«Мы не говорим просто о насилии. Мы говорим о составном элементе наших судеб... Об условиях, которые навязаны всем нам...»
Общественный контроль невозможен без насилия. Общество производит системы рационализированного насилия для социализации своих членов, для того чтобы превратить их в полезный ресурс. И хотя некоторые из этих систем можно рассматривать в отрыве от всего остального (военные, полиция и тюрьмы) по причине неприкрытой жестокости творимых несправедливостей, по большей части эти системы настолько взаимосвязаны и настолько проникли во все аспекты наших жизней, что стали единой тотальностью. Тотальностью, которой является наше общество.
В значительной степени систематическое насилие, о котором я говорю, существует в виде невыраженной угрозы: неявный, временами даже обыденный, повседневный терроризм, который вызывает у каждого ужас перед мыслью о том, чтобы выйти за рамки дозволенного. Приказы «вышестоящего начальства» всегда несут в себе угрозу для подчинённых быть наказанными и изгнанными в маргинальные слои общества, угрозу применения одетых в униформу бандитов, которые призваны «служить и защищать» (?!). Нас забрасывают чередой новостей о войнах, пытках, маньяках и преступных группировках. Всё это с одной целью: с головой окунуть обывателя в атмосферу рационализированного общественного насилия, чтобы он боялся собственных страстей и самостоятельно подавлял их.
В свете систематического общественного насилия не вызывает удивления реакция публики: люди начинают воспринимать всякое насилие как единую монолитную сущность, а не как один из видов человеческой реакции или отношений. И эта порождённая обществом система насилия становится монолитной сущностью, которая воспроизводит саму себя. «Патологический пацифизм» развивается как реакция на эту систему. Неспособный выглянуть за пределы навязанных обществом категорий, пацифист создаёт для себя мнимое противопоставление, ограничивая вопрос насилия этическими и интеллектуальными рамками: для него это выбор между полным принятием всякого насилия как монолитной сущности и полным отказом от насилия. Однако подобный выбор возможен лишь в мире бессмысленных абстракций. Потому что в реальном мире (в котором мы живём) пацифизм и систематическое насилие зависят друг от друга и поддерживают друг друга.
Пацифизм — это идеология, которая требует тотального общественного покоя. Эта цель достижима лишь при условии полного подавления всяких страстей индивида (которые и приводят к актам индивидуального насилия). Для реализации этой утопии потребуется тотальный контроль. Он возможен лишь при условии постоянной полицейской угрозы, постоянной тюремной угрозы, при наличии эффективной системы принудительного психиатрического «лечения», цензуры, идеологии «нехватки ресурсов» или войны. И получается, что пацифистский идеал основан на сохранении монолитной системы насилия и по своей природе отражает заложенное в природу власти противоречие: всякая власть нуждается в системе институционализированного насилия, чтобы поддерживать функционирование общества и сохранять видимость «общественного согласия».
Рационализированное насилие не только воспроизводит само себя, но и провоцирует реакцию (часто бессознательную) со стороны разгневанных членов общества, которыми система манипулирует с целью оправдать собственное существование. Иногда эта реакция принимает форму сознательного повстанческого насилия. Подавление собственных страстей к разрушению не идёт на пользу личности. Игнорирование этих импульсов запускает механизмы медленного умерщвления собственного «Я», приводит к стрессам и психозам (нервозам). Доказательства этому можно видеть на примере того, как люди унижают друг друга на улицах и в присутственных местах каждого города: взгляды отвращения и вражды, которыми обмениваются незнакомцы, словесные перепалки, пикировки и обвинения, которые позволяют себе близкие. Это самая незаметная и самая всепроникающая форма рационализированного насилия. С ней соглашаются все. Причина — страх вызвать отвращение другого человека. Именно этот вид насилия практикуют пацифисты.
«Я не грежу о нежной революции. Я страстно жажду жестокой, бурной жизни, в которой есть место всему»
Рауль Ванейгем
Те из нас, кто решил бороться за возможность свободно творить собственные жизни, должны понять, что бессмысленно выбирать между пацифизмом и систематизированным насилием. Потому что подобный выбор — это попытка социализации нашего восстания. Вместо этого мы должны находить другие пространства решений, должны развивать понятия игры и хаоса страстей, исследовать новые формы взаимоотношений, которые с течением времени можно будет выразить в буйном, интенсивном насилии. Или в мягкой и нежной заботе о близких. Или так, как мы сами того пожелаем в соответствующий момент времени. И отказ от насилия, и систематизация насилия несут угрозы нашим страстям и нашей уникальности. Насилие — это животный аспект межличностных отношений. Наблюдение за тем, как проявляется насилие в животном мире, поможет нам осознать ряд важных фактов. Прежде всего, насилие среди животных невозможно уместить в формулу социального дарвинизма. Нет никакой войны всех против всех. Скорее, можно говорить о том, что в определённых обстоятельствах вспыхивают индивидуальные проявления насилия, которые очень быстро гаснут. В природе нет систематического насилия. Есть лишь моментальные проявления страстей. Это обнажает одно из главных заблуждений пацифистской идеологии. Насилие не воспроизводит насилие само по себе. Социальная система рационализированного насилия воспроизводит саму себя. Часть этой системы — пацифизм. И адекватной реакцией на эту систему насилия будет бессистемное насилие, основанное на игре и страстях. Животным и детским играм свойственна некоторая жестокость. Преследование, борьба, напрыгивания, ломание, удары и тому подобное — всё это можно в той или иной степени найти в игре без правил. Тем же занят и сознающий самого себя повстанец, только он играет с корпоративными объектами, а цель игры — причинение ущерба частной собственности. В повстанческой среде в качестве объектов для атак оказываются государственные и коммерческие институты, символы потребления, социальные роли, культурные идолы. Но и человеческие представители этих институтов власти и угнетения тоже могут быть целью. Особенно те, чья деятельность несёт угрозу свободе других людей.
