Как анархист из России воюет на стороне Украины

Илья Леший (имя изменено) вот уже год участвует в боевых действиях в составе различных украинских формирований и борется с российской военной агрессией. DOXA поговорила с ним о фронтовых буднях, сложном статусе добровольца и участии в антиавторитарном взводе, а также о преступлениях российской армии.

Сколько тебе лет, откуда ты и как давно живешь в Украине?

Мне около 30-ти, я из центрального региона России. В Украину переехал чуть меньше пяти лет назад. Я избегал отъезда из страны как мог, но уехал, когда узнал об интересе силовиков к моей скромной персоне.

Какой политической деятельностью ты занимался в России?

По своим убеждениям я анархо-коммунист: сторонник общества, основанного на принципах свободы, равенства, солидарности и экологичности с максимально развитыми структурами прямого самоуправления. К своим убеждениям я пришел более 15 лет назад и долгое время участвовал в анархическом движении в России.

Год за годом мы с единомышленниками пытались внести организованность, радикализм и элемент здорового прагматизма в практику современного российского анархизма.

Детали я бы оставил при себе, могу лишь сказать, что я и мои товарищи считаем, что для успешной борьбы важно наличие организационной структуры, а прямое действие, включающее партизанские методы, — один из важнейших инструментов противостояния режиму и государству.

Ты как-то продолжил свою политическую деятельность в Украине?

В Украине у нас были инициативы среди анархо-эмигрантов из России и Беларуси, своего рода диаспора. А так было много разного: от киноклуба и дискуссий до уличных акций. Но главным было налаживание связей и попытка сформировать систематически действующие структуры.

Ты ожидал полномасштабного вторжения России в Украину?

Нет, я не ожидал, а подготовку нашего движения к войне воспринимал скорее как подстраховку и возможность лишний раз проработать организационные и мобилизационные механизмы, отрепетировать их.

Мне до последнего момента казалось, что происходящее — переговорный шантаж. Я полагал, что путинский режим и дальше продолжит лавировать и маневрировать в дебрях гибридных действий.

Расскажи, как движение готовилось ко вторжению?

Анархистское сообщество Киева заранее выработало план действий на случай начала войны. У нас были сформированы группы: одна планировала присоединиться к ТРО, к подразделению нашего товарища Юрия Самойленко, который позже героически погиб в бою в Балаклее, а другая собиралась развернуть гражданскую волонтерскую деятельность: например, снабжать тех товарищей, кто пошел в силы обороны. Впоследствии из этих планов вырос антиавторитарный взвод и «Операція Солідарність», а позже — «Колективи Солідарності».

Можешь вспомнить 24 февраля 2022 года?

24 февраля я находился в Киеве, за окном моей квартиры на первом этаже уже ощущался переполох, а в отдалении был слышен грохот взрывов. Я списался с товарищами и отправился на заранее определенную точку сбора к условленному времени.

По пути видел длинные очереди в банкоматы, людей с чемоданами, спешащих к вокзалу или на трассы, которые ведут на выезд из города. Все это наполняло душу волнением, но в то же время азартом от чувства, что разворачиваются судьбоносные события.

Первый день я провел с нашей волонтерской инициативой, в основном выполняя задачи по коммуникации: мы давали интервью и устанавливали связь с товарищами в разных городах и странах. А к вечеру второго дня уже был в рядах ТРО. Юра Самойленко и другие товарищи подобрали нас у метро и отвезли в область, в место расположения подразделения.

У тебя был военный опыт?

Не было, но я довольно долго, еще до переезда в Украину, занимался начальной военной подготовкой.
Как и многие мои товарищи, я считал, что борьба за социальные перемены тесно связана с вооруженным противостоянием

Что было в теробороне? Вам выдали форму и обмундирование и стали чему-то учить или сразу дали задание?

Поначалу в ТРО была неразбериха из-за огромного числа желающих присоединиться. Иностранцам, прибывшим в первый день, оружие выдали после некоторых препирательств. Мы же были второй партией [добровольцев] и пришлось ждать несколько дней, пока с нами подпишут контракт и выдадут оружие и обмундирование.

