, либо предоставить свободную и спокойВ­ную возможность каждому человеку вырабаВ­тывать и защищать свое мнение.

Несомненно, правительство обязано сохраВ­нять самый неуклонный нейтралитет в этом важном деле. Несомненно, все люди обязаны оглашать истину без робости или умолчаний, оглашать ее в подлинном виде, не прибегая к содействию лживых приемов печати. Чем больше ее будут оглашать, чем лучше ее будут знать во всем ее объеме, а не по частям, тем менее возможно ее сочетание с гибельными последствиями заблуждения и ее отступление перед ними. Истинный человеколюбец будет горячо стремиться не подавлять обсуждение вопроса, но принимать в нем деятельное учасВ­тие, проявляя всю силу своих способностей к исследованию, и содействовать своими усиВ­лиями острой и глубокой работе мысли.

Теперь, когда стало ясно, что истина должВ­на быть провозглашена любой ценой, то нам надо посмотреть, какова же точно эта цена, т. е. надо исследовать, сколько беспорядка и насилия неотделимо связано с тем перерожВ­дением, которому должен подвергнуться раВ­зум. И тогда обнаружится со всей ясностью, что зло отнюдь нельзя считать неотделимым от прогресса. В самом факте приобретения знаВ­ний и постепенного ознакомления с истиной не заключается еще никакой предпосылки к беспорядку. Зло может возникнуть только при столкновении мнений, только когда одна групВ­па людей в общине отстранит другую, отвергВ­нув ее взгляды на прогресс, и проявит нетерпиВ­мость к той оппозиции, которую она встретит.

В эту интересную эпоху, когда разум во всяком случае будет переживать настоящий перелом в своей истории, на долю каждой группы людей в общине выпадут высокие обяВ­занности. Прежде всего это коснется тех просвещенных и сильных умов, которым надлежит сделаться наставниками остальных в деле открывания истины. Они обязаны быть деятельВ­ными, неутомимыми и бескорыстными. Им надлежит воздерживаться от возбуждающих речей, от всяких едких и злобных выражений. Нелепо правительству брать на себя в этом отношении роль критика и устанавливать меВ­рило для определения должной степени свобоВ­домыслия и благопристойности; но именно по этой причине те, кто сообщают свои мысли публике, обязаны особенно строго следить за собой. Весть об установлении свободы и раВ­венства — этоВ  весть о доброжелательном отношении ко всем людям. Свобода и равенВ­ство избавят крестьянина от несправедливосВ­ти, подавляющей его разум, а привилегироВ­ванных—от роскоши и деспотизма, развраВ­щающих их. Пусть люди, несущие нам эту весть, не запятнают своего великодушия, поВ­казав, что оно еще не сжилось с их сердцами.

Не менее важно, чтобы они поспешили соВ­общить всю истину без умолчания. Нельзя себе представить ничего более вредного, чем правило, предписывающее считаться с духом времени и говорить только то, что, как нам кажется, наши современники способны понять. В настоящее время такая практика принята почти повсеместно и служит признаком весьма глубокой испорченности. Мы кромсаем и разрываем правду на части. Мы делимся ею с нашими собратьями не в том широком объеВ­ме, в каком узнали ее сами, но с той скупосВ­тью, какая диктуется нам нашей собственной жалкой осторожностью. Мы начинаем ссыВ­латься на то, что эта истина пригодна для одной страны и не пригодна для другой, но ведь это та истина, которую мы признаем вечно неизменной. С целью обмануть других со спокойной совестью, мы начинаем с того, что обманываем самих себя. Мы надеваем путы на свой разум и не дерзаем свободно верить самим себе в поисках истины. Такая практика получила свое начало в партийных махинациях и в стремлении умного и предВ­приимчивого вождя тащить в своей свите цеВ­лую армию слабых, робких и себялюбивых сторонников. Нет оснований, по каким я не мог бы заявить в любом собрании на земном шаре, что я республиканец. Если я республиВ­канец при монархическом правлении, то у меня не больше оснований примыкать к неВ­истовым мятежникам для нарушения общестВ­венного спокойствия, чем монархистам при республике. Всякое сообщество людей, как и каждый отдельный человек, должно направВ­лять свою деятельность в соответствии с обВ­щественными идеями справедливости. Я долВ­жен стремиться не к тому, чтобы насильственВ­но изменить учреждения, но к тому, чтобы доводами разума изменить идеи. Мне нет ниВ­какого дела до мятежников и интриганов, но я хочу просто распространять истину и намеВ­рен ждать, пока спокойно утвердится вера в нее. Если будет созвано какое-нибудь собраВ­ние, не согласное с этим, то я не должен приВ­нимать в нем участия. Но чаще мы склоняемВ­ся к тому, что «вопрос чести», или, лучше скаВ­зать, вопрос полезности «представляет собой личное дело каждого»*.

* Аддисон. Катон ⁴³.

Обсуждаемое нами притворство, помимо дурного влияния, оказываемого им на того, кто прибегает к нему, и помимо того, что оно портит и подрывает репутацию человека в обществе, имеет еще особенно вредные последВ­ствия в том отношении, которое мы сейчас рассматриваем. Оно как бы закладывает мину и готовит взрыв. Таковы последствия всех противоестественных ограничений. В то же время ничем не сдерживаемое распространеВ­ние истины всегда благодетельно. Ее успехи идут последовательно, и каждый этап подгоВ­тавливает общее сознание к следующему. БыВ­вают такие неожиданные и неподготовленные проявления истины, которые легко лишают людей трезвости в мыслях и власти над собой. Умолчания в этих случаях сразу делают массу грубой и озлобленной, как только она отВ­кроет, что от нее что-то скрывают, и в то же время они сбивают с правильного пути носиВ­телей политической власти. Они убаюкивают последних в сознании ложной безопасности и побуждают их к зловещему упорству.

Рассмотрев обязанности при таком кризисе людей просвещенных и мудрых, мы теперь должны обратить наше внимание в сторону совершенно другой социальной группы, в стоВ­рону богатых и знатных. И здесь прежде всеВ­го надо заметить, что мы совершаем очень большую ошибку, когда, как это часто бываВ­ет, не верим в возможность превратить их в сторонников равенства. Люди не так жалко себялюбивы, как это предполагают сатирики и царедворцы. Мы никогда не приступаем ни к какому действию, не обдумав, каковы треВ­бования справедливости в этом случае. Мы всегда стремимся удостовериться, что поступВ­ки, к которым нас побуждают наши склонносВ­ти, безвредны и правильны*. Поэтому, поВ­скольку мысли о справедливости занимают так много места в работе человеческого созВ­нания, нет разумных оснований сомневаться в том, что яркое и сильное представление о справедливости окажется мощным двигателем, воздействующим на наш выбор. Но затем путь добродетели, избранный нами по каким бы то ни было основаниям, оказывается жеВ­ланным по тысяче других причин. Он дает нам репутацию, положение, внутреннее доВ­вольство и высокую радость удовлетворенного разума.

* Кн. II, гл. III⁴⁴.

Богатые и знатные далеко не безразличны к вопросам общего благополучия, когда эти вопросы представлены им с той ясностью и притягательностью, которые могут на них воздействовать. Их разум свободен от влияния одного большого недостатка. Их не ожесВ­точила неумолимая деспотия, и горизонт их не сузился под постоянным давлением нужды. Они особенно хорошо могут судить о пустоте той роскоши и тех радостей, которые вызываВ­ют такое восхищение при наблюдении со стоВ­роны. Часто можно заметить, что они довольВ­но равнодушны к этим вещам, если только они не слишком утвердились в своих привычВ­ках или закоренели в них с годами. Если вы покажете им привлекательность благородства и великодушия при отказе от старых преимуВ­ществ, то во многих случаях они охотно готоВ­вы будут решиться на это. Как только какое-нибудь событие возбудит активность ума, за ним обязательно последуют действия; мало людей настолько неактивных, чтобы навсегда предаться беспечному пользованию преимуВ­ществами, данными им с рождения. Тот же дух, который толкал молодых представителей знати в ряду поколений навстречу лишениям войны, легко может быть использован для того, чтобы превратить их в сторонников дела равенства; нельзя представить себе, что налиВ­чие высокой доблести и искренности в этом деле не даст должного результата.

Но вообразим, что значительная часть богатых и знатных не захочет действовать иначе, как только ради собственных выгод и удобств. Нетрудно будет убедить их, что в этом отношении их собственные интересы допускают разве только умеренное и мягкое противодействие. Бесспорно, что спокойствие или замешательство в жизни человечества в буВ­дущем сильно зависит от поведения этой группы. Я сказал бы им: «Тщетно бороться с истиной. Это равносильно попытке остановить рукою человека морской прилив. Отступитесь вовремя. Обеспечьте свою безопасность уступВ­ками. Если вы не хотите стать на сторону поВ­литической справедливости, то по крайней мере вступите в переговоры с неприятелем, которого вы не можете осилить. Многое, очень многое зависит от вас самих. Если вы будете мудры, если вы будете осторожны, если вы намерены по крайней мере обеспечить свою жизнь и личную безопасность среди обВ­щего крушения привилегий и безрассудства, то вы сами не захотите вызвать против себя раздражение и бравировать. Если только вы не будете опрометчивы, то не произойдет никакого беспорядка, не будетВ  никаких убийств, не прольется ни одной капли крови, и вы сами будете счастливы. Если же вы броВ­сите вызов буре и обрушите на свои головы негодование, то все же останется надежВ­да, что удастся сохранить общее спокойВ­ствие. Но если случится иначе, то главным образом вы сами будете нести ответственВ­ность за все последствия, которые из этого вытекут.

Но прежде всего пусть вас не усыпляет опрометчивое и необдуманное сознание своей безопасности. Мы уже видели, как это сознаВ­ние укрепилось в наше время под влиянием лицемерия и нестойкости людей разумных и просвещенных, тех, кто много понимает, об еще большем имеет путаное представление, однако не дерзает рассмотреть все в целом уверенным и спокойным взглядом. Но сущестВ­вует опасность еще более осязательная. Пусть нас не совратит с пути бездумный и будто бы всеобщий протест тех, кто лишен руководяВ­щих начал. Давно установлено, что всяческие заявления — весьма плохой критерий будуВ­щего поведения людей. Не рассчитывайте на длинную вереницу своих сторонников, приВ­ближенных и слуг. Они представляют очень слабую защиту. Они — люди и не могут быть равнодушны к интересам и притязаниям человечества. Некоторые из них будут приВ­мыкать к вам до тех пор, пока корыстный инВ­терес будет их к тому побуждать. Но в тот момент, когда они увидят, что ваше дело проВ­играно, те же интересы побудят их перейти под знамя ваших врагов. Они рассеются, как утренний туман.

Нельзя ли мне надеяться, что вы способВ­ны понять другого рода выводы? Не испытаВ­ете ли вы угрызений совести при мысли, что вы противодействуете величайшему благу? Нравится ли вам, что самые просвещенные из ваших современников будут считать вас упорВ­ными врагами человеколюбия и справедлиВ­вости и передадут об этом отдаленнейшему потомству? Можете ли вы примирить ваш раВ­зум с тем, что из-за корыстных интересов, Ради сохранения всеобщего разложения и злоВ­употреблений, вы содействуете удушению истины и разрушаете только что рожденное счастье человечества?» Дай бог, чтобы эти доводы дошли до сознания просвещенных и образованных сторонников знати! Дай бог им убедиться, что при решении такого важного вопроса нельзя слушаться своих страстей или предрассудков, нельзя следовать полету вообВ­ражения! «Мы знаем, что истина не нуждаВ­ется в вашем союзе для обеспечения своего торжества. Мы не боимся вашей вражды. Но наши сердца кровоточат, видя, сколько благоВ­родства, сколько дарований и сколько доброВ­детели порабощено предрассудками и заверВ­бовано на сторону заблуждений. Мы спорим с вами в ваших же интересах и во имя чести человечества».

Надо сказать несколько слов общей масВ­се сторонников дела справедливости. «Если доводы, приводимые в нашем труде, обладают какой-нибудь достоверностью, то мы вправе, по меньшей мере, сделать из них тот вывод, что истина неотразима. Если человек вообще обладает разумной природой, то все, что явно убедило его в своей правильности, после приВ­ведения должных доказательств и до тех пор, пока эта убедительность воздействует на него, неизбежно должно заставить его принять соВ­ответствующее решение. Бесцельно говорить, что ум изменчив и непостоянен, потому что он таков только до тех пор, пока доказательства недостаточны. Как только сила доказательств возрастет, убежденность укрепится и решение станет обязательным. Природа отдельного человеческого ума такова, что он постоянно расВ­ширяет запас идей и знаний. Такова же сущВ­ность и общего человеческого разума, за исВ­ключением тех случаев, которые, вытекая из более общей системы вещей, как бы нарушают установленный порядок в системах ограниченВ­ных. Это положение подтверждается, когда истина всеобъемлющего характера утвержВ­дается частичными опытами, что приводит к систематическим успехам человеческого разума на протяжении веков, начиная с момента изоВ­бретения печати.

Эта аксиома о всемогуществе истины должна быть для нас рулем в наших начинаВ­ниях. Не надо спешить с осуществлением сеВ­годня того, что завтра с распространением истины станет неизбежным. Мы не должны с тревогой следить за поводами и случаями: воздействие истины не зависит от случайноВ­стей. Мы должны тщательно избегать насиВ­лия: сила — не убеждение, она не достойна Дела истины. Мы не должны допускать в свои сердца презрения, враждебности, злопамятВ­ности или мстительности. Дело справедлиВ­вости — это дело человечества. Его сторонниВ­ки должны быть преисполнены доброжелаВ­тельности ко всем. Мы должны любить истину, так как она приведет к счастью всего человечества. Мы должны любить ее, потому что нет ни одного живого человека, который при естественном и спокойном ходе процесса не станет счастливее при приближении к исВ­тине. Самая важная причина, задержавшая ее осуществление, заключается в неправильВ­ном поведении ее сторонников, в суровости, грубости и непреклонности, вложенными в дело, так как оно представляет одно человеВ­колюбие. Названных обстоятельств было доВ­статочно, чтобы удержать большую массу заинтересованных от проявления терпеливого внимания к этому делу. Сторонники равенВ­ства, возрастающие сейчас в числе, должны позаботиться о том, чтобы устранить указанВ­ные препятствия на их пути. Перед нами две всем ясные обязанности, которые нельзя не понять, если правильно приняться за дело. Первая заключается в неусыпном внимании к великому орудию, предназначенному для осуВ­ществления справедливости, к разуму. Мы должны провозглашать свои взгляды с преВ­дельной искренностью. Мы должны старатьВ­ся, чтобы они оказали влияние на умы других людей. При этих попытках нельзя допускать никакого упадка духа. Мы должны обострить свои интеллектуальные способности, расшиВ­рить свои знания, проникнуться сознанием благородства своей задачи и постоянно подВ­держивать свой дух и самообладание, котоВ­рые позволят нам осуществить наши принциВ­пы. Вторая наша обязанность заключается в спокойствии».

Было бы неправильно пройти мимо вопроВ­са, обязательно возникающего у читателей: «Если должно произойти уравнение собственВ­ности не с помощью закона, административВ­ных распоряжений или публичных установлении, но лишь путем личной убежденности людей, то с чего должно это начаться?» При ответе на этот вопрос нет необходимости докаВ­зывать то простое положение, что всякий ресВ­публиканизм, всякое уничтожение рангов и привилегий неизменно ведет к уравнению собственности. В Спарте⁴⁵, например, последВ­ний принцип был полностью признан. В АфиВ­нах дары на общественные нужды были так велики, что граждане были почти свободны от физического труда; богатые и знатные, в сущВ­ности, покупали право на свои преимущества той щедростью, с которой они предоставляли свои богатства народу. В Риме часто провоВ­дились аграрные законы⁴⁶, хотя и представВ­лявшие жалкую и неудачную замену равенстВ­ва, но возникавшие из того же стремления. Если рассудительность людей будет постоянВ­но возрастать, а это, конечно, будет происхоВ­дить с большой скоростью, если плохо устроВ­енные правительства, замедляющие сейчас прогресс, будут устранены, то те же основаВ­ния, которые убедили людей в несправедлиВ­вости социальных рангов, убедят их в несправедливости такого положения, при котором один человек нуждается в том, чем владеет другой, нисколько не увеличивая при этом своего благополучия.