Восстание никогда нельзя ограничить вопросами самообороны. Проблема самообороны эффективнее всего решается либо соглашательством, либо реформами. Восстание — это агрессивное, опасное, игривое нападение свободолюбивых личностей на общество. Отказ от системы насилия, отказ от организованной милитаризированной формы вооружённой борьбы позволяет повстанцам сохранить достаточную степень невидимости для властей. Подобную деятельность не так-то просто понять и подчинить. В некоторых случаях её подрывной характер попросту остаётся вне пределов понимания власти предержащих. А основы общественного контроля продолжают расшатываться. С излишне рациональной точки зрения власти, насилие как игра кажется совершенно случайным. Но на самом деле эта деятельность протекает в гармонии с желаниями восставших. Насилие как игра, в которую играют восставшие, «убивает, проходя с улыбкой, не замедляя шага и не оглядываясь». В насилии восстания нет места сожалению. Сожаление лишает удар силы. Оно делает людей осторожными и робкими. Сожаление возникает только тогда, когда о насилии начинают рассуждать с точки зрения морали. Но для повстанцев, решивших бороться за свободу жить в соответствии с собственными желаниями, мораль — это всего лишь ещё одна форма общественного контроля. Сожаление выглядит абсурдным излишеством там, где повстанческое насилие осуществляется в виде игры.
Праздничный характер насилия легко увидеть на примере бунтов (кроме тех, которые спровоцированы полицией) и спонтанных восстаний, а также мелкого вандализма. Всё пропитано счастьем и эйфорией. Люди дают выход страстям, которые так долго держали в себе. Проломить череп существующего общества — это истинная радость. Этим стоит наслаждаться, а не трепетать от стыда, чувства вины и сожаления. Могут возникнуть возражения, что подобный подход приведёт к тому, что насилие выйдет из-под нашего контроля. Но нас не должен пугать избыток повстанческого насилия. По мере того как будет рушиться система угнетения, и мы начнём высвобождать собственные страсти, наши поступки, формы общения и весь стиль жизни начнёт меняться: начнёт казаться, что всего вокруг в избытке. В том числе всего того, чем мы будем заниматься (а некоторые уже занимаются). Наша щедрость будет казаться не менее чрезмерной, чем наше насилие. В отсутствии ограничений людям свойственно распространять свои эмоции на всё вокруг. Бунты и восстания не смогли стать чем-то большим, нежели временным выпуском пара общественного возмущения не потому, что насилия было в избытке, а потому, что люди сдерживались. Люди не доверяли собственным страстям. Они боялись распространить их на окружающее пространство. Душили собственные мечты и желания. И в конечном счёте сдались новым властям, новым формам систематизированного насилия. Но может ли повстанческое насилие стать действительно избыточным, если мы должны разрушить все общественные институты, все аспекты власти, всех культурных идолов, — и притом разрушить с радостью? Если мы жаждем мира, в котором каждый из нас будет свободен жить жизнью без каких-либо ограничений, строя межличностные отношения так, как хотим мы сами и наши близкие, а не как навязывает нам общество, придётся признать, что временами тут и там вспыхивает насилие. И ничего особенного в этом нет. Это не плохо и не хорошо. Полнота переживаемых страстей подразумевает и полноценное переживание, и выражение ненависти и гнева. Выражениям этих эмоций свойственна некоторая жестокость. И хотя это насилие можно использовать с определённым тактическим умыслом, оно никогда не станет систематическим. Его можно применять с умом, но от этого оно не станет рационализированным. И ни при каких обстоятельствах оно не будет воспроизводить само себя, потому что это индивидуальная и временная эмоция, которая находит полноценное свободное, страстное выражение. Ни морализаторство о ненасилии, ни систематическое насилие милитаризированной борьбы не могут уничтожить власть, поскольку и то, и другое основано на власти. Только экспансивное и страстное насилие восставших личностей, которые реализуют свои индивидуальные и коллективные проекты в пространстве игры, имеет шанс уничтожить это общество...