После этого мы сформировали отделение из людей, которые умели стрелять и имели некоторые навыки начальной военной подготовки. Это отделение начало работать как группа быстрого реагирования: проверяли сообщения местных жителей о диверсантах или шпионах.

Тренировки от командования ТРО были, но довольно редко. Тренировочный процесс мы организовывали сами. В марте к нам присоединилось несколько западных товарищей с боевым и армейским опытом, и тренировки стали систематическими и толковыми. Например, мы учились передвигаться ночью, стараясь не выдавать себя, и прислушиваться к действиям команды-соперника, осваивали тепловизор — высматривали условных визави.

Как ты осваивался в новой для себя роли? С какими сложностями тебе приходилось сталкиваться, к чему приходилось привыкать?

Приходилось сутками находиться в каске, бронежилете, РПС — к этому приходилось привыкать. Приходилось и учиться выстраивать здоровые отношения в коллективе, искать общий язык с очень разными людьми, адаптироваться к иерархии, не теряя при этом человеческое лицо. А когда уже дело дошло непосредственно до боевых действий, пришлось адаптироваться и к ним.

Можешь вспомнить каким было твое первое боевое дежурство?

Наши условные боевые дежурства начались еще в конце февраля в теробороне в рамках группы быстрого реагирования. Однако на деле мы больше обозначали присутствие украинских сил обороны в районе. Моя первая реально боевая ситуация была уже осенью.

Мы участвовали в штурмовых действиях, заходили за главной атакующей группой на захваченные позиции врага. Тогда все было в новинку. Помню, как мы шли по лесопосадке, а впереди, метрах в двухстах, в небо взлетели клубы земли и дыма, а несколькими секундами позже раздался грохот. Я подумал: «Елки-палки, да мы же идем как раз туда, где это происходит».

В тот же день я впервые прятался от артобстрела в окопе и впервые увидел мертвые тела солдат противника.
Я думал, что это будет страшнее, а на деле они были похожи на манекены, которые кто-то сложил на землю.

Тогда же понял, насколько сложнее передвигаться в военной экипировке. До вторжения я ходил в походы и порой мог пройти с двадцатикилограммовым рюкзаком сто километров за несколько дней или десять километров без привала. Но во всей броне, с автоматом, не особо тяжелым рюкзаком и, допустим, каким-нибудь противотанковым оружием уже через километр ты буквально падаешь.

Расскажи, как устроено взаимоотношения в подразделении: анархизм ведь про горизонтальность, а армейская служба про вертикаль. Как вы решали эту дилемму?

В антиавторитарном взводе действовала обычная военная иерархия, но мы ввели некоторые дополнения. Например, по отделениям взвода раз в несколько дней проводился «такмиль» — сеанс критики и самокритики, во время которого обсуждались решения командования и тренировочный процесс.

Командиры отделений назначались командованием взвода, однако в отделениях были избраны замы командиров, которые, в частности, отвечали за то, чтобы сообщать о критике на взводном уровне. Также общим голосованием был избран медиакомитет, который регулировал медиаактивность во взводе. В целом, на неформальном уровне в подразделении была довольно демократичная культура общения.

В моем новом подразделении немного иначе. Большинство людей тут не политизированы, и каких-то специальных демократических институтов нет. Однако в прошлом это добровольческое подразделение, которое затем вошло в состав ЗСУ, и командир очень близок по своим взглядам к анархизму. Поэтому здесь царят более демократичные нравы, чем можно себе представить в обычной армии.

Как ты оказался в новом подразделении и что случилось с антиавторитарным взводом?

Новое командование батальона аннулировало наши контракты. Мы были в теробороне вне штата, а после расформирования взвода через знакомства нашли новое подразделение, куда нас приняли в качестве добровольцев. Сейчас я в десантно-штурмовых войсках.

Антиавторитарный взвод перестал существовать отчасти по причине армейской бюрократии: костяк взвода перевелся из ТРО в подразделение, в котором видели больше перспектив. Часть людей остались в теробороне, а иностранных граждан, которые так и не были оформлены, пришлось распустить по домам.