Обычно люди ошибочно воображают, что эту несправедливость могут чувствовать только низшие слои населения, страдающие от нее; отсюда мысль, что исправлена она может быть только насильственно. На это надо, во-первых, заметить, что от такого положения вещей страдают все,— богатые, которые богатеют, и бедные, которые нуждаются. Во-вторых, на протяжении нашей работы было ясно покаВ­зано, что личные интересы вовсе не настолько управляют людьми, как это часто предполаВ­гается. Еще гораздо яснее, если это возможно, было показано, что эгоисты руководствуются не только стремлением к чувственным радосВ­тям или страстью к наживе, но что желание достичь выдающегося положения и отличий представляет в разных степенях всеобщую страсть. Наконец, третье и самое существенВ­ное возражение сводится к тому, что распроВ­странение истины представляет наиболее моВ­гущественное средство. Нет ничего абсурднее предположения, что теория в лучшем смысле слова не обязательно связана с практикой. Если мы ясно и отчетливо убедимся в праВ­вильности какого-нибудь положения, то оно неизбежно окажет влияние на наше поведеВ­ние. Разум не представляет смеси различных идей, борющихся друг с другом за господство, но, напротив, дело обстоит так, что воля всегВ­да возбуждается последним решением сознаВ­ния. Когда люди ясно поймут нелепость росВ­коши и эта мысль у них укоренится, когда соседи разделят их пренебрежение к ней, неВ­мыслимо себе представить, чтобы они стали стремиться к богатству с той же алчностью, как прежде.

В истории Европы от времен варварства до утонченной цивилизации нетрудно отметить тенденцию к уравнению собственности. В эпоху феодализма, как теперь еще в Индии и в других странах, люди рождались в опреВ­деленном положении, так что крестьянину было почти невозможно подняться до ранга дворянина. За пределами дворянства не было богатых людей, так как торговля как внутренВ­няя, так и внешняя едва существовала. ТорВ­говля была тем орудием, которое помогло уничтожить барьер, казавшийся непреодолиВ­мым; она оскорбляла предрассудки дворянВ­ства, готового верить, что зависимые от него люди принадлежат к другой породе, чем оно само. Образование представляло другое и еще более мощное орудие. На протяжении всей истории церкви мы видим, как люди самого низкого происхождения подымались до ее вершин. Торговля помогла доказать, что богатства могут достигать не только люди, одетые в кольчугу, образование же помогало Доказать, что люди низкого происхождения способны превзойти своих господ. ВнимаВ­тельный наблюдатель легко заметит возраВ­стающее воздействие таких идей. Еще долго после того, как наука начала распространять свою власть, ее служители сохраняли такие рабские навыки и делали такие низкопоклонные посвящения, о которых никто не может слышать сейчас без удивления. Только много позже люди поняли, что при умственном превосходстве человек не нуждается для достиВ­жения своих целей в покровителе. Сейчас среди культурных и образованных людей человек слабого здоровья, но большой умственВ­ной силы и крепкого доблестного духа всегда будет принят со вниманием и уважением; если бы его сосед, гордый своим тугим коВ­шельком, вздумал обращаться с ним заносВ­чиво, то можно быть уверенным, что он скоро потерял бы к этому охоту. Жители отдаленВ­ных деревень, где давно установившиеся предрассудки разрушаются медленно, очень бы удивились, увидав, как мало в просвещенВ­ных кругах богатство определяет степень уваВ­жения к человеку.

Все эти признаки, конечно, пока еще очень слабы. В этом отношении в области морали дело обстоит так же, как в политике. ПроВ­гресс совершается первоначально так медленВ­но, что в большинстве случаев он вообще остается незаметным для человечества; его можно правильно оценить только при наблюВ­дении и сравнении явлений на протяжении значительного отрезка времени. По истечении некоторого периода картина становится более ясной, а успехи кажутся более быстрыми и решительными. Пока богатство означало все, естественно, что люди стремились достичь его, хотя бы ценой своей репутации и честности. Абсолютная и всеобщая истина не проявила себя еще так решительно и не выразилась ниВ­чем, что может восхитить глаз или доставить удовольствие чувствам. По мере уничтожения привилегий, связанных с социальными ранВ­гами и монополиями, значение всех излишних благ неизбежно начнет уменьшаться. По мере укрепления республиканства, людей начнут ценить за то, что они собою представляют, а не за то, что было ими получено при помощи силы и что силой же может быть отнято.

Остановимся на минуту, чтобы обсудить последствия такого постепенного переворота в мыслях. Одним из самых ранних результаВ­тов будет уменьшение своекорыстия при торВ­говле, вследствие чего накопление богатств будет происходить не так часто и не в таких огромных размерах. Люди не будут склонны, как теперь, извлекать выгоду из чужой беды и требовать такой выгоды за свою помощь, которая соответствует не ее ценности, а лишь потребности в ней данного лица. Они будут думать не о том, сколько они могут изВ­влечь выгоды, но о том, сколько можно с блаВ­горазумием потребовать. Владелец торгового дела, пользующийся наемным трудом, будет склонен вознаграждать его более щедро, в то время как сейчас он исходит главным обраВ­зом из того безразличного обстоятельства, что он предоставил капитал. Щедрость наВ­нимателя завершит в сознании рабочего то дело, которое будет начато его представлеВ­ниями о политической справедливости. Он перестанет растрачивать маленькие избытки, остающиеся от его заработков, на пустое моВ­товство, что является сейчас основной причиВ­ной, по которой он оказывается в полной заВ­висимости от усмотрения хозяина. Он освоВ­бодится от нерешительности, связанной с рабВ­ством, и от оков отчаяния; он поймет, что независимость и достаток едва ли менее доВ­стижимы для него, чем для всякого другого члена общества. Это составит естественный шаг вперед к дальнейшему прогрессу, когда рабочий будет получать полностью то, что взимается с потребителя, без того, чтобы посредник, этот праздный и бесполезный моВ­нополист, как тогда все поймут, богател на похищенном достоянии рабочего.

Те же чувства, которые обусловят отВ­сутствие алчности при заключении торговых сделок, вызовут щедрость при распределении. Торговец, не желающий богатеть за счет своВ­его клиента или рабочего, откажется также от богатства, достигаемого путем такой же несправедливости, и уделит бедному соВ­седу необходимые ему продукты. ПривычВ­ка довольствоваться малой прибылью, создаВ­ваемая в предшествующем случае, тесно свяВ­зана с привычкой удовлетворяться малым накоплением богатства. Человек, не стремяВ­щийся увеличить свои накопления, не будет противодействовать такому распределению, которое благодаря своему человеколюбивому характеру будет препятствовать росту богатВ­ства. Некогда богатство было почти единстВ­венной целью людей с грубым и непросвеВ­щенным умом. В дальнейшем внимание люВ­дей будет распределяться между различными целями, как любовь к свободе, любовь к раВ­венству, приверженность к искусству и жажВ­да знаний. Стремление к этим целям не будет предоставлено, как сейчас, только немногим, но постепенно станет доступно всем. Любовь к свободе, очевидно, влечет за собой любовь к человеку: чувство доброжелательности расВ­ширится, а эгоистические стремления ослабеВ­ют. Всеобщее распространение истины вызоВ­вет общее совершенствование, и люди с кажВ­дым днем начнут приближаться к таким взглядам, которые помогут им ценить всякую вещь в соответствии с ее настоящей ценноВ­стью. К этому надо присовокупить, что интеВ­ресующий нас прогресс будет всеобщим, а не индивидуальным. Этот прогресс будет проВ­грессом для всех. Каждый человек будет чувВ­ствовать, что его взгляды на справедливость и честность разделяются, поддерживаются и подкрепляются его соседями. Отступничество будет вряд ли возможно, потому что отступВ­ник не только вынужден будет осудить сам себя, но встретит также осуждение других.

В связи с этими рассуждениями надо сдеВ­лать одно замечание. «Если неизбежный ход совершенствования незаметно сам ведет к уравнению собственности, то зачем надо было предлагать ее как специальную задачу, поставленную перед людьми?» Ответить на это возражение нетрудно. Обсуждаемое соВ­вершенствование сводится к знанию истины. Но наше знание останется несовершенным до тех пор, пока эта великая часть всеобщей истины не будет действительно признана таковой. Всякая истина полезна; может ли эта истина, вероятно более существенная, чем всякая другая, не принести пользы? Какова бы ни была цель, самопроизвольно преслеВ­дуемая разумом, для нас очень важно иметь ясное о ней представление. Наше продвижеВ­ние к ней благодаря этому ускорится. ХороВ­шо известно то правило нравственности, соВ­гласно которому человек, желающий достичь совершенства, хотя никогда своей цели не достигнет, но сделает гораздо большие успеВ­хи, чем человек, довольствующийся стремлеВ­нием к несовершенному.

Вполне очевидны преимущества, которые можно попутно получить, если оценивать раВ­венство как одну из великих целей, стоящих перед нами. Такие взгляды очень помогут нам стать бескорыстными уже сейчас. Они научат нас относиться с пренебрежением к меркантильным расчетам, торговому преусВ­пеянию и к заботам о прибылях. Они дадут нам правильное представление о возможноВ­стях человека и о том, в чем заключается его истинное совершенство; они направят наше честолюбие и активность на достойные цели. Разум не может сам достичь великих и славВ­ных целей, хотя бы по своей природе он и стремился к ним, если он не поймет их предВ­вестников; поэтому можно думать, что чем раньше появятся эти предвестники, чем они будут яснее, тем благоприятнее будет ход соВ­бытий.

В 

ПРИЛОЖЕНИЯ

В 

1

ВЛИЯНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ, ПОЯСНЕННОЕ ПРИМЕРАМИ

Грабеж и мошенничество, два больших преступВ­ления, совершаемых в обществе, проистекают из: 1) крайней бедности, 2) тщеславия богатых, 3) их тиВ­рании. Эти преступления стали постоянными благодаря: 1) законодательству, 2) способу применения закоВ­на, 3) неравенству условий.

Влияние политических учреждений станет более очевидным, если мы изучим историю саВ­мых важных пороков, существующих в настоВ­ящее время в обществе, и если удастся докаВ­зать, что их устойчивость связана с политиВ­ческим строем.

Два величайших злоупотребления, связанВ­ных с внутренней политикой народов, господствующих теперь в мире, заключаются, как мы считаем, в неправильном способе перехода собственности, как первоначально посредстВ­вом насилия, так и вторично путем обмана. Если бы среди жителей какой-либо страны не существовало людей, желающих завладеть чужим имуществом, или если бы это желание не было так горячо и неугомонно, чтобы побуждать их к приобретению этого имущества способами, несовместимыми с порядком и справедливостью, то несомненно, что в этой стране преступления были бы известны тольВ­ко понаслышке. Если бы каждый человек мог с легкостью приобретать все необходимое для жизни и, приобретая, не испытывать тягостВ­ного стремления к излишествам, то искушение утратило бы свою силу. Частные интересы хорошо согласовались бы с общественным благом; гражданское общество приобрело бы все то, чем поэзия наделяет золотой век⁴⁷. Исследуем начало, которому эти недостатки обязаны своим происхождением, и меры, коВ­торые помогут ослабить их или устранить.

Прежде всего надо заметить, что в самых культурных европейских государствах нераВ­венство в распределении собственности доВ­стигло угрожающего размера. Большое число их жителей лишено почти всего того, что деВ­лает жизнь сносной или обеспеченной. Их веВ­личайшего трудолюбия едва ли достаточно для поддержания существования. Женщины и дети ложатся непереносимым бременем на труд мужчин, так что выражение «большая семья» стало в низшем слое общества равноВ­значно величайшей бедности и горю. Если к этому бремени прибавляется еще болезнь или какие-нибудь несчастные случаи, которые всегда возможны в деятельной и трудовой жизни, то нужда еще возрастает.

Существует представление, что в Англии меньше бедности и нужды, чем в большинстве европейских государств. В Англии налог для бедных⁴⁸ достигает суммы в два миллиона фунтов стерлингов в год. Было вычислено, что на каждые семь человек среди ее жителей один получает в какой-то период своей жизни помощь за счет этого фонда. Но это соотноВ­шение еще значительно возрастет, если мы учтем людей, которые из гордости или же духа независимости, или за отсутствием юриВ­дического адреса не получают такой помощи, хотя и испытывают равную нищету.

Я не придаю значения точности этого расВ­чета; факт сам по себе достаточен для того, чтобы дать нам представление о размере нужды. Вытекающие из нее беды не могут быть оспорены. Постоянная борьба со злом, проистекающим из бедности, не давая часто никаких результатов, естественно, приводит многих страдальцев к отчаянию. Тягостное ощущение своего бедственного положения саВ­мо по себе лишает их способности преодолеВ­вать зло. Преимущества богатых, немилосердВ­но используемые ими, естественно, приводят к возмездию; бедного человека доводят до тоВ­го, что он начинает считать теперешнее сосВ­тояние общества состоянием войны, неспраВ­ведливой системой, созданной не для защиты всех людей в их правах и для обеспечения за ними средств к существованию, а для расшиВ­рения преимуществ, предоставляемых немноВ­гим благоприятствуемым лицам, в то время как всем остальным предназначена нужда, зависимость и горе.

Другим источником разрушительных страстей, нарушающих мирное существование общества, являются роскошь, пышность и веВ­ликолепие, которые обычно сопровождают наВ­копление колоссальных богатств. Человек споВ­собен бодро встречать значительные лишения, когда он разделяет их с остальным обществом и когда его не оскорбляет зрелище беспечноВ­сти и достатка других людей, никоим образом не заслуживающих таких преимуществ в больВ­шей степени, чем он сам. Но тяжкие страдаВ­ния людей еще возрастают, когда они вынужВ­дены наблюдать чужие преимущества и, муВ­чаясь от необходимости постоянно и тщетно стремиться к обеспечению себе и своим семьВ­ям самых жалких условий жизни, видят, как другие наслаждаются плодами чужого труда. При политическом устройстве, существующем в настоящее время, они неизменно несут это бремя. Существует обширный класс людей, которые, будучи богатыми, лишены как блесВ­тящих дарований, так и возвышенных достоВ­инств; как бы высоко люди этого класса ни оценивали свое собственное воспитание, свойВ­ственную им деликатность, отличный лоск и изысканность своих манер, они все же втайне сознают, что не обладают никакими качестваВ­ми, дающими им право на такие преимущестВ­ва и основания для соблюдения дистанции между ними и низшими слоями, кроме пышВ­ности их экипажей, блеска обстановки и росВ­коши в их развлечениях. Бедного челоВ­века поражает такое показное богатство, он начинает остро ощущать свои невзгоВ­ды, ибо знает, как неутомимо он стреВ­мится получить свою небольшую долю в этом богатстве, и он приучается считать богатство счастьем. Бедняк не может поверить, что боВ­гатая одежда нередко прикрывает страдающее сердце.

Третий порок богатства, легко вызываюВ­щий недовольство бедных, заключается в дерВ­зости богатых и в присвоении ими чужих прав. Если бы бедный человек проникся фиВ­лософским спокойствием, примирился во всех отношениях со своей судьбою, уверившись, что он не менее своего богатого соседа обладаВ­ет всем необходимым для истинно достойного человеческого существования, то он стал бы считать все прочее не заслуживающим зависВ­ти. Кажется, что богатый не может удовлетВ­вориться своими богатствами, если зрелище их не раздражает других; благородное чувстВ­во собственного достоинства, которое могло бы обделенному доставить спокойствие, стаВ­новится средством раздражения его путем угнетения и несправедливостей. Во многих странах открыто признается, что справедлиВ­вости можно добиться посредством протекВ­ции, поэтому человек высокого положения, имеющий блестящие связи, почти безошибочно выигрывает дело против человека, не имеюВ­щего протекции и друзей. В тех странах, где подобной постыдной практики не существует, правосудие часто становится предметом дорогостоящей купли, и человек с толстым кошельком, как это там общеизвестно, одержиВ­вает победу. Естественно, что, зная эти факВ­ты, богатые перестают опасаться нарушить права бедных в своих делах с ними и исполВ­няются духа властного, диктаторского и тираВ­нического. Однако такое косвенное угнетение перестает удовлетворять их деспотические склонности. Во всех подобных странах богаВ­тые прямо или косвенно оказываются обладаВ­телями законодательной власти в государстВ­ве; естественно, что они постепенно превращаВ­ют угнетение, в систему и лишают бедных тех немногих, так сказать, природных прав, котоВ­рыми иначе они продолжали бы пользоваться.

Взгляды отдельных людей, а, следовательВ­но, и их желания, потому что желание — это не что иное, как взгляд, созревший для превВ­ращения в действие, всегда будут в значиВ­тельной степени регулироваться взглядами всего общества. Но нравы, господствующие во многих странах, как будто бы точно расВ­считаны для того, чтобы внушать убеждение, будто честность, порядочность, разумность и усердие являются ничем, а богатство — это все. Разве может человек, внешность которого свидетельствует о нужде, рассчитывать на хоВ­роший прием в обществе, особенно в общестВ­ве людей, диктующих свою волю остальным? Представим себе, что он почувствует необхоВ­димость в их содействии и доброжелательстве. Ему немедленно покажут, что никакие достоинства не могут возместить скромную внешВ­ность. Урок, внушаемый ему, гласит: иди домой, обогатись любым способом, приобрети предметы роскоши, считающиеся достойными уважения, и тогда ты можешь быть уверенВ­ным в дружеском приеме. В соответствии с этим, бедность в таких странах считается веВ­личайшим пороком. Ее стремятся избегнуть с рвением, не позволяющим совести быть слишВ­ком разборчивой. Ее скрывают как самый неВ­оспоримый порок. В то время как один челоВ­век выбирает путь ничем не ограниченного накопления, другой предается расточительноВ­сти, которая должна внушить обществу преуВ­величенное представление о его богатстве. Он спешит сделать реальной ту бедность, проявВ­лений которой он так боится, и вместе со своВ­им имуществом жертвует своей честностью, правдивостью и репутацией, хотя они-то и могли бы утешить его в обрушившейся на него напасти. Таковы причины, которые в разной степени при разных правительствах, существующих в мире, побуждают людей явно или тайно посягать на чужую собственность. Посмотрим, позволяет ли политический строй уменьшить их воздействие или способствует их усилению и притом насколько.

Все, что имеет тенденцию сокращать бедствия, связанные с бедностью, сокращает в то же время бессмысленные желания и огромное накопление богатств. К богатству не стремятся ради него самого и редко добиваются его ради чувственных удовольствии, им доставВ­аемых. Его домогаются по той же причине, по которой обычно способные люди стремятся получить знания, умение и опытность, т. е. из любви к почету и из страха перед пренебреВ­жением. Как мало людей ценило бы обладаВ­ние богатством, если бы они были обречены пользоваться своими экипажами, дворцами и увеселениями в одиночестве, так что никакой чужой глаз не восхищался бы их великолеВ­пием и ни один жалкий наблюдатель не наВ­правил бы весь свой восторг на лесть собстВ­веннику. Если бы не считалось, что преклоВ­нение представляет исключительную привилеВ­гию богатства, а пренебрежение — неизменноВ­го спутника бедности, то стремление к выгоВ­дам перестало бы составлять всеобщую страсть. Посмотрим, каким образом политиВ­ческий строй способствует этой страсти.

Прежде всего, почти во всех странах закоВ­нодательство явно потворствует богатым проВ­тив бедных. Таковы законы, касающиеся охоВ­ты⁴⁹; они запрещают трудолюбивому селяниВ­ну убивать животных, которые уничтожают все его расчеты на сбор будущих средств проВ­питания, и они же мешают ему снабдить себя пищей, помимо его воли появляющейся на его пути. Таков же дух последних законов о дохоВ­де во Франции⁵⁰, которые в некоторых своих предписаниях ложатся всей своей тяжестью исключительно на людей скромных и трудоВ­вых и изымают из сферы своего воздействия тех, кто легче всего мог бы выдержать их бреВ­мя. Так же точно в настоящий момент в АнгВ­лии поземельный налог⁵¹ дает на полмиллиоВ­на меньше, чем век тому назад, в то время как налоги на потребление подверглись росту на тринадцать миллионов в год за тот же саВ­мый период. Это представляет собой попытку, независимо от того насколько она успешна, перенести налоговое бремя с богатого на бедВ­ного и в качестве таковой характеризует дух законодательства. Исходя из того же принциВ­па, грабеж и другие преступления, которые богатая часть общества не испытывает искуВ­шений совершать, рассматриваются как тягВ­чайшие и караются очень строго, подчас даже нечеловечно. Богатых поощряют в их объедиВ­нениях, предназначенных для осуществления самых пристрастных и притеснительных заВ­конов. Право на монополии и патенты широВ­ко раздаются тем, кто может заплатить за них. В то же время с величайшей бдительВ­ностью предупреждаются объединения бедных с целью установления платы за труд, и они лишаются возможности осторожно и разумно выбирать поле деятельности. Во-вторых, суВ­дебная практика не менее несправедлива, чем принцип, положенный в основу законов.

При последнем французском правительстВ­ве должность судьи представляла предмет купли, отчасти в виде открытой уплаты соотВ­ветствующей цены короне, частью же в виде тайной взятки, даваемой министру. Тот, кто хорошо знал рынок, где происходил розничВ­ный торг правосудием, мог позволить себе дать наивысшую цену при покупке добрых его услуг. Для клиента правосудие открыто стаВ­ло предметом личных домогательств, так что влиятельный друг, красивая женщина или соВ­ответствующий подарок имели несравненно большее значение, чем правота дела. В АнгВ­лии, поскольку вопрос идет о самом судоговоВ­рении, уголовный закон применяется с достаВ­точной степенью беспристрастия; но и здесь число преступлений, караемых смертью, и вследствие этого частые случаи помилования открывают большие возможности для проВ­текции и злоупотреблений. В делах, относяВ­щихся к собственности, судебная практика привела к такому положению, что правосудие оказывается недостижимым. Затягивание дел в суде лорда-канцлера, многочисленные апелВ­ляции от суда и суду, огромные вознаграждеВ­ния адвокатам, стряпчим, секретарям, клерВ­кам, стоимость составления выдержек из дела, исковых заявлений, возражений и ответов, совместно с тем, что порой называлось велиВ­колепной неопределенностью закона, заставВ­ляют считать более разумным отказ от собВ­ственности, чем спор за нее, и во всяком слуВ­чае лишают обедневшего истца самой слабой надежды на восстановление в правах. ЦелеВ­сообразнее всего было бы обеспечить за всеВ­ми видами судебного спора дешевизну и быстВ­роту решений, что совместно с независимоВ­стью судей и немногочисленными, явно необВ­ходимыми изменениями в способах составлеВ­ния коллегий присяжных обеспечило бы праВ­вильное применение общих норм закона ко всем отдельным людям, невзирая на их соВ­стояние и положение.

В-третьих, неравенство состояний, обычно поддерживаемое политическим строем, в знаВ­чительной степени способствует сохранению ложного представления о превосходстве богаВ­тых. В древних восточных монархиях, как и в Турции до настоящего времени, высокое поВ­ложение всегда вызывало безотчетное почтеВ­ние. Робкие жители трепетали перед высшими по положению; они сочли бы почти кощунстВ­венной попытку приподнять покрывало, накиВ­нутое властным сатрапом на его бесславное происхождение. Те же начала преобладали при феодальной системе. Вассал, который расВ­сматривался как род живого инвентаря в поВ­местий и не мог оспаривать произвольные реВ­шения своего лорда, едва ли дерзнул бы запоВ­дозрить, что сам принадлежит к одной с ним породе. Это создало противоестественное и насильственно сохраняемое положение. Но чеВ­ловек имеет склонность заглядывать глубже поверхности вещей и исследовать причины успеха выскочек и удачников. В Англии в теВ­перешнее время мало найдется бедняков, коВ­торые не утешались бы своим правом пориВ­цать людей, поднявшихся над ними. НовоисВ­печенный джентльмен ни в коем случае не чувствует себя защищенным от меткого и остВ­рого сарказма бедняков. Такую склонность людей можно легко поощрить и направить на самые благотворные цели. Как известно из истории некоторых стран, каждому человеку можно внушить сознание его принадлежности к общему гражданству и заставить его почувствовать себя деятельным и полезным членом целого. Тогда бедняк поймет, что, даже отВ­странив его, нельзя его раздавить, и перестаВ­нет испытывать яростные чувства зависти обиды и отчаяния.

Книга I, глава V.

В 

2

ОБЩЕСТВО И ПРАВИТЕЛЬСТВО

Сущность исследования. — Способ проведения его. — Различие между обществом и правительством.

Локк начинает свой знаменитый «Трактат о правительстве»⁵² с отрицания патриархальВ­ной системы Роберта Фильмера⁵³; расчистив себе таким путем почву, он переходит к утверВ­ждению, что «тот, кто не желает признать мысль, что все правительства в мире являютВ­ся следствием принуждения и насилия и что совместная жизнь людей управляется теми же законами, как у зверей, — должен по необВ­ходимости установить другую причину возВ­никновения правительств и появления политиВ­ческой власти»*. В соответствии с этим он большую часть своего трактата посвящает отВ­влеченному рассуждению о предполагаемой им ранней истории человечества и приходит к заключению, что ни одно законное правительВ­ство не могло быть создано на иной первонаВ­чальной основе, кроме договора.

* Кн. II, гл. i, § 1.

Можно подозревать, что этот великий человек, друг свободы и защитник интереВ­сов человечества, непреклонный и прозорлиВ­вый в своих поисках истины, совершил оплошВ­ность при первых же шагах в своем исследоВ­вании.

Есть два способа, которыми можно исслеВ­довать причины возникновения общества и правительства. Мы можем либо рассматриВ­вать их с исторической точки зрения, т. е. изуВ­чать, каким способом они возникли или должВ­ны были возникнуть, как это делает Локк; или же изучать их философски, т. е. исследоВ­вать те нравственные начала, на которых они основаны. Первая проблема не лишена значеВ­ния, но вторая имеет более высокий смысл и более существенное содержание. Первая представляет вопрос формы, вторая дает саВ­мую сущность. С практической точки зрения не имело бы большого значения, из какого исВ­точника возникла та или иная форма общестВ­ва и каким способом заложенные в ней начала стали действовать, если бы мы всегда могли быть уверены в их соответствии требованиям истины и справедливости.

Прежде чем приступить к своей задаче, надо тщательно установить различие между обществом и правительством. Первоначально люди объединились в целях взаимного содейВ­ствия. Они не могли предвидеть, что потребуВ­ются какие-либо меры принуждения для регуВ­лирования поведения отдельных членов общеВ­ства в отношении друг к другу или ко всему в целом.

Необходимость принуждения возникла из ошибок и испорченности немногих. Один проВ­ницательный писатель очень удачно выразил эту мысль. «Общество и правительство, — гоВ­ворит он — различны сами по себе и имеют разное происхождение. Общество возникло из наших потребностей, а правительство—из нашей безнравственности. Общество всегда благо, правительство же даже в лучшем своем виде — неизбежное зло»*.

* «Здравый смысл»'

Книга II, глава I. Введение.

В 

3

О РАВЕНСТВЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА

Физическое равенство. — Возражение. — ОтвеВ­ты. — Моральное равенство. — Его ограничение. — ОбВ­ласть политической справедливости.

Люди равны не только физически и не только морально. Их физическое равенство может быть рассматриваемо с точки зрения их телесной силы или умственных способносВ­тей. Это утверждение подвергалось нападкам и возражениям. Говорилось, «что из нашего опыта вытекает отрицание такого равенства. Среди индивидуумов нашего рода мы фактиВ­чески не можем найти двух одинаковых. Один человек силен, а другой слаб. Один человек умен, а другой глуп. Все существующее в мире неравенство условий должно быть возведено к указанному, как к своему источнику. СильВ­ный человек обладает возможностью подчиВ­нять себе, а слабый испытывает потребность в союзнике для своей защиты. Отсюда неизВ­бежный вывод: равенство условий — это хиВ­мерическое предположение, которое не может быть практически осуществлено, а если бы его и возможно было осуществить, это было бы нежелательно».

В ответ на это утверждение надо сделать два замечания. Во-первых, это неравенство было первоначально гораздо меньшим, чем теВ­перь. Когда люди были нецивилизованны, то не существовало болезней, изнеженности и роскоши, и в итоге каждый человек гораздо меньше отличался по силе от своего соседа, чем теперь. Когда люди были нецивилизованны, их разум был ограничен, их потребности, мысли и взгляды оставались почти одинакоВ­выми. Надо было ожидать, что при первом их отходе от такого состояния возникнут саВ­ми по себе большие неправильности; возросВ­шая мудрость и совершенствование должны преследовать задачу их уничтожения.

Во-вторых, несмотря на происшедшее наВ­рушение равенства людей, все же продолжает существовать большое и существенное равенВ­ство. Среди людей не имеется такого разрыва, Который позволял бы одному человеку дерВ­жать в подчинении несколько других людей, Кроме случая, когда они сами согласны на это. Всякое правительство опирается на общестВ­венное мнение. Люди сейчас живут при опреВ­деленной форме управления, потому что они считают ее соответствующей своим интересам. Конечно, какая-нибудь часть общества или государства может быть подавлена силой, но это не личная сила деспота; это должна быть сила другой части общества, считающей, что в своих интересах ей следует поддерживать его власть. Разрушьте это общественное мнение, и все здание, сооруженное на его основе, расВ­падется. Из этого следует, что люди по суВ­ществу независимы. Все сказанное относится к физическому равенству.

Моральное равенство с разумной точки зрения еще менее подвержено ограничениям. Под моральным равенством я понимаю принВ­цип применения единого неизменного правила справедливости ко всем могущим возникнуть случаям. Этот принцип не может подлежать сомнению, если не прибегать к доводам, нисВ­провергающим самую сущность добродетели. Утверждают, что «равенство будет невразуВ­мительной фикцией до тех пор, пока способноВ­сти людей остаются различны и предъявляеВ­мые ими притязания лишены гарантий или санкций, с помощью которых их можно было бы осуществить»*. Но бесспорно, что принВ­цип справедливости сам по себе совершенно вразумителен, независимо от того, осуществВ­лен ли он или нет на практике. Начала спраВ­ведливости относятся к существам, наделенВ­ным уменьем познавать и способным испытыВ­вать удовольствие и страдание. Из самой приВ­роды этих существ, независимо от насильстВ­венного государственного устройства, непоВ­средственно вытекает, что удовольствия им приятны, а страдания ненавистны, удовольствие желательно, а страдание нужно избегать. Поэтому будет справедливо и разумно, чтобы эти существа содействовали, поскольку это в их силах, взаимному удовольствию и пользе. Некоторые из удовольствий более высокого рода, чем другие, более чисты и надежны. Правильно было бы их предпочитать.

* «Говорят, что мы все имеем одинаковые права. Я не понимаю, что такое одинаковые права, раз существует неравенство даровании или силы и не сущестВ­вует никакой гарантии, никакой санкции». Рейналь. Американская революция ⁵⁵.

Из этих простых начал можно вывести утВ­верждение о моральном равенстве людей. Мы все обладаем одинаковой природой, и те обВ­стоятельства, которые содействуют пользе одВ­ного человека, содействуют пользе другого. Наши чувства и способности одинаковы. Поэтому удовольствия и страдания должны быть одни и те же у всех. Мы все наделены разумом, мы способны сравнивать, судить и делать выводы. Поэтому усовершенствования, желанные для одного, желанны и для другого. Мы сумеем быть предусмотрительными в отВ­ношении самих себя и стать полезными друг другу в той степени, в какой подымемся над духом предрассудков. Та независимость, та свобода от всякого принуждения, которое могло бы помешать нам дать волю собственВ­ному разумению или высказывать во всех случаях то, что мы считаем правильным, приВ­ведет к совершенствованию всех людей. ИмеВ­ется известные возможности и известные поВ­ложения, наиболее благоприятные для всех человеческих существ, которыми по справедливости надо дать воспользоваться всем, во всяком случае в той мере, в какой это допусВ­кается общими условиями.

Существует действительно один вид моВ­рального неравенства, соответствующий физиВ­ческому неравенству, только что описанному. Люди имеют право на такое отношение к себе, которое определяется их заслугами и их добВ­родетелями. Страна, где к благодетелю людей стали бы относиться так же, как к их врагу, не могла бы стать вместилищем мудрости и разума. Но, в сущности, это различие, отнюдь не находящееся в противоречии с равенством в каком бы то ни было смысле, только благоВ­приятствует ему и в соответствии с этим изВ­вестно под названием справедливости, причем это слово имеет общее происхождение со слоВ­вом равенство*. Хотя в каком-то смысле опиВ­санное условие составляет отклонение от раВ­венства, но оно преследует ту же цель, что и принцип равенства, — цель, составляющую все достоинство этого принципа. Это отклонение лишь вложит в душу каждого стремление к соревнованию в совершенствовании. Надо только стремиться к тому, чтобы были устраВ­нены как можно полнее все произвольные разВ­личия между людьми с тем, чтобы поле деяВ­тельности было беспрепятственно предоставлеВ­но дарованиям и добродетелям. Мы должны стремиться к тому, чтобы всем открыть одинаВ­ковые возможности, и оказывать всем равное содействие, отдавая должное общему интереВ­су и признавая решения наилучших.