Как ты стал добровольцем и что это за статус?

Процедура проста: вы находите добровольческое подразделение или обычное подразделение ЗСУ, готовое принять вас добровольцем, и вливаетесь в него. Самое сложное — это найти адекватное подразделение, работающее с добровольцами. Нам помогли личные связи.

Доброволец в украинских реалиях — это особый, не вполне отрегулированный юридически, воинский статус. Он не получает от государства зарплаты, формально имеет право на ту же медицинскую помощь, что и обычный военнослужащий, но на практике с этим бывают сложности. При этом доброволец может практически в любой момент по собственному желанию покинуть свое подразделение.

На что похожи твои фронтовые будни?

Мы действуем на Сватовском направлении, которое появилось после осеннего наступления сил обороны Украины и освобождения обширных территорий в Харьковской, Луганской, Донецкой областях.

Для подразделения нашего профиля боевые будни — это череда боевых задач и передышек. Боевые задачи занимают от нескольких часов до нескольких дней. В эти моменты требуется сосредоточение сил и концентрация, осторожность, внимательность, быстрота реакций, восприимчивость к информации, умение управлять своим страхом. И, наконец, способность напрячь физические силы: перенести тяжести на определенное расстояние, прожить в ледяном окопе несколько суток и толком не спать.

Есть и «отдых», который может длиться как несколько часов, так и десять-четырнадцать дней. Но речь идет не о ротациях с отводом в тыл, а о деятельности в зоне боевых действий. Такой «отдых» происходит в населенных пунктах в нескольких километрах от линии фронта и тоже наполнен заботами: надо заготовить дров, постираться, а также уделить время тренировкам.

Но это, конечно, и возможность откиснуть: привести себя в порядок, выспаться, связаться с близкими или просто позалипать в телефон.

В эти же паузы я стараюсь вести политическую медиаработу: общаюсь с журналистами, пишу для соцсетей «Комитета Сопротивления».

Чего тебе больше всего не хватает на фронте? Устаешь ли ты от фронтовых будней?

На фронте сильно не хватает возможности видеть близких людей, выбирать себе круг общения, возможности побыть одному и расслабиться, обстоятельно подумать над отвлеченными от военного быта вопросами, привычного свободного образа жизни и свободы передвижения.

В конце концов, я довольно быстро начал скучать по таким мелким мирским радостям, как безлимитный теплый душ или кружка пива.

Спустя год могу сказать, что война — это предельно утомительное занятие. Особенно изматывающими стали последние месяцы: начиная с декабря мы оказались интенсивно вовлечены в боевые действия и подвергаемся усиленным нагрузкам. Но меня подбадривает убежденность в правоте нашего дела и пример революционных организаций, партизаны которых воюют не то что год — десятилетиями.

Как к тебе относятся украинские товарищи по оружию: были ли они удивлены тем, что россиянин воюет вместе с ними?

Пока мы были в кругу единомышленников, в антиавторитарном взводе, вопросов к происхождению не возникало. Во-первых, со многими я был знаком еще до полномасштабной войны. Во-вторых, анархизм — интернациональное движение, и нас не удивляет, когда человек сражается против «своего» государства. Ведь государство — это угнетатель народа.

Когда затем мы присоединились к другому подразделению, вопросов стало больше, но ненамного. В подразделении были россияне и до нас, и они выполняли даже руководящие функции. Кроме того, раз ты на правильной стороне, к тебе относятся по-товарищески, не особо отделяя от остального коллектива.

Впрочем, бывают и острые вопросы, которые вращаются в основном вокруг темы коллективной ответственности россиян за происходящее. Некоторым россиянам на стороне Украины легко порвать ментальную и социальную связь с Россией, попросту откреститься от остальных жителей страны, перестать ассоциировать себя с ними. Для меня это не вариант. Я чувствую связь с родиной, с обществом и культурой, в которых родился и вырос. Для меня это болезненная тема, и поэтому мне очень важно, чтобы ситуация в России в корне изменилась.

Ты воюешь против своих сограждан: тяжелее ли тебе от этого?