* Equality и equity — равенство и справедливость по-английски. — Прим. переводчика.

Книга II, глава IV.

В 

4

О РЕВОЛЮЦИИ

Обязанность поддерживать конституцию нашей страны должна быть обусловлена либо соображенияВ­ми разума, либо же личными чувствами и местными привязанностями. — Рассмотрение первых и вторых.

Не существует более важного вопроса, чем лучший способ совершения революций. Но прежде чем приступить к нему, надлежит устранить одну трудность, которая приходит на ум некоторым людям, — именно, в какой степени, вообще говоря, нам следует сочувстВ­вовать революции, или, иными словами, опВ­равдано ли враждебное отношение человека к конституции его страны.

Говорят, что «мы живем под охраной этой конституции, а так как такая охрана представВ­ляет благо, то она обязывает нас ко взаимноВ­сти в виде ее поддержки».

На это можно, во-первых, ответить, что такая охрана представляет собой нечто весьма двусмысленное; до тех пор пока не будет доВ­казано, что те пороки, от воздействия котоВ­рых она нас защищает, не вызваны по больВ­шей части самой этой конституцией, мы не сумеем должным образом постигнуть сумму обеспечиваемых ею благ.

Во-вторых, благодарность является пороВ­ком, а не добродетелью. Все люди и все объеВ­динения людей должны встречать с нашей стороны такое отношение, которое вытекает из их истинных качеств и достоинств, а не из правил, связанных с их отношением к нам саВ­мим.

В-третьих, прибавьте к этому, что нет моВ­тивов более двусмысленных, чем рекомендуеВ­мая здесь благодарность. Благодарность в отВ­ношении конституции, представляющей собой отвлеченную идею и имеющей воображаемое существование, вообще непостижима. Любовь к своим соотечественникам будет гораздо боВ­лее убедительно доказана мною стараниями принести им существенную пользу, чем подВ­держкой системы, которая, по моему мнению, влечет за собой гибельные последствия.

Человек, призывающий меня поддержиВ­вать эту конституцию, должен обосновать свой призыв одним из двух принципов. Она может претендовать на мою поддержку, либо потому, что она хороша, либо же потому, что она английская. В первом случае против такоВ­го требования ничего нельзя возразить. СлеВ­дует лишь доказать наличие хороших каВ­честв, приписываемых ей. Но можно сделать и такое возражение, «что хотя она не абсоВ­лютно хороша, но попытки ниспровергнуть ее поведут к большему злу, чем сохранение ее при ее двойственном характере, составленном из смеси хорошего с дурным». Если бы это было доказано, то мне, бесспорно, оставалось бы только уступить. Однако об этом зле я мог бы судить лишь после его изучения. ОдВ­ним зло, связанное с революцией, может каВ­заться большим, другим — меньшим. Одни считают, что пороки, которыми чревата ангВ­лийская конституция, велики, другие же дуВ­мают, что она почти безвредна. Прежде чем сделать выбор между этими двумя противопоВ­ложными мнениями и взвесить существующее и возможное зло, мне надлежит самому изуВ­чить этот вопрос. Но такое изучение по саВ­мому своему характеру ведет к неопределенВ­ным результатам. Если бы я вынес решение прежде, чем установил, в пользу какой стороВ­ны оно должно выпасть, то это бы значило, что в точном смысле слова я вообще не проВ­извел расследования.

Человека, желающего революцию ради нее самой, надо считать сумасшедшим. Но тот, кто желает ее из глубокого убеждения в ее полезности и необходимости, имеет право претендовать на наше признание и уважение.

Что касается требования поддерживать английскую конституцию потому только, что она английская, то в таком доводе мало убедиВ­тельности. Оно подобно предъявляемому ко мне требованию быть христианином, потому что я британец, или быть мусульманином, поВ­тому что я родился в Турции. Вместо свидеВ­тельства уважения, оно служит знаком презВ­рения ко всякому правительству, к религии и добродетели, и ко всему тому, что считается священным у людей. Если вообще существует то, что называется истиной, то она должна быть лучше заблуждения. Если вообще суВ­ществует то, что называется разумом, то им надо пользоваться. Но приведенное требоваВ­ние делает истину совершенно излишней и меВ­шает нам пользоваться нашим разумом. Если люди рассуждают и думают, то обязательно должно случиться, что либо англичанин либо турок сочтет свое правительство отвратительВ­ным, а свою религию ложной. Для чего нужен разум, если надо скрывать те выводы, к котоВ­рым он нас приводит? Каким путем могли бы люди дойти до теперешних своих достижений, если бы они всегда удовлетворялись тем сосВ­тоянием общества, при котором им случилось родиться? Одним словом, либо разум предВ­ставляет проклятие нашего рода и человечесВ­кая натура должна вызывать ужас, либо же нам надлежит пользоваться своим рассудком, действовать в соответствии с ним и следовать истине, куда бы она нас ни привела. Она не может привести нас ко злу, так как полезВ­ность, поскольку дело касается мыслящих суВ­ществ, представляет единственную основу для моральной и политической правды.

Книга IV, глава II, раздел 1.

В 

5

ДЕМОКРАТИЯ И ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВОВАНИЮ

Нельзя измыслить такую форму правлеВ­ния, которая не имела бы свойств монархии, аристократии или демократии. Невозможно представить себе более тяжелые или более устойчивые бедствия для человечества, чем вызываемые первыми двумя формами правлеВ­ния. Нельзя вообразить такие несправедлиВ­вости, падения и пороки, которые превзоВ­шли бы прямые и неизбежные последствия принципов, лежащих в основе монархии и аристократии. Если бы, конечно, существоваВ­ли какие-нибудь основания, чтобы поставить демократию на один уровень с такими чудоВ­вищными формами правления, как монархия и аристократия, которые чужды как честноВ­сти, так и разумности, то наши надежды на будущее счастье человечества были бы плаВ­чевными.

Но это не так. Предположим, что мы выВ­нуждены будем установить демократию со всеми связанными с ней недостатками, приВ­чем не будет найдено никаких средств для их устранения; но даже при этом условии демократия много более желательна, чем господВ­ство других форм.

Возьмем, например, Афины со всеми их волнениями и беспорядками, вспомним угодВ­ную народу и умеренную узурпацию власти со стороны Пизистрата⁵⁶, и Перикла⁵⁷, чудоВ­вищный остракизм⁵⁸, который приучил их с самой низкой несправедливостью периодичеВ­ски изгонять выдающихся граждан без всяВ­кого обвинения, заключение в тюрьму Миль-тиада⁵⁹, изгнание Аристида⁶⁰ и убийство Фокиона⁶¹, и все же, при всех этих ошибках, совершенных ими, Афины бесспорно дают более замечательную и достойную зависти картину, чем все когда-либо существовавшие монархии и аристократии. Разве сможет кто-нибудь отрицать их любовь к добродетелям и независимости только потому, что ее сопроВ­вождали некоторые ошибки? Разве сможет кто-нибудь безоговорочно осудить проницаВ­тельный ум афинян, их живое понимание и сильные чувства только потому, что порой они были несдержанны и порывисты? Разве можно сравнивать народ, имевший такие большие достижения, народ изумительно утонченный, народ веселый без чрезмерности и блестящий без невоздержанности, народ, среди которого выросли величайшие поэты, благороднейшие художники, совершеннейшие ораторы и политические писатели и самые бесВ­пристрастные философы из всех, когда-либо живших в мире, разве можно сравнивать это избранное местопребывание чувств патриотизма и независимости и благородных доблеВ­стей с тупыми и себялюбивыми монархичеВ­скими и аристократическими государствами? Не всякий покой — счастье. Лучше немного волнений и беспокойства, чем застой, чуждый доблести.

Обычно при оценке демократии соверВ­шают одну очевидную ошибку, которая заВ­ключается в том, что человечество принимают таким, каким его сделали монархия и аристоВ­кратия, и из этого исходят при суждении об его способности самому законодательствовать. Монархия и аристократия не были бы злом, если бы они не имели свойства подрывать добродетели и рассудительность своих подВ­данных. Необходимо устранить всякую узду, которая мешает духу совершать естественный для него полет. Безмолвное повиновение, слеВ­пое подчинение власти, робкая боязливость, недоверие к своим силам, пренебрежение к собВ­ственному значению и добрым целям, котоВ­рые мы способны достигнуть, — все это осВ­новные препятствия для совершенствования человека. Демократия восстанавливает у чеВ­ловека сознание своего значения, устраняя авторитеты и угнетение, учит его прислушиВ­ваться только к велениям разума, дает ему смелость для того, чтобы рассматривать всех остальных людей как сограждан, и побуждает его не считать их более врагами, против которых надо быть на страже, но братьями, которым надлежит помогать. Гражданин демоВ­кратического государства, видя жалкий гнет и несправедливость, господствующие в странах вокруг, не может не испытывать невыразимой признательности за преимущества, которыми он пользуется, и, конечно, преисполнится твердой решимости сохранить их при всех обстоятельствах. Влияние демократии на мнеВ­ния ее членов всецело негативно, но его поВ­следствия неисчислимы. Нельзя представить себе ничего более неразумного, чем суждение по современному человеку о том человеке, каким он будет впоследствии. Точное и строВ­гое рассуждение заставило бы нас прежде всего удивиться, что в Афинах было так мноВ­го несовершенства, вместо того чтобы пораВ­жаться, что Афины так многого достигли.

Путь к совершенствованию человеческого рода в высшей степени прост, он заключается в том, чтобы говорить правду и действовать правдиво. Если бы афиняне больше следоваВ­ли этому правилу, то они не могли бы так явно заблуждаться. Говорить правду во всех случаях без всяких ограничений, отправлять правосудие без всякого пристрастия — это таВ­кие принципы, которые при своем неуклонном применении окажутся самыми плодотворныВ­ми из всех возможных. Они просвещают раВ­зум, придают силу суждению и лишают клеВ­вету всякого правдоподобия и вероятности. Нет ничего более достоверного, чем всемогуВ­щество правды или, иными словами, чем связь между суждением и внешним поведением. Если наука окажется способной к поВ­стоянному совершенствованию, то и человек также окажется способным беспрерывно увеВ­личивать свою практическую мудрость и справедливость. Признайте только способВ­ность человека к совершенствованию, и из этого неизбежно последует, что мы должны идти к такому состоянию, когда правда будет так хорошо известна, что ее нельзя будет исказить, а справедливость станет настолько обычной, что ей не захотят произвольно проВ­тиводействовать. После серьезных размышлеВ­ний мы не видим оснований думать, что это состояние так от нас отдалено, как первонаВ­чально нам это могло казаться. Заблуждения прежде всего обязаны своим постоянством соВ­циальным учреждениям. Если бы люди были предоставлены работе их собственного ума без попыток регулировать его при помощи каВ­ких бы то ни было общественных установлеВ­нии, то в недалеком будущем человечество реВ­шилось бы внимать правде. Состязание межВ­ду правдой и ложью само по себе слишком неравно, так что правда не нуждается в подВ­держке какого бы то ни было политического союзника. Чем больше будет она открыватьВ­ся, особенно в той своей части, которая отноВ­сится к человеку в обществе, тем она станет казаться проще и очевиднее; тогда покажется Невозможным объяснить как-нибудь иначе то обстоятельство, что она так долго оставалась скрытой, чем гибельным влиянием политичеВ­ского строя.

Книга V, глава XIV. Отрывок.

В 

6

БУДУЩЕЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВ

Количество необходимой администрации, которое должно быть сохранено. — Задачи администрации: наВ­циональная слава. — Соперничество народов. — ВывоВ­ды: 1) нежелательность осложнения органов власти, 2) чрезмерная территория излишня, 3) принуждение и его пределы. — План устройства правительства: полиВ­ция и защита.

Мы попытались вывести некоторые общие принципы, касающиеся ряда вопросов, свяВ­занных с законодательной и исполнительной властью. Но остается одна очень важная теВ­ма, которую предстоит еще обсудить. ИменВ­но, в каких пределах интересы общества треВ­буют сохранения обеих этих властей?

Мы уже видели, что единственной закоВ­номерной задачей политических учреждений является благо индивидуумов. Все то, что им не нужно, как национальное богатство, благоВ­состояние и слава, приносит пользу только корыстным обманщикам, которые с самых ранних времен омрачали разум человечества для того, чтобы беспрепятственно погрузить его в унижение и бедствия.

Стремление расширить свою территорию, завоевать или держать в подчинении своих соседей, превзойти их в ремеслах или в военВ­ном деле основано на предрассудках и заВ­блуждениях. Власть не составляет счастья. Спокойствие и мир желательнее, чем страх, внушаемый другим народам. Люди — братья. Мы объединяемся на определенной территоВ­рии или в определенном климате, потому что такое объединение требуется для безопасности нашей внутренней жизни или для защиты себя от ничем не вызванного нападения со стороны общего врага. Но соперничество наВ­родов представляет продукт воображения. Если нашей целью служит обогащение, то ведь богатство может быть создано только торговлей; чем больше будет возможности у наших соседей покупать, тем больше мы сумеВ­ем продавать. Все люди заинтересованы в обВ­щем благосостоянии.

Чем лучше мы поймем свои собственные интересы, тем меньше мы будем склонны наВ­рушать мир наших соседей. Тот же принцип применим и к ним. Поэтому нам надо желать, чтобы они были мудры. Но мудрость предВ­ставляет плод равенства и независимости, а не оскорбления и угнетения. Если бы угнетеВ­ние могло быть школой мудрости, то человечеВ­ство достигло бы огромного совершенства, так как оно проходило эту школу в течение многих тысячелетий. Поэтому нам надо стреВ­миться к тому, чтобы наши соседи были неВ­зависимы. Мы должны желать, чтобы они были свободны; ведь войны возникают не из наклонностей народов, свободных от пристраВ­стий, а из интриг правительств и из стремлеВ­ний, внушаемых ими народам. Если сосед вторгнется на нашу территорию, то мы должВ­ны только стремиться к изгнанию его, а для этого нам нет надобности превосходить его в доблести, поскольку на нашей собственной земле он будет находиться в более трудных условиях, чем мы, не говоря уже о том, что весьма неправдоподобно предположение, будВ­то какой-нибудь народ может подвергнуться нападению со стороны другого до тех пор, пока он соблюдает благоразумие, справедлиВ­вость и умеренность.

Пока народы не доведены до состояния открытой вражды, их взаимная ревность представляет маловразумительную химеру. Я живу в определенном месте, потому что это место больше всего благоприятствует моему счастью или моей полезности. Я заинтересоВ­ван в политической справедливости и в добВ­родетели человеческого рода, потому что он состоит из людей, т. е. из существ, в высокой степени способных к справедливости и к добВ­родетели; вероятно, я имею дополнительные основания интересоваться теми людьми, котоВ­рые находятся под властью того же правиВ­тельства, что и я сам, так как я лучше могу понять их стремления и более способен содейВ­ствовать им. Но, конечно, у меня нет основаВ­ний причинять страдания другим народам, поВ­скольку они сами не совершают определенных актов несправедливости. Цель здоровой поВ­литики и нравственности заключается в сближении людей, а не в разделении их, в соВ­четании их интересов, а не в противопоставВ­лении их.

Общение между отдельными людьми ниВ­когда не может считаться слишком интенсивВ­ным или подлежащим ограничению; но челоВ­веческие общества не нуждаются в том, чтоВ­бы вступать во взаимные объяснения и соглаВ­сования, кроме тех случаев, когда ошибки и насилия делают такие объяснения необходиВ­мыми. Это соображение позволяет сразу отВ­бросить основные цели той таинственной и нечестной политики, которая до сих пор поВ­глощает внимание правительств. Перед лицом этой истины должны исчезнуть офицеры арВ­мии и флота, послы и уполномоченные, целый ряд искусственных выдумок, созданных для того, чтобы держать в страхе другие народы, чтобы проникать в их тайны, противодейстВ­вовать их махинациям, создавать союзы и контрсоюзы.

Расширению органов власти будет полоВ­жен предел, а вместе с тем будет устранена Возможность угнетения подданных и нарушеВ­ния их воли.

Одновременно полностью устраняется другое постыдное заблуждение политической науки, относящееся к вопросу о количестве территории из расчета на душу населения, о чем поочередно спорили философы и мораВ­листы. Они рассуждали о том, кто более способен обеспечить население площадью, монарВ­хия или демократическое правительство. При будущем усовершенствовании человечество, как надо ожидать, будет иметь одинаковые по форме правительства в разных странах, потому что люди обладают одинаковыми споВ­собностями и имеют одни и те же потребноВ­сти; отдельные правительства будут распроВ­странять свою власть на небольшую территоВ­рию, потому что люди хорошо знают интереВ­сы своих соседей и могут лучше к ним приспоВ­собиться. Нельзя представить себе никаких доводов, в пользу того, чтобы предпочесть обВ­ширную территорию более ограниченной, за исключением соображения внешней безопасВ­ности.

Каковы бы ни были отрицательные стороВ­ны отвлеченной идеи власти, все они крайне обостряются при территориальном расширеВ­нии ее юрисдикции и, напротив, смягчаются при обратном явлении. Честолюбие, которое в первом случае становится страшнее чумы, не имеет возможности проявить себя во втоВ­ром случае. Народные смятения подобны волВ­нам моря, которые при широком пространстве могут вызывать самые страшные последствия, но оказываются кроткими и безвредными, коВ­гда они ограничены поверхностью маленькоВ­го озера. Умеренность и справедливость явВ­ляются очевидными свойствами ограниченноВ­го круга.

Конечно, можно возразить, «что таланты представляют порождение больших страстей и что среди спокойной посредственности неВ­значительной республики силы интеллекта буВ­дут обречены на бездействие». Если бы это возражение было основательно, то оно нуждаВ­лось бы в самом серьезном рассмотрении. Но надо принять во внимание, что при выставВ­ленной здесь гипотезе все человечество состаВ­вит в некотором роде одну великую респубВ­лику, и поэтому перспективы людей, которые захотят благотворно воздействовать на все широкое общественное мнение, окажутся как нельзя более благоприятными. В течение того периода, когда новые условия будут создаВ­ваться, но еще не достигнут своего завершеВ­ния, несправедливость, наблюдаемая у наших соседей, представит дополнительный стимул для наших усилий*.

* Указанное возражение будет подробно обсуждеВ­но в восьмой книге настоящей работы.

Честолюбие и смуты составляют зло, возВ­никающее как косвенный результат деятельВ­ности правительства; это зло является следВ­ствием привычек и внушается правительством, его материальным воздействием, простираюВ­щимся на множество людей. Имеются и другие беды, неотделимые от существования власти. Задача правительства заключается в подавВ­лении насилия как внешнего, так и внутренВ­него. Это насилие могло бы разрушить или подвергнуть опасности благополучие общестВ­ва или его членов; средство, к которому праВ­вительство прибегает, также заключается в насилии, но носящем более регулированный характер. Для этого возникает надобность в концентрации индивидуальной силы, и обычВ­но такая концентрация достигается при поВ­мощи принуждения. Зло, создаваемое приВ­нуждением, было рассмотрено уже прежде*. Принуждение, применяемое в отношении преступников или лиц которым приписываВ­ются преступления, ни в коем случае не может обойтись без вредных последствий. ПринужВ­дение, применяемое большинством общества в отношении его меньшинства, которое расхоВ­дится с ним в некоторых вопросах общественВ­ного блага, очевидно ведет к возбуждению еще большего разномыслия.

* Кн. II, гл. VI⁶².

Оба эти явления проистекают из одного общего начала. Несомненно, что преступлеВ­ние представляет не что иное, как ошибку суждения, и потому не может быть оправдана попытка исправить его с помощью силы, кроВ­ме случаев крайней необходимости. ЗаблужВ­дение меньшинства подходит как раз к только что описанному случаю, хотя его заблуждение может и не быть столь значительным. Тем более необходимость в принуждении редВ­ко может быть настоятельной. Если бы, наВ­пример, мысль об отколе меньшинства была несколько более привычна мышлению людей, то редко отложение такого меньшинства могВ­ло бы вызвать сколько-нибудь сравнимые по вреду последствия с тем злом, которое созВ­дается преступным нарушением самых основных принципов общественной справедливости. Описанные явления подобны случаям обороВ­нительной и наступательной войны. ПримеВ­няя средства принуждения в отношении меньВ­шинства, мы уступаем голосу подозрительноВ­сти, нашептывающему нам, что враждебная сторона может впоследствии причинить нам в чем-то вред, так что мы стремимся предупреВ­дить такую возможность. Прибегая к приВ­нуждению в отношении преступника, мы как бы изгоняем врага, вступившего на нашу терВ­риторию и отказывающегося покинуть ее.

Правительство может ставить перед собой только две законные задачи, именно: устраВ­нение несправедливости, совершенной в отноВ­шении отдельных лиц внутри общества, и обВ­щая защита всех против вторжения извне. Первая из этих задач, сама по себе требующая постоянного нашего внимания, в достаточной степени разрешается объединением людей в таком масштабе, который позволил бы учреВ­дить жюри присяжных для рассмотрения слуВ­чаев нарушения прав отдельных лиц, состояВ­щих в общине, и для разрешения могущих возникнуть вопросов и споров, относящихся к собственности. Конечно, правонарушителю будет нетрудно ускользнуть за узкие пределы такого юрисдикционного округа; поэтому надо, чтобы соседние общины или юрисдикционные округа с самого начала управлялись Подобным же образом или во всяком случае были бы согласны, независимо от своей формы правления, сотрудничать с нами в деле изъятия или исправления преступника, навыВ­ки которого одинаково опасны как для нас, так и для них. Но для этой цели нет надобВ­ности в каком-нибудь специальном договоре и тем более в каком-либо общем органе власти. Одинаковые начала справедливости и взаимВ­ная заинтересованность сумеют лучше связать людей, чем подписи и печати. Между тем вскоре исчезнет всякая надобность в преслеВ­довании преступника с целью его наказания, если только вообще она имеется. Побуждения к совершению преступлений станут редки, случаи их появления будут немногочисленны и строгость при преследовании их излишней. Главной целью наказания является обуздание опасных членов общества; отказ от такого наВ­казания будет возмещен общим наблюдением членов небольшой общины за поведением друг друга, причем порицание, выносимое людьми, будет отличаться своей серьезностью и здравым смыслом, с устранением всякой таинственности и случайности. Ни один челоВ­век, в случае обнаружения его порочности, не сможет проявить такую ограниченность, чтобы отказать в признании осуждающего его общеВ­го решения, основанного на здравом суждеВ­нии. Оно заставит его утратить самоуверенВ­ность или, что еще лучше, убедит его. ЧелоВ­век будет вынужден силой, не менее отразимой, чем кнут и цепи, исправить свое повеВ­дение.

В этом очерке дан в общих чертах план устройства политического управления. Споры между разными общинами в значительной степени окажутся невозможными, поскольку при возникновении какого-либо вопроса, наВ­пример, о границах, принцип справедливости убедит нас в том, что человек, возделываюВ­щий какой-то участок земли, более всех друВ­гих уполномочен выносить решение о том, к какой общине он желает принадлежать. НиВ­какое сообщество людей, до тех пор пока они признают начала разума, не может быть ни в какой степени заинтересовано в расширении своей территории. Если мы желаем вызвать чувство привязанности друг к другу среди членов нашего сообщества, то нет более верВ­ного средства, чем веления справедливости и умеренности; если бы они в каком-нибудь случае оказались недейственными, то это могло бы произойти только в отношении неВ­достойного члена общины. Обязанность всяВ­кого общества наказывать правонарушителей вытекает не из подразумеваемого согласия правонарушителя подвергнуться наказанию, но из обязанности общества обеспечивать должную защиту.

Хотя предположение о спорах между обВ­щинами весьма неразумно при описанном соВ­стоянии общества, но они тем не менее возВ­можны. Поэтому надо предусмотреть меры против таких необычайных случаев. Эти слуВ­чаи по своей природе подобны иностранному вторжению. Им можно противодействовать только посредством соглашения между неВ­сколькими округами, провозглашающими и в случае надобности применяющими принципы справедливости.

Эти два случая — вражда между округами и иностранное вторжение, которое должно быть отражено соединенными усилиями всех во имя общих интересов — требуют особого замечания. Оно сводится к тому, что оба эти случая по самой своей природе носят харакВ­тер временный, и поэтому меры, которые надВ­лежит принять в отношении их, не должны быть в точном смысле слова постоянными. Иными словами, постоянное наличие нациоВ­нального собрания, как это до сего времени практикуется во Франции, не требуется в пеВ­риод спокойствия и даже может оказаться вредным.

Книга V, глава XXII.

В 

7

ОБ УПРАВЛЕНИИ

Мы можем с достаточным основанием заВ­ключить, что национальные собрания, или, иными словами, собрания, имеющие двоякую задачу — улаживать споры между двумя окВ­ругами и совещаться относительно наилучшеВ­го способа отражения нападений извне — как бы необходимо ни было в некоторых случаях обращение к ним, все же должны созываться настолько редко, насколько то допускает сущВ­ность дела. Они либо должны избираться лишь в чрезвычайных случаях, как диктаторы в древнем Риме, либо же заседать периодиВ­чески, например, один день в году, с правом, однако, продолжать до известных пределов свои сессии для выслушивания жалоб и предВ­ставлений от избирателей, их созвавших. ПерВ­вый из указанных способов много предпочтиВ­тельнее. Некоторые из приведенных уже соображений рассчитаны на то, чтобы покаВ­зать, что и выборы, в силу природы их, не следует применять, кроме случаев необходиВ­мых. Предложить способы для законного соВ­зыва национальных собраний не представляет затруднений. Всего более подходящим было бы в согласии с опытом и навыками прошлого, чтобы всеобщие выборы происходили всякий раз, когда того потребует определенное число округов. Строгой справедливости и простоте всего более соответствовало бы, чтобы собраВ­ние происходило для двух округов или для двухсот, в точном соотношении к числу окруВ­гов, выразивших пожелание о принятии этой меры.

Нет никаких разумных оснований отриВ­цать, что возражения против демократии, разВ­дававшиеся громче всего, совершенно рассеиВ­ваются в приложении к только что очерченВ­ной форме управления. Тут не кроется никаВ­ких возможностей для шумихи, для тирании-массы, упоенной неограниченной властью, для политического честолюбия немногих или для беспокойной зависти и подозрительности остальных. Здесь ни один демагог не смог бы найти подходящего случая превратить толпу в слепое орудие для своих целей. Люди при такого рода общественном строе сознавали бы свое благоденствие и дорожили бы им. ИстинВ­ная причина, почему масса человечества столь часто становилась жертвой обмана со стороВ­ны мошенников, заключается в сложной и таВ­инственной природе социальной системы. Если только уничтожить фокуснические приВ­емы управления, самое доморощенное разуВ­мение окажется вполне подготовленным к тоВ­му, чтобы разглядеть хитрости правящих гоВ­сударством шулеров, желающих вовлечь его в обман.

Книга V, глава XXIII. Отрывок.

В 

8

ОБ УНИЧТОЖЕНИИ ПРАВИТЕЛЬСТВА

Политический авторитет национального собраВ­ния. — Присяжные.— Общие выводы.

Нам надо теперь решить, какую власть можно предоставить тому видоизмененному национальному собранию, который мы приВ­знали пригодным для нашей системы. ДолжВ­но ли оно давать распоряжения всем членам конфедерации? Или же достаточно того, чтоВ­бы оно пригласило их сотрудничать в общих интересах и путем убеждений и обращений к ним доказало бы разумность предлагаемых мер? Вначале придется действовать первым способом. Позже достаточно будет второго пути. Совет амфиктионов⁶³ в Греции не облаВ­дал никакой властью, кроме той, что проистеВ­кала из личного авторитета его членов. По меВ­ре того, как будет искореняться партийный дух, как затихнут треволнения общественной жизни и упростится политический механизм, получит признание голос разума. Обращение собрания к округам встретит одобрение всех рассудительных людей, кроме, конечно, слуВ­чая, когда оно будет на столько спорно, что придется его отклонить.

Это замечание заставляет нас сделать еще один шаг. То отличие между приказанием и обращением, которое мы только что пояснили в случае с национальным собранием, может быть отнесено к особым собраниям или к приВ­сяжным отдельных округов. Надо думать, что вначале потребуется некоторая доля власти и насилия. Но эта необходимость проистекает не из природы человека, а из учреждении, коВ­торые его уже успели развратить. Человек первоначально не порочен. Он не отказался бы выслушивать доводы, обращенные к нему, и позволил бы убедить себя, если бы не приВ­вык считать их лицемерными и думать, что его сосед, его отец и представитель политичеВ­ской власти, претендующие на то, что ими руководит только чистое стремление блюсти его интересы, в действительности, соблюдают лишь свои собственные за его счет. Таковы роковые последствия сложности учреждений и опутывающей их тайны. Упростите соВ­циальную систему, как это властно диктуется всеми соображениями, кроме стремления к узурпации власти и происков честолюбия, осуществите простые требования справедлиВ­вости в соответствии со всеобщим понимаВ­нием ее, устраните потребность в слепом поВ­виновении, и весь род людской станет разумВ­ным и добродетельным. Тогда для присяжВ­ных будет достаточно лишь рекомендовать определенный способ разрешения споров, не претендуя на право навязывать решение. ПриВ­сяжным достаточно будет предложить обидчику отказаться от своих заблуждений. Если в немногих случаях их доводы окажутся недоВ­статочными, то зло, проистекающее из этого, будет менее существенным, чем то, коВ­торое происходит от постоянного лишения частных лиц права самим вершить правосуВ­дие. Но фактически не произойдет никакой беды, ибо когда господство разума будет обВ­щепризнанно, то обидчик либо сам охотно уступит доводам власти, либо, в случае своего сопротивления, он, даже не неся никакого личного ущерба, будет чувствовать такую тяВ­готу от недвусмысленного осуждения общестВ­венным мнением и от его неусыпного наблюдеВ­ния, что будет готов удалиться в другое обВ­щество, более сродственное его заблуждениям.

Читатель, вероятно, уже предвосхитил, на основании сказанного, мои конечные выводы. Если в конце концов присяжные перестанут выносить решения и ограничатся предложеВ­ниями, если воздействие (илы будет постепенВ­но устранено и можно будет полагаться на один разум, то не окажется ли в один преВ­красный день, что сами присяжные и все друВ­гие виды публичных учреждений могут быть уничтожены как излишние? Не будет ли сужВ­дение одного разумного человека столь же действенно, как суждения двенадцати? Не будет ли компетентность одного человека в деле инструктирования своих соседей пользоВ­ваться таким признанием, чтобы позволить обходиться без формальностей, связанных с избранием? Разве придется исправлять много пороков и преодолевать много упорстВ­ва? В этом будет заключаться одна из сущеВ­ственнейших стадий человеческого совершенВ­ствования. С каким восторгом должен кажВ­дый хорошо осведомленный доброжелатель человеческого рода предвкушать то счастлиВ­вое время, когда уничтожится политическая власть, этот грубый механизм, служивший вековой причиной человеческих пороков; с саВ­мой сущностью власти, как достаточно убедиВ­тельно показано в настоящей работе, неразВ­рывно связано всякое зло, и оно не может быть устранено иначе, как путем полного ее уничтожения!

Книга V, глава XXIV.

В 

9

О ПРАВЕ

Доводы, которыми его защищают. — ВозражеВ­ния. — Право обладает свойством: 1) Безграничности, в особенности в свободном государстве. — Причины этого порока. 2) Неясности. — Примеры из области права собственности. — Способ, которым его надо изуВ­чать. — 3) Мнимой способностью предвидеть будущие события. — Законы представляют собой вид обязаВ­тельства. — Право препятствует свободе мнений. — Оно разрушает начала разума. — Бесчестность законовеВ­дов. — Честный юрист пагубен. — Уничтожение права диктуется требованиями благоразумия. — Спокойствие духа. — Природа человека. — Правосудие в будущем. — Ошибки, которые могут первоначально возникнуть. — Постепенное совершенствование. — Воздействие на угоВ­ловное право. — О собственности.

В деле суда над преступлениями есть воВ­прос, имеющий очень большое значение; это вопрос о методе, которым надо пользоваться при классификации преступлений и при поВ­следующем определении степени наказания. Вопрос этот приводит нас непосредственно к изучению права, которое бесспорно представВ­ляет собой важнейший предмет, подлежащий ведению человеческого рассудка. В странах, считающих себя цивилизованными, именно право служило до настоящего времени тем критерием, который позволяет оценивать все преступления и правонарушения, подвергаюВ­щиеся общественному осуждению. Надо добВ­росовестно рассмотреть достоинства такого метода.