Национальность человека не влияет на мое отношение к нему. Мне искренне жаль тех, кого притащили в Украину насильно, и даже тех, кто, заключив некогда контракт, не думал или не предполагал, что ситуация так повернется. А вот к идейным добровольцам или людям с меркантильной мотивацией на стороне Путина у меня особой жалости нет: они по собственной воле выбрали зло.

При этом даже насильно мобилизованные, взявшие в руки оружие оккупационной армии, становятся для меня неизбежной и легитимной мишенью. Они захватчики. Тут ничего не поделаешь, с тиранией и ее вооруженными слугами необходимо воевать — это приоритет.

Почему российская армия совершает так много жутких военных преступлений?

Армия российского государства в Украине — это захватчики, против которых настроено большинство населения захваченных территорий. Этот факт превращает их в карателей и, по сути, палачей. Думаю, здесь все очень похоже на ситуацию с путинскими ментами и фсиновцами. Авторитарное государство, с одной стороны, унижает тебя, включая в жесткую милитаризованную иерархию, оно же рискует твоей жизнью и в то же время дает тебе зеленый свет на безнаказанное насилие против своих врагов. Сама эта ситуация и институциональная функция оккупационной армии толкает человека на преступное садистское отношение и к пленным, и к мирным людям, оказавшимся в зоне его власти и воспринимаемым им как добыча.

Изменилось ли твое отношение к России и россиянам после вторжения?

В отношении к России у меня стало больше щемящей боли, словно теперь меня от нее отделяет еще более крепкая стена, чем раньше. Хотя, вполне возможно, именно эта безумная авантюра похоронит путинский режим и даст шанс на изменения к лучшему, а значит, и на мое возвращение.

В целом, мое отношение к людям, живущим в России, не особенно изменилось. Меня и раньше тяготила покорность, рыхлость и мещанство нашего общества. Хотя иногда я поневоле задаюсь риторическим вопросом к своим соотечественникам: «Ребята, ну как же так? Озверевшая диктатура от вашего имени творит страшные, кровавые преступления беспрецедентного масштаба, а вы все безмолвствуете или, хуже того, одобрительно киваете. Что еще нам нужно, чтобы прозреть и предпринять шаги?». Однако это скорее эмоциональная нотка, не более, я не смотрю на всякого россиянина как на соучастника преступления.

Как ты думаешь, когда и чем может закончиться эта война?

Мне очень сложно предположить это. Ожесточенность и интенсивность боевых действий, а также отсутствие явного перевеса у какой-либо из сторон свидетельствует о том, что война не закончится завтра. Даже интенсивная фаза наверняка продлится еще несколько месяцев — полгода-год или даже дольше. Не исключено, что война перетечет в затяжной конфликт со сменяющими друг друга вялотекущими периодами и обострениями.

Что касается результатов войны, то одним из самых негативных вариантов могло бы стать «окукливание» путинского режима в РФ, то есть стабилизация нынешнего состояния страны.

При таком сценарии Россия закостенеет в реакции сама и будет порождать реакцию и социальный негатив в Украине, которая рискует превратиться в милитаризованную буферную зону «сдерживания» с растущей милитаризацией и национализмом вкупе со сворачиванием социальных программ государства. Мы уже видим, например, очень тревожные шаги в сфере трудового законодательства: запрещены забастовки, а в некоторых случаях работодатель может выбирать, каким сотрудникам давать бронь от призыва, что становится мощным рычагом власти.

Более оптимистичным сценарием мне представляется скорое военное поражение российского государства или перенапряжение сил режима с последующим его крахом. Этот процесс, возможно, будет крайне болезненным, но только он даст нашему российскому обществу шанс выкарабкаться из той глубочайшей зловонной пропасти, в которой оно оказалось. Даст шанс в корне обновить свои институты и встать на путь строительства достойной, свободной и справедливой жизни.

Где ты видишь свое будущее: в России или Украине?

Я глубоко прочувствовал и полюбил Украину, но все же я хотел бы вернуться в Россию, внести вклад в ее вызволение и затем жить в ней, свободной от диктатуры и угнетения.