Люди, изучавшие этот вопрос, видели с одной стороны право, а с другой — неограниВ­ченный произвол деспота и сравнивали их между собой. Но если мы хотим добросовестВ­но оценить достоинства права, то надо изуВ­чить его само по себе, а затем, если это окаВ­жется необходимым, изыскать наиболее приВ­годные начала, способные его заменить.

Праву ставят в заслугу, что оно «дает членам общества представление о принципах, которые будут положены в основу оценок их действий». Считается величайшим неправосуВ­дием «судить людей на основании закона ех post facto⁶⁴ или любым другим способом, кроВ­ме как по букве закона, формально установВ­ленного и правильно опубликованного».

Теперь мы рассмотрим, насколько целесоВ­образно отказываться от этого принципа. С первого взгляда ясно, что он имеет очень большое значение в тех странах, где законоВ­дательство произвольно и капризно. Если в какой-нибудь стране будет считаться преВ­ступным ношение одежды из определенной ткани или употребление пуговиц известного вида, то естественным будет требование, чтоВ­бы законодательство ознакомило членов обВ­щества с теми нелепыми правилами, которым оно намерено следовать. Но если общество может удовольствоваться правилами справедВ­ливости и не претендует на право искажать или расширять эти правила, то очевидно, что право было бы для него менее нужным устаВ­новлением. Правила же справедливости можВ­но легче и с большим успехом изучить в проВ­цессе живого общения внутри человеческого общества, не связанного никакими путами предрассудков, чем при помощи катехизисов и юридических сводов *.

* См. кн. VI, гл. VIII⁶⁵.

Нет более ясного положения, чем следуюВ­щее: каждое дело заключает в себе самом свою норму. Никогда два человеческих дейВ­ствия не были совершенно одинаковы, т. е. не обладали одинаковой степенью полезности или вредности. Казалось бы дело правосудия заключается в том, чтобы распознавать качеВ­ства людей, а не смешивать их, как это пракВ­тиковалось до сих пор. К чему привела в отВ­ношении права попытка вершить правосудие? При появлении новых казусов, право всегда оказывается недостаточным. Как могло бы быть иначе? Законодатель не обладает неВ­ограниченной способностью предвидения и не в состоянии определить того, что беспредельВ­но. Таким образом, остается альтернатива: либо исказить право для охвата им такого случая, какого законодатель не предусмотрел, либо же создать новый закон, предназначенВ­ный для этого особого случая. В первом наВ­правлении делалось очень много. Крючкотворство юристов и искусство, с которым они совершенствуют законы и искажают их смысл, вошли в поговорку. Но хотя они сделали мноВ­го в этом направлении, однако не всего можно было достигнуть таким способом. Поэтому постоянно возникает потребность в новых законах. Для того чтобы устранить возможВ­ность обхода закона, его часто делают многоВ­словным, подробным и обстоятельным. Тома, содержащие предписания, постоянно разраВ­стаются, и весь мир не сможет вместить тех книг, которые еще должны быть написаны.

Следствием безграничности права являетВ­ся его неопределенность. А это прямо наруВ­шает принцип, положенный в его основу. Ведь законы созданы для того, чтобы положить конец двусмысленностям и чтобы каждый чеВ­ловек знал, на что он должен рассчитывать. Как же отвечают законы этой задаче? Порой случается, что самый знаменитый адвокат в королевстве или первый юрисконсульт короВ­ны заверяет в несомненно успешном исходе моего дела за пять минут до того, как другой служитель права, титулуемый хранителем коВ­ролевской совести, совершая неожиданный фокус, решает его наперекор моим интересам. Разве исход мог быть таким неопределенным, если бы я должен был довериться жюри, соВ­ставленному из моих соседей с их простым, неиспорченным здравым смыслом, отражаюВ­щимся на их общем представлении о правоВ­судии? Право — это лабиринт без выхода; оно содержит множество противоречий, из которых невозможно выпутаться. Изучение закоВ­нов позволяет юристу найти в них достаточно убедительные, может быть, даже неопроверВ­жимые основания для рассмотрения каждой проблемы в любом аспекте; но предположеВ­ние, что изучение права может дать знание исхода и уверенность в нем, свидетельствоВ­вало бы только о полном безумии.

Другое соображение, доказывающее нелеВ­пость права в наиболее общем его понимании, заключается в его пророческом характере. Ведь цель его сводится к предвидению челоВ­веческих поступков и к предписанию решеВ­ний, относящихся к ним. Право стремится не меньше, чем религиозные верования, катехиВ­зисы и церковные постановления, привести человеческий рассудок в неподвижное состояВ­ние и установить принцип неизменности там, где беспрерывно действует способность к соВ­вершенствованию, которая представляет собой единственный благодетельный элемент сознаВ­ния.

Легенда о Прокрусте⁶⁶ дает нам бледное представление о непрерывных усилиях права. Пренебрегая великим принципом натурфилоВ­софии, гласящим, что во всей вселенной нет и двух атомов материи одинаковой формы, право стремится свести к одному стандарту человеческие поступки, представляющие реВ­зультат тысячи изменчивых элементов. НаВ­блюдение над системой права привело к странному изречению, гласящему, что «неВ­укоснительная справедливость часто оказывается величайшей несправедливостью»*. В попытке отнести поведение всех людей к нескольким типам не больше настоящей спраВ­ведливости, чем в попытке свести всех людей к одному масштабу.

* Summum jus summa injuria⁶⁷.

На основании всех этих соображений можВ­но без колебаний сделать общий вывод, что право является установлением, несущим саВ­мые гибельные последствия.

Истинный принцип, который следует подВ­ставить на место права, заключается в том, что разум должен осуществлять неограниченВ­ную юрисдикцию в отношении обстоятельств каждого судебного дела. С точки зрения блаВ­горазумия не может быть никаких возражеВ­ний против этого принципа. Нельзя предпоВ­лагать, что не существует сейчас людей, инВ­теллектуальное совершенство которых соотВ­ветствовало бы уровню, достигнутому правом. Иногда говорят, что оно создано мудростью наших предков. Но это странный самообман; существующие нормы права чаще были проВ­диктованы страстями людей, иногда их роВ­бостью, подозрительностью, склонностью к оригинальности и жаждой власти, не знаюВ­щей предела. Но если среди нас есть люди, мудрость которых равняется мудрости права, то нельзя утверждать, что истина, провозглаВ­шенная ими, станет менее убедительной от того, что она будет опираться не на власть, а только на разум, подкрепляющий истину.

Каковы бы то ни были неудобства, создаВ­ваемые людскими страстями, установление твердых законов не представляет надежного лекарства. Теперь посмотрим, как действоваВ­ли бы страсти и как они развивались бы в случае, если бы люди были предоставлены на собственное усмотрение. Неопытность и чрезмерное усердие могут побудить меня обуздать моего соседа в его неправильных действиях путем наказаний и всяческого поВ­нуждения, преднамеренно применяемого для исправления заблуждений. Но разум разобВ­лачает безумие такого способа действий и учит меня, что если этот человек не приВ­выкнет полагаться на силу интеллекта, то он никогда не достигнет достойного состояния, свойственного разумному существу. Пока чеВ­ловек находится в оковах послушания и по привычке ждет, чтобы его поведением рукоВ­водили другие, его сознание и сила духа буВ­дут находиться в состоянии дремоты. Если я желаю, чтобы он проявил всю ту энергию, на которую способен, то я должен возбудить его самосознание, научить его не склоняться ни перед какими авторитетами, рассматривать те принципы, которых он сам придерживаетВ­ся, и давать отчет в основаниях своих поступВ­ков собственному рассудку.

Навыки, благодетельные для отдельных людей, будут одинаково благотворны и в деВ­лах общества. Люди сейчас слабы, потому что им всегда говорили, что они слабы и им не следует полагаться на самих себя. Освободи те их от оков, предложите им изучать, расВ­суждать и судить, и вы скоро увидите, как они станут совершенно другими существами. Скажите им, что у них есть страсти, что поВ­рой они действуют слишком поспешно, несдерВ­жанно и неправильно, но что они все же долВ­жны сами за себя отвечать. Скажите им, что горы пергамента, в которые их закопали, приВ­годны только для того, чтобы внушать почтеВ­ние в век предрассудков и невежества, что отныне мы будем зависеть только от непоВ­средственного чувства справедливости, что если бы даже их страсти были огромны, то они должны применить столь же огромную энергию для их подавления, а если их решеВ­ния будут несправедливы, то за эту неспраВ­ведливость ответственны будут они сами. РеВ­зультат такого положения вещей скоро обнаВ­ружится: сознание людей разовьется до уровВ­ня требуемого положением, а присяжные и третейские суды проникнутся сознанием важВ­ности возложенной на них задачи.

Поучительная картина представится при наблюдении за постепенным установлением правосудия, когда установится тот порядок, который здесь рекомендуется. Возможно, что вначале будет некоторое, небольшое количестВ­во решений нелепых или суровых. Но авторы этих решений заплатят непопулярностью я бесчестием, в чем они сами будут виновны.

Каково бы ни было в действительности первоначальное происхождение права, им вскоре начали дорожить как прикрытием для угнетения. Его неясность вводила в заблужВ­дение вопрошающий взгляд пострадавших. Его древность служила для того, чтобы отВ­влечь большую часть озлобления от виновниВ­ков неправосудия на авторов закона, и еще более для того, чтобы укротить это озлоблеВ­ние посредством суеверного почтения к закоВ­ну. Ведь было хорошо известно, что неприВ­крытое, обнаженное угнетение не может не пасть жертвой собственных деяний.

Юридические решения, вынесенные непоВ­средственно после отмены права, мало чем будут отличаться от решений, которые выноВ­сились во время его господства. Они будут продиктованы предрассудками и привычкой. Но сила воздействия привычки, утратившей тот центр, вокруг которого она накапливаВ­лась, начнет постепенно уменьшаться. Лица, которым будет поручено вынесение решений по делам, понемногу поймут, что дела эти пеВ­реданы им для обсуждения, и неизбежно начнут сами себе задавать вопрос о разумноВ­сти начал, считавшихся до того бесспорными. Их кругозор будет расширяться параллельно с тем, как будут расти сознание важности доВ­веренной им обязанности и неограниченная свобода расследования. Тогда начнется ноВ­вый, многообещающий порядок вещей, реВ­зультаты которого не могут предвидеть сущеВ­ствующие сейчас люди, даже если они проВ­ницательны: тогда будет развенчано слепое доверие и начнется эра неомраченного правоВ­судия.

Преступления, совершенно различные по разнообразию видов развращенности, из коВ­торой они проистекали, не будут больше соВ­единяться под одним общим именем. ПрисяжВ­ные станут столь же проницательны в разлиВ­чении преступлений, сколь они сейчас не споВ­собны распознавать значение разных поступВ­ков и характеров.

Рассмотрим результаты отмены права в отношении собственности. Как только рассуВ­док людей начнет понемногу отучаться от жеВ­стокого единообразия теперешней системы, они начнут стремиться к справедливости. ПредпоВ­ложим, что при таком положении на их расВ­смотрение будет передано дело о спорном наВ­следстве, на которое претендуют пять наследВ­ников, причем по решению суда при старой системе вся спорная собственность должна была быть разделена на пять равных долей. Они начнут с расследования потребностей и положения всех истцов. Предположим, что первый из них окажется человеком с хорошей репутацией, процветающий материально; он почтенный член общества, но новые средства мало прибавят к его полезности или к его раВ­достям. Второй истец — неудачник, гибнущий от нужды и обремененный всякими бедствияВ­ми. Третий хотя и беден, но его добродетели дают ему право претендовать на определенное положение, в котором его заслуги могли бы быть очень велики, но которое он не может принять, не владея капиталом в две пятых всего наследства. Один из истцов — это незамужняя женщина, перешедшая тот возраст, когда она могла бы еще иметь детей. Другая истица — вдова без средств и с большой семьей, зависящей от ее поддержки. Первый вопрос, который возник бы перед непредвзяВ­тыми лицами, получившими поручение выВ­нести свободное решение относительно расВ­пределения наследства, сводился бы к тому, насколько справедливо разделение на равные доли, применявшееся до сих пор. Это был бы один из первых толчков, которые постепенно потрясли бы существующую сейчас систему собственности.

Читатель, прочтя эту главу, не сможет не заметить, что право является только функВ­цией политической власти и должно исчезВ­нуть, когда исчезнет надобность в этой силе, если только воздействие истины не заставит еще раньше искоренить его из человеческой практики.

Книга VII, глава VIII. Отрывки.

В 

С.А.Фейгина

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО В. ГОДВИНА

Вильям Годвин родился в 1756 году в Англии в семье диссидентского проповедника в городе Уисбиче Кембриджского графства. Проповедничество и священнослужительство составляли традицию в семье Годвинов, и Вильям с детства предназначался к той же деятельности. Он рос физически слабым, но с ярко выраженными умственными интересами. Семья Годвина, переехав в местечко Гествик Сеффолкского графства, пригласила учительницу местной школы для чтения с Вильямом священного писания, так что уже в 7-летнем возрасте он хорошо знал его. Решение пойВ­ти по стопам отца закрепилось в сознании мальчика. Вскоре он начал посещать школу, где обучался письВ­му, арифметике и латыни. По истечении трех лет, оконВ­чив обучение в этой школе, Вильям был отправлен в Норвич для продолжения образования к пастору-индепенденту Ньютону, который сумел возбудить жажду знаний в своем способном ученике.

В 1772 году отец Годвина умер, но мать помогала сыну из своих небольших средств, чтобы дать ему возВ­можность продолжать учение. В 1773 году Вильям поВ­ступил в диссидентский колледж в Хокстоне близ Лондона. Преподаватель литературы Киппис оказал большое влияние на Годвина, и юноша начал с усердиВ­ем изучать античных классиков. Здесь Годвин испыВ­тал первые сомнения в христианском учении. Еще до окончания школы он читал проповеди небольшим обВ­щинам, а по окончании школы в 1777 году поступил диссидентским проповедником в одну деревню в Хертфорширском графстве. В 1784 году Годвин опубликовал свои проповеди под названием «Исторические эсВ­кизы в шести проповедях». Сомнения в правильности избранного им пути обострились под воздействием французских просветителей, которых он теперь прочел. Руссо, Гольбах и Гельвеций окончательно расшатали его религиозные убеждения. Покинув свою общину в 1782 году, Годвин переехал в Лондон, занялся литературным трудом и в следующем году выпустил анонимно свою первую историческую работу «Жизнь Чатама». Прежде чем навсегда посвятить себя литераВ­турной и научной деятельности, Годвин попытался осВ­новать школу для обучения мальчиков. Но опубликоВ­ванные им анонимно «Сведения о семинарии, который будет открыт в понедельник 4 августа в Ипсоме в Сюррее» не встретили отклика, ученики не являлись, и Годвин отказался от этой мысли. С этого времени, сложив с себя сан, он уже безвозвратно отдался лиВ­тературному труду. Средств к существованию у него не было, он не обладал достаточным жизненным опыВ­том, но был способен к напряженному труду, а идеи французских просветителей указывали ему путь. В 1784 году анонимно вышел его труд «Литературный вестник», представляющий собой критический обзор ряда книг, которые должны были выйти в том же гоВ­ду. Вскоре Годвину было предложено сотрудничать в ежемесячном политическом и историческом журнале «Английское обозрение» («The English Review»). До сих пор не удалось установить, какие статьи были наВ­писаны им, так как авторы свои статьи не подписыВ­вали. Хотя материальное положение Годвина улучшиВ­лось, но все же ему порой приходилось закладывать часы или платье, чтобы иметь возможность пообедать. В этот период он познакомился с человеком, ставшим его другом на долгие годы. Речь идет о Томасе Голкрофте, актере и драматурге, который укрепил интерес Годвина к французской философии и его веру в знаВ­чение рационалистических принципов. Большой жизВ­ненный опыт Голкрофта был в дальнейшем также неВ­бесполезен для Годвина в его замкнутой и трудовой жизни, когда он стал работать в области беллетристиВ­ки. В 1786 году Годвин начал также сотрудничать в либеральном «Новом ежегоднике» («New Annual Register»), где вел исторический отдел. Вместе с тем он продолжал заниматься философией и историей, подВ­готовляя себя к большому труду, план которого еще не был готов.

Разразившаяся в 1789 году во Франции революВ­ция произвела на Годвина огромное впечатление. ВмеВ­сте со всеми сторонниками французской просветительВ­ной философии он видел в ней торжество теории о всемогуществе разума. Последующие годы Годвин поВ­святил целиком изучению политических проблем. Одно время он даже помышлял о том, чтобы выставить свою кандидатуру в парламент, но отказался от этой мысВ­ли, считая себя неспособным к практической политиВ­ческой деятельности.

В 1790 году появились «Размышления о французВ­ской революции» Бёрка, представлявшие первый опыт оценки событий во Франции с реакционной точки зреВ­ния. В 1791 году в ответ Бёрку радикальный писатель Томас Пэн издал книгу «Права человека». Годвин не мог не быть затронут этой контроверзой по поводу интересовавших его проблем. В этом же году он задуВ­мал свой капитальный труд «Исследование о политиВ­ческой справедливости». Отказавшись от журнальной работы, он принялся за книгу, которая, по его мнеВ­нию, должна была поставить вопрос о политических принципах на непоколебимую основу. Проработав с огромным усердием 16 месяцев, он уже в 1793 году выпустил книгу, принесшую ему славу. Через нескольВ­ко недель по ее выходе Годвин стал известен всей чиВ­тающей Англии. Появление «Исследования о политиВ­ческой справедливости» было как нельзя более своеВ­временно, так как с развитием французской революции интерес к политическим и социальным проблемам стал всеобщим, и успех книги Годвина был очень велик.

Уже в 1794 году вышел в свет его известный роВ­ман «Вещи как они есть, или Калеб Вильямс». Из всех художественных произведений Годвина только этот роман имел долгую жизнь, он и теперь еще не утратил своего значения *. К славе политического писателя Годвин присовокупил славу художника. В этом произВ­ведении Годвин популяризировал мысли, высказанные им в «Исследовании о политической справедливости».

* «Калеб Вильямс» переведен на русский язык.

В это время в Англии уже подымала голову полиВ­тическая реакция, что обусловливалось страхом госВ­подствующей верхушки перед французскими событияВ­ми. Начались политические преследования. В мае 1794 года были арестованы и обвинены в государстВ­венной измене члены радикально-демократического «Корреспондентского общества» за пропаганду полиВ­тических реформ. Обвинение поддерживал лорд-главВ­ный судья Эйр. Годвин написал статью под назваВ­нием «Беглая критика обвинения предъявленного лордом-главным судьей Эйром большому жюри приВ­сяжных». Опубликованная в газете анонимно, она была перепечатана брошюрой и распространена по всей стране. Внимание прогрессивных кругов Англии было так возбуждено, что суд вынужден был устуВ­пить давлению и оправдать всех обвиняемых. Вскоре авторство Годвина стало известно, и популярность его достигла своего апогея. В следующем году он выстуВ­пил против реакционной политики правительства в памфлете «Размышления о законопроектах лорда Гренвиля и г-на Питта».

В 1797 году Годвин женился на известной в то вреВ­мя в Англии публицистке Мэри Уолстонкрафт, авторе книги «Защита прав женщин». В том же году он законВ­чил новую работу «Исследователь: размышления о воспитании, нравах и литературе». Она примечательна тем, что побудила тогда еще никому не известного Мальтуса написать «Очерк о законе народонаселения».

Семейное благополучие Годвина продолжалось неВ­долго: жена его умерла при рождении первого ребенка. В 1798 году Годвин опубликовал ее жизнеописание под названием «Биография автора книги о защите прав женщин». Через год он издал роман «Сент-Леон». В этом романе, как и в «Калебе Вильямсе», Годвин выступает против привилегий, даваемых богатством и знатностью. Роман имел большой успех. В этот момент реакция в Англии праздновала победу, и Годвин стал предметом многочисленных нападок. Известный поэт «Озерной школы» Кольридж начала 1796г. выпускать журнал «Страж» («Watchman»), занимавВ­шийся вопросами религии, политики и этики с реакВ­ционных позиций. В нем Кольридж объявил принципы Годвина морально порочными и оспаривал всемогущеВ­ство разума. Еще более чувствительный удар был наВ­несен Годвину его бывшим другом, священником Парром, который в своей пасхальной проповеди в 1801 гоВ­ду воспользовался случаем, чтобы резко напасть на всю так называемую «новую философию» и ее защитВ­ников, главным же образом на Годвина. Эта проповедь была напечатана, и Годвин ответил на нее памфлетом «Мысли, вызванные чтением проповеди д-ра Парра», полемизируя не только с автором проповеди, но со всеми своими противниками, в том числе и с МальтуВ­сом. Он пишет, что погребен в одной общей могиле с делом свободы и с любовью к ней.

В 1800 году Годвин написал белыми стихами траВ­гедию «Антоний». Трагедия, однако, успеха не имела и выдержала только одно представление. МатериальВ­ное положение Годвина было уже подорвано, а расчет на успех пьесы не оправдался. С этого времени он постоянно испытывал угрозу нужды и всегда был опутан сетью долгов. Между тем семья его возросла, так как в конце 1801 г. он вторично женился на вдоВ­ве Клермон с двумя детьми. Вскоре прибавился еще сын Вильям. Новая семейная жизнь складывалась негладко: жена Годвина не жаловала его друзей и вноВ­сила разлад в его отношения с ними.

Неуспех «Антония» не смутил автора, и он еще раз со свойственным ему упорством решил испробоВ­вать свои силы в драматургии, однако новая трагедия «Фокинир», хотя и прошла шесть раз, но репутации его как драматурга не укрепила. Еще до написания этой трагедии Годвин решил вернуться к давно оставВ­ленной им области, к истории. 1801-1802 годы он посвятил изучению XIV века, и в 1803 году выпустил «Историю жизни Чосера и его эпохи». Скудость биоВ­графических материалов об этом английском поэте поВ­будила Годвина заняться тщательным изучением быта и нравов эпохи. Но и этот его труд был плохо принят реакционной журналистикой, так как имя Годвина стало для нее одиозным. Между тем материальное положеВ­ние его продолжало ухудшаться. В 1805 году вышел третий роман Годвина «Флитвуд». В нем социальные мотивы не играют существенной роли, главное меВ­сто занимают любовно-психологические переживания героя Флитвуда. Роман этот слабее не только «Калеба Вильямса», но и «Сент-Леона». Он не принес ожиВ­даемого Годвином облегчения в материальном отношеВ­нии. Годвин решил заняться издательской деятельноВ­стью и основал в том же году издательство под назВ­ванием «Юношеская библиотека», которое он вел в течение двадцати лет. Годвин опубликовал ряд написанВ­ных им самим книг для школьников и молодежи как учебных, так и для занимательного чтения, например, басни, Пантеон греческих и римских богов, краткую исВ­торию Англии, историю Рима, историю Греции, учебВ­ные книги по английской грамматике и языку, биоВ­графию претендентки на английский престол в XVI веВ­ке Джен Грей. Писал он под псевдонимами Эдуарда Балдуина и Теофила Марклифа, и книги его были хоВ­рошо приняты прессой. Но из-за неумения вести комВ­мерческое дело Годвин не мог выпутаться из долгов.

За это же время появились только два произведеВ­ния Годвина, выпущенные под собственным его имеВ­нем, именно: «Жизнь Эдуарда и Джона-Филипса, племянников и учеников Мильтона» и «Очерк о гробВ­ницах», оба историко-познавательного значения. РеВ­деющий круг друзей Годвина пополнился в 1812 году, тогда еще молодым поэтом Шелли, на которого «ИсВ­следование о политической справедливости» произвело большое впечатление. Надо упомянуть, что Шелли вступил в брак с дочерью Годвина от первой жены — Мэри. Он не мог оформить брак, так как не получил развода с первой женой. Это обстоятельство разруВ­шило дружбу философа с поэтом. В 1819 году в жизни Годвина произошла тяжелая катастрофа — покончила самоубийством усыновленная и воспитанВ­ная им дочь его первой жены — Фанни Годвин. СамоВ­убийство Фанни Годвин тщательно скрывал, чтобы не возбудить против себя и так уже враждебных ему журналистов.

В 1817 году Годвин, терзаемый житейскими забоВ­тами, сумел закончить новый роман «Мандевиль», действие которого отнесено ко времени Кромвеля. ГеВ­рой этого романа, по имени которого он назван, несет уже на себе черты романтической разочарованности, характерные для начала XIX века.

Теперь, впервые после ответа на проповедь священВ­ника Парра в 1801 году, Годвин снова вернулся к вопросам социально-политическим. После опубликоваВ­ния «Мандевиля» он отдал все свое время ответу на книгу Мальтуса «Очерк о законе народонаселения», которая была использована реакционными политикаВ­ми как орудие против трудящихся в их борьбе за улучшение своего положения. Уже в «Исследовании о политической справедливости» Годвин посвятил одВ­ну главу вопросу о росте народонаселения. Теперь в ответ на книгу Мальтуса он выпустил новый труд «О народонаселении». Выход этой книги и ее успех не задержали постепенно подготовлявшегося разорения Годвина. Ко всем заботам и горестям прибавилась в 1822 г. еще одна — смерть Шелли. Через два года после этого Годвин был объявлен банкротом, и «ЮноВ­шеская библиотека» прекратила свое существование.

За последние пятнадцать лет своей жизни, несмотВ­ря на старость, Годвин сумел написать ряд работ, в том числе такую обширную, как «История английского государства от его начала до реставрации Карла II», и романы «Клаудсли» и «Делорен». Наибольший инВ­терес представляет его сочинение «Размышления о человеке, его природе, его труде и изобретениях», в котором он уже не так высоко оценивает разум, но в отношении основных причин человеческих бедствий остается на прежних позициях. Последнее изданное при жизни Годвина сочинение называлось «Биография некромантов». Оно вышло, когда автору было уже 78 лет, и было очень плохо принято, так как в число магов автор включил библейские персонажи и проявил скептицизм в отношении ряда чудес, описываемых в библии. До последнего дня, несмотря на свои немощи, Годвин продолжал работать над трудом, который был назван им «Разоблачение духа христианства». Умер Годвин 27 марта 1836 года. Последняя его книга была издана только в 1873 году под названием «Очерки».

Настоящая работа представляет собой перевод восьмой книги «Исследования о политической справедВ­ливости». Эта часть работы Годвина особенно интеВ­ресна для оценки его отношения к проблеме собственВ­ности и его социального идеала. В приложении даны наиболее значительные отрывки из других частей его труда. Перевод сделан с первого издания 1793 года С. А. Фейгиной. Ею же составлен и комментарий.

В 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Фригольд — свободное держание или наследстВ­венное земельное владение, возникшее в период госВ­подства в Англии феодальных общественных отношеВ­ний. Фригольд не нес феодальных повинностей.

Копигольд—держание или владение по копии; в этом случае собственник земли, лорд, получал от крестьянина-копигольдера земельную ренту. На право владения землей крестьянину вручалась выписка из протокола — копия, откуда и название этого рода влаВ­дения. Копигольдеры представляли в XVI—XVIII вв. основную массу лично свободного крестьянства АнгВ­лии.

Манор (от латинского глагола maneo — прожиВ­ваю) — название феодальной вотчины в Англии. В маноре хозяйство лорда основывалось на феодальВ­ной эксплуатации вначале крепостного, а позже — лично свободного крестьянина.

² Автор ссылается на кн. II, гл. II «О справедВ­ливости», в которой трактует ее не в отвлеченно-моВ­ральном, а в общественном аспекте.

³ Годвин ссылается на ту же главу, о которой говорится в предшествующем примечании.

⁴ Свифт Джонатан (1667-1745)—английский писатель-сатирик, ранее примыкал к партии вигов, заВ­тем к тори, но впоследствии порвал с обеими партиями, как представлявшими интересы земельной аристокраВ­тии и торгово-промышленной буржуазии. Свифт стал знаменитостью благодаря «Путешествиям Гулливера» (1726), в которых под видом страны лилипутов изобВ­разил Англию с ее социальной несправедливостью и алчностью богачей. В способность существующего общества к совершенствованию Свифт не верил.

⁵ Годвин ссылается на первое послание апостоВ­ла Павла коринфянам. В указанной 3-й главе Павел пишет, что говорил с ними не «как с духовными, но как с плотскими», и далее: «я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах».

⁶ Берк Эдмунд (1729—1797) — английский поВ­литический деятель и реакционный публицист. В своВ­ем сочинении «Размышления о французской революВ­ции» («Reflections on the revolution in France», 1790) отразил страх английской социальной верхушки перед французской буржуазной революцией.

⁷ Земельная рента — доход собственника земли, не зависящий от его предпринимательской деятельноВ­сти; представляет часть прибавочного продукта, котоВ­рый создается трудящимися в сельском хозяйстве и присваивается собственником земли.

⁸ Огильви Вильям (1736-1819) — английский экономист. Опираясь на теорию естественного права, требовал превращения безземельных батраков в мелВ­ких земельных собственников и такого обложения крупВ­ной земельной собственности, которое поглотило бы ренту. Его труд «Исследование о праве собственности на землю, основывающемся на естественных законах» («An Essay on the right of property in land with resВ­pect to its foundation in the law of nature») впервые был издан анонимно в 1782 г. и оказал влияние на Годвина.

⁹ Платон (427-347 до н. в.) — древнегреческий философ-идеалист. В своем сочинении «Государство» проводил мысль о том, что идеальное государство осВ­новывается на разделении функций между тремя групВ­пами граждан: между правителями-философами, воиВ­нами и ремесленниками совокупно с земледельцами. Частная собственность и семья казались Платону источником осложнений, поэтому воинов он лишает права их иметь, чтобы они всецело посвятили себя заботам об охране государства. Обязанность воспиВ­тывать детей Платон возлагает на государство.

¹⁰ Мор Томас (1478-1535) — английский мысВ­литель-гуманист, предвозвестник идей утопического социализма, изложенные им в «Золотой книге, столь же полезной, как забавной, о наилучшем устройстве госуВ­дарства и о новом острове Утопии»; книга эта была впервые издана в 1516 г.

¹¹ В гл. VI, ч. IV «Путешествий Гулливера», на которую ссылается здесь Годвин, Свифт дает изобраВ­жение Англии. Он пишет между прочим: «Благодаря огромному значению денег богатые подчиняют себе бедных и пользуются плодами их трудов. На каждого богача приходится более тысячи бедных».

¹² Мабли Габриель Бонна (1709-1785) — французский политический мыслитель, основывавшийВ­ся на теории естественного права; источником власти является, по его учению, народ, имеющий право меВ­нять форму правления. Мабли был врагом частной собственности, приведшей людей к неравенству, но счиВ­тал, что возвращение к полному равенству уже невозВ­можно, вследствие укоренившихся страстей, созданных частной собственностью. Его книга «О законодательВ­стве» (De la legislation ou principes des lois») вышла в 1776 г.

¹³ Уоллес Роберт (1697-1771) — английский экономист, автор работ о народонаселении. В 1753 г. опубликовал «Рассуждение о численности населения в древнее и новое время». Упоминаемая Годвином книга «Various prospects of mankind, nature and providence» («Различные стороны человечества, природы и провиВ­дения») вышла в 1761 г.; она касалась тех же вопроВ­сов народонаселения и стимулировала интерес МальВ­туса к этим проблемам.

¹⁴ Юм Давид (1711-1776) — английский фиВ­лософ, историк и экономист. Его «Очерки» («Essays») вышли в 1741—1742 гг.

¹⁵ Годвин ссылается на кн. VIII, гл. VII.

¹⁶ Крит — остров. В греческих преданиях сущеВ­ствовало стойкое представление о мудрых законах КриВ­та. Это традиционное представление сохранилось вплоть до XVIII в.

Спарта — древнегреческое государство. В хозяйВ­стве древней Спарты основное значение имело земледеВ­лие; торговля и ремесла не играли большой роли. Господствующий класс — спартиаты — составляли общиВ­ну равных и должны были вносить определенное коВ­личество продуктов для общих трапез. Все они имели установленные для них наделы земли, но обрабатыВ­вали ее илоты, эксплуатируемая часть населения, живВ­шая на земле спартиатов и сдававшая им определенВ­ную часть урожая. В XVIII в. порядки Спарты счиВ­тались многими образцом «справедливого» строя, строя равенства; их установление приписывалось согласно античной традиции Ликургу.

Перу — государство в западной части Южной Америки. Племена индейцев, населявшие эту страну, были покорены индейским племенем инков, которые в середине XV в. образовали государство со своеобразВ­ным общественным порядком. Правящий слой общестВ­ва жил за счет труда крестьян-земледельцев. Земля считалась принадлежащей верховному вождю, но обВ­рабатывали ее крестьяне, образовывавшие соседские общины, причем переделы происходили ежегодно. В XVIII в. было широко распространено представлеВ­ние о «коммунизме» инков.

Парагвай — государство в Южной Америке; страна, первоначально населенная индейцами, была в XVI в. захвачена Испанией; колонизацию возглавиВ­ли иезуиты, создавшие на юго-востоке страны своеобВ­разное иезуитское государство, просуществовавшее до конца XVIII в. Земля обрабатывалась закрепощенныВ­ми индейцами, что не помешало созданию легенды о «коммунистическом» государстве в Парагвае.

¹⁷ Годвин ссылается на кн. II, гл. III «Об обяВ­занностях», где он пишет: «Нет ничего более редкого, чем чистое и беспримесное лицемерие. Мы не соверВ­шаем в своей жизни ни одного действия, для котороВ­го мы в момент его совершения не нашли бы оправдаВ­ния, за исключением случаев простой беззаботности и беспечности». Из этого он заключает, что нет таких человеческих поступков, которые не претендовали бы на звание добродетельных.

¹⁸ Автор ссылается на кн. V, гл. XVI «О приВ­чинах войн», где утверждает, что войны были бы неВ­возможны, если бы государства не способствовали накоплению отдельными людьми собственности в ущерб остальным согражданам.

¹⁹ Огильви — см. прим. 8.

²⁰ Мандевиль Бернар (1670(?)-1733) — филоВ­соф и сатирик, голландец по происхождению, живший в Англии и писавший на английском языке. В своей сатире «Басня о пчелах или о частных пороках, соВ­ставляющих выгоду для общества» («The fable of the bees, or private vices — public benefits», 1705) становитВ­ся на позиции утилитаризма и утверждает, что людВ­ские пороки стимулируют деятельность людей и содейВ­ствуют прогрессу.

²¹ Ковентри Генри (1710-1752) — автор книги «Philemon to Hydaspes, relating a conversation with Hortensius upon the subject of false religion» («БесеВ­да о ложной религии»), вышедшей в пяти частях в 1736-1744 гг.

²² В своих «Очерках» («Essays») Юм доказыВ­вает, что при моральной оценке поступков надо исхоВ­дить из их общественной полезности. Роскошь считаетВ­ся источником всякого зла, но Юм думает, что она содействует повышению трудолюбия и развитию ремеВ­сел, и потому ее моральная оценка должна быть переВ­смотрена.

²³ Годвин ссылается на кн. IV, гл. VIII «О принВ­ципах добродетели», в которой доказывает, что по мере своего совершенствования люди научатся согласовыВ­вать свои личные желания с требованиями отвлеченной справедливости и соображениями общего блага.

²⁴ Эпикур (342-270 до н. э.) — греческий фиВ­лософ, положивший в основу этики принцип удовольВ­ствия. Его система получила название эпикуреизма. Эпикур утверждал, что упразднение страданий, созВ­даваемых лишними потребностями, заботами и страхаВ­ми, обеспечивает состояние устойчивого удовольствия.

²⁵ Годвин ссылается на кн. IV, гл. VII «О мехаВ­нике человеческого сознания», где он утверждает неВ­прерывность потока мыслей. «Дело обстоит так, что на наше тело непрерывно действует бесчисленное количеВ­ство возбудителей и самый слабый из них не доходит с ясностью до сознания только вследствие того, что более сильный возбудитель преодолевает его».

²⁶ Франклин Беньямин (1706-1790) — американский политический деятель, экономист и физик, учаВ­ствовавший в составлении Декларации независимости и конституции Соединенных Штатов. Экономические идеи его были не оригинальны, он заимствовал их отчасти у писателей меркантильной школы, а позже у физиоВ­кратов. В области физики известен своими исследоваВ­ниями электричества и изобретением громоотвода.

²⁷ Ликург — легендарный руководитель и закоВ­нодатель древней Спарты, будто бы установивший социальный и политический порядок, существовавший в исторической Спарте. См. выше прим. 16.

²⁸ Илоты — земледельческое население древней Спарты, прикрепленное к земле, которая принадлежала землевладельческой и военной знати; илоты считались собственностью государства, но находились в положеВ­нии рабов у спартиатов.

²⁹ Годвин ссылается на кн. VI, гл. VIII «О наВ­родном образовании», в которой он высказывается проВ­тив передачи государству дела образования и воспиВ­тания детей потому, что публичные учреждения легко усваивают, по его мнению, косные приемы и тем мноВ­жат предрассудки, что единообразие в них вредно для развития сознания, наконец, потому, что будучи оруВ­дием правительства, они служат его целям.

³⁰ Годвин ссылается на кн. VIII, гл. V.

³¹ Фемистокл (ок. 525 — ок.460 до н. а.) — гоВ­сударственный деятель и полководец древних Афин. Фемистокл стремился к усилению морской мощи Афин, одержал победу в морской битве с персами у острова Саламин в 480 г. до н. э., был изгнан из Афин под воздействием землевладельческой аристократии, протиВ­водействовавшей его политике.

³² Смит Адам (1723-1790) — английский экоВ­номист, представитель классической буржуазной полиВ­тической экономии. Содействовал разработке теории трудовой стоимости. В области экономической политиВ­ки был сторонником свободы внешней торговли и неВ­вмешательства государства в хозяйственную деятельность. Важнейший его труд — «Исследование о прироВ­де и причинах богатства народов» (1776).

³³ Уоллес — см. примеч. 13.

³⁴ Цитата из «Екклезиаста», одной из книг бибВ­лии; название этой книги означает по-гречески пропоВ­ведника в собрании.

³⁵ Франклин — см. прим. 26.

³⁶ Прайс Ричард (1723-1791) — английский публицист и философ, выступал в печати за независиВ­мость американских колоний и против войны с ними; занимался проблемами этики.

Морган Вильям (1750-1833) — английский экоВ­номист, писал о росте расходов европейских государств на военные нужды, ведущем к их разорению. Одна из его работ посвящена обзору статей Прайса о финансах Англии.

³⁷ Кранмер Томас (1489-1556) — архиепископ Кентерберийский, проводил реформу в католической церкви в Англии в духе лютеранства. После восстановВ­ления католичества, осужденный на казнь огнем, прежВ­де чем взойти на костер, сжег свою правую руку, котоВ­рой в минуту слабости подписал под принуждением отВ­речение от своих взглядов.

³⁸ Муций Сцевола — легендарный герой древнего Рима. Во время покушения в 507 г. до н. э. на этрусВ­ского царя, который осаждал Рим, был схвачен, и для доказательства своего презрения кВ  смерти сжег руку на огне.

³⁹ Тезей — легендарный царь древних Афин, соВ­вершивший по преданию множество подвигов.

⁴⁰ Ахилл (или Ахиллес) — герой древнегречеВ­ской мифологии, подвиги которого изображены в «ИлиВ­аде» Гомера.

⁴¹ Гл. VII дается нами с сокращениями. ОпущеВ­ны весьма наивные рассуждения и не имеющие никаВ­кого научного значения соображения Годвина о беспреВ­дельных возможностях воздействия психической приВ­роды человека на его тело, в частности, о возможности достижения бессмертия.

⁴² Годвин ссылается здесь на кн. V, гл. III «О частной жизни коронованных особ», где говорит, что с точки зрения королей «благосостояние порождает мятеж и что народ надо держать в бедности и в лиВ­шениях для того, чтобы сделать его покорным»,

⁴³ Аддисон Джозеф (1672-1719) — английВ­ский писатель и поэт, в своей трагедии «Катон» («Саto») вложил в уста римлян либеральные речи во вкуВ­се близких автору вигов.

⁴⁴ Годвин ссылается на кн. II, гл. III «Об обяВ­занностях», см. прим. 17.

⁴⁵ В Спарте имущественное равенство существоВ­вало для господствующей верхушки — спартиатов, соВ­ставлявших общину равных (см. прим. 16). Рабский труд применялся очень широко, особенно в земледеВ­лии. Неравенство было очень сильно выражено даже в период относительной устойчивости ее строя.

⁴⁶ Аграрные законы в Риме преследовали цель наделения землей крестьян и проводились в значительВ­ной степени для обеспечения военной мощи римского государства. Первым по времени был закон 133 г. до н. а., проведенный народным трибуном Тиберием Гракхом. Крестьянство наделялось участками до 30 югеров на правах наследственной аренды за счет общественВ­ных земель без права отчуждения, причем все, захваВ­тившие ранее большие участки, должны были всю земВ­лю сверх 1000 югеров, или 250 га, вернуть государВ­ству для раздачи. Аграрная реформа Тиберия Гракха была отменена в 111 г. до н. э. В 103 г. до н. э. народный трибун Апулей Сатурнин провел закон о наделении ветеранов землей с той же целью возрожВ­дения крестьянства.

⁴⁷ Золотой век — в греческой мифологии и поэзии — первая и наилучшая эпоха в истории человеВ­ческого рода, когда земля приносила в изобилии свои плоды, а люди жили якобы без забот и страданий. Представление о золотом веке часто связывалось с представлением об отсутствии власти и частной собВ­ственности.

⁴⁸ Налог для бедных входил как составная часть в целый комплекс английских узаконении и положений, представлявших так называемый «старый закон о бедВ­ных», подвергшийся пересмотру в 1834 г. Начало старому закону о бедных было положено в 1601 г. Налог для бедных взимался с членов приходских общин, для затрат на обучение ремеслам детей, родители которых не могли содержать их, для подыскания работы бедВ­някам, способным к труду, и для денежной помощи тем, кто по возрасту или инвалидности не мот рабоВ­тать. Так как эти расходы при обострившихся социальных противоречиях не давали видимого резульВ­тата, то в XVIII в. был принят ряд законодательных новелл — об учреждении знаменитых работных домов, о выплате пособий фермерам, бравшим к себе бедняВ­ков, и др. Расходы за счет налога достигли к 1718 г. почти 8 млн. фунтов стерлингов.

⁴⁹ Законы об охоте в Англии охраняют право охоты на зверей и дичь владельцев земельных угодий. Охота без их разрешения рассматривается судами как нарушение владения.

⁵⁰ Постоянные войны, огромные расходы на двор, жестокая эксплуатация трудового народа привели, с одной стороны, к обнищанию французских трудящихВ­ся, с другой — к крайнему расстройству государственВ­ных финансов дореволюционной Франции и к огромВ­ному дефициту в государственном бюджете. В своих попытках разрешить проблему финансовой реорганизаВ­ции революционные правительства Франции были ограничены, условиями борьбы с внутренней контрВ­революцией и внешней интервенцией.

⁵¹ Поземельный налог в Англии взимался не с земельной площади, а с дохода, даваемого землей, что при упадке земледелия приводило к уменьшению налоВ­говых поступлений.

⁵² Локк Джон (1632-1704) — английский фиВ­лософ, в 1685 г. издал «Two treatises on government» («Два трактата о правительстве»), в которых обосноВ­вывал идеи народного суверенитета и общественного договора. Энгельс называл Локка «сыном классового компромисса 1688 года» между английской буржуазией и феодальной аристократией (К. Маркс и Ф. ЭнВ­гельс. Избр. письма. М., 1953, стр. 429).

⁵³ Филъмер Роберт (1604-1688) — английский политический писатель. В сочинении «Patriarcha of the natural power kings» («Об естественном праве короВ­лей»), вышедшей в 1646 г., развивает теорию божестВ­венного происхождения королевской власти, которая основывается на божьей воле и не может подвергаться ограничениям.

⁵⁴ «Common Sense» («Здравый смысл») принадВ­лежит перу Томаса Пэна (1737-1809). Пэн — английский прогрессивный политически деятель, переВ­селился в 1774 г. в Америку, где опубликовал в 1776 г. названное сочинение. Этот республиканский памфлет, получивший широкую известность вследствие защиты в нем права угнетенных на восстание, сыграл свою роль в национально-освободительном движении СоедиВ­ненных Штатов. В 1787 г. Пэн вернулся в Англию и выступил против внешней политики Питта.

Когда Бёрк издал в 1790 г. свой контрреволюционВ­ный трактат «Размышления о французской революВ­ции», то Пэн написал ответ — «Права человека» (1791-1792), получивший большое распространеВ­ние.

В 1792 г. департамент Калэ (Франция) избрал его в национальный Конвент, где он, однако, разошелВ­ся с якобинцами. Пэн был сторонником национализации земли, уничтожения имущественного неравенства и страхования от безработицы.

⁵⁵ РейнальВ  ГийомВ  (1713-1796) — французВ­ский политический писатель и деятель. В своей книге, вышедшей во Франции в 1770 г. под названием «ФиВ­лософская и политическая история заведений и коммерВ­ции европейцев в обеих Индиях», написанной при учаВ­стии Дидро и Гольбаха, он критикует феодально-абВ­солютистский строй, католическую церковь и колониВ­альный гнет.

⁵⁶ Пизистрат — афинский деятель, захвативший власть в Афинах в 560 г. до н. э., при поддержке бедВ­нейших земледельцев и пастухов. Пизистрат сумел привлечь к себе сочувствие афинского демократичеВ­ского населения. Правил до своей смерти в 527 г.

⁵⁷ Перикл (490-429 до н. э.) — вождь афинВ­ской демократии, поднял значение Афин как морской державы и, использовав для этого казну всего Афинского союза, построил ряд зданий, сохранивших свою славу до наших дней (Парфенон, Пропилеи).

⁵⁸ Остракизм — так называлось в Афинах право народных собраний (VI в. до н. э.) изгонять на 10 лет неугодных граждан в целях защиты государственного строя — рабовладельческойВ  демократии. Остракизм был важным орудием партийной борьбы афинских, политических группировок. Имя изгоняемоВ­го писалось участниками народного собрания на глиВ­няных черепках — «остраках», откуда произошло и само название.

⁵⁹ Мильтиад Младший — знаменитый афинский полководец, руководивший битвой при Марафоне в 490 г. до н. э. во время войны с персами. Потерпев затем частичную неудачу, был по возвращении в Афины брошен в тюрьму как изменник, где и умер в 489 г. до н. э.

⁶⁰ Аристид (540-465 до н. э.) — афинский гоВ­сударственный и военный деятель эпохи греко-персидских войн. Внутренняя политическая борьба в АфиВ­нах привела к временному изгнанию Аристида из Афин.

⁶¹ Фокион (402-318 до н. э.) — афинский госуВ­дарственный деятель и полководец; считая, что афинВ­ское государство может быть сильно только при услоВ­вии соглашения с македонским царем, стоял за уступВ­ки ему, провел ограничение демократии в Афинах и допустил захват Пирея македонцами, за что пригоВ­ворен к смерти и был вынужден вылить яд — цикуту.

⁶² Годвин ссылается на кн. II, гл. VI «О выполВ­нении частными лицами обязанностей судьи», где наВ­стаивает на нецелесообразности наказания преступниВ­ка, так как наказание представляет собою акт насилия одного человека над другим, менее сильным, что проВ­тиворечит требованиям справедливости.

⁶³ Амфиктионией (т. е. союзом амфиктионов) назывались у древних греков союзы племен, предстаВ­вители которых собирались на общие празднества и обсуждали при этом дела союза. Известен союз, предВ­ставители которого собирались при храме Аполлона в Дельфах,

⁶⁴ «Ex post facto» (латин.) — означает рассмотВ­рение какого-либо обстоятельства на основании принВ­ципов, установленных после появления самого факта. Применяется главным образом в криминологии и озВ­начает, что проступок не может быть судим на основаВ­нии закона, принятого после его совершения.

⁶⁵ Ссылка относится к кн. VI, гл. VIII «О наВ­родном образовании», где говорится о том, что вследВ­ствие склонности публичных учреждений, ведающих образованием, к неизменности и постоянству, они стаВ­новятся источником предрассудков, препятствующих дальнейшему расширению знаний.

⁶⁶ Прокруст (буквально «вытягиватель») — мифический греческий великан-разбойник, который заВ­манивал к себе путников, укладывал на ложе, причем тем, у кого ноги были короче этого ложа, вытягивал их, а тем, у кого были длиннее, отрубал. Отсюда выВ­ражение «прокрустово ложе».

⁶⁷ "Summun jus summa injuria" (латин.) — поговорка, означающая, что жесткое применение права часто приводит к величайшей несправедливости.

(текст приводится по единственному русскому изданию фрагментов "Исследования о политической справедливости" Годвина: Москва, Издательство АН СССР, 1958г.